Унесенные бездной - Черкашин Николай Андреевич - Страница 36

- А ты видела, какие у него руки?

- Какие?

- Да все в наколках... Разве можно благословение из таких рук получать?

Мы думали, что у нас много времени и мы ещё успеем обвенчаться...

Митя был верующим человеком, православным. Но всегда надеялся больше на себя, чем на Бога.

Почему-то в последний поход он не взял свой "смертный жетон" опознавательный офицерский знак. Теперь его ношу я...

Ольга сняла цепочку с крестиком и овальной металлической пластинкой:

"Колесников Дмитрий Романович. Православный. ВС СССР"... Личный номер - У-865368, группа крови...

- В августе я гостила у мамы в Бокситогорске. Помогала ей собирать урожай. Мы хотели наготовить натуральный яблочный сок и все гадали, как послать ему банки с его любимым яблочным желе и соком.

Все свои дальние планы мы связывали именно с этим небольшим тихим городом - Бокситогорском, то есть решили перебраться туда сразу, как только Митя закончит свою военную службу, а служить он собирался до самой пенсии. Не было и речи, что он спишется на берег, уволится с флота и займется каким-нибудь более прибыльным делом. Но поскольку у нас не было с ним гарантированного жилья в Петербурге (моя однокомнатная квартирка подлежала размену с первым мужем), то наш выбор и пал на мамин дом. Благо и Питер со всеми своими театрами, галереями, музеями был не за горами.

Перед Митиным днем рождения я отправила в Видяево большую плюшевую куклу, которая была так похожа на Митю, и поздравительную телеграмму. Но через несколько дней телеграмму вернули обратно с пометкой: "Адресат не является за получением". Мне стало как-то не по себе. В душу закралась первая тревога. А потом как гром с ясного неба - сообщение в программе новостей...

Я немедленно собралась в Видяево. Там попала не просто в омут - в черный водоворот человеческого горя...

На их живую любовь судьба не отпустила и полкалендаря, она почти сразу перевела её в иной масштаб - в вечность.

- Скажите, зачем мужчины идут в подводники? - тихо спросила меня Ольга. - Разве вы не знаете, что вы - смертники?

Я не смог ответить ей сразу на этот вопрос. Я и сейчас ещё не могу найти точные слова... Пожалуй, лучше всех объяснил это своим родным Митин сослуживец - командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Андрей Милютин, тоже сложивший голову на "Курске":

- Вот представьте: ты проснулся, тебе отчего-то муторно, чего-то не хватает, а потом засыпаешь и понимаешь, что без этого не можешь жить. Когда я ступаю на борт лодки, то будто погружаюсь в сладкий сон.

Теперь он погрузился в этот "сладкий сон" навсегда... Кое-что проясняет девиз петербургского клуба моряков-подводников: "Наше дело - это не профессия и не служба. Это - религия".

Потом был страшный август и черная осень. И эта записка, которая пришла к ней с того света, точнее, из черного небытия. Она помнит в ней каждой слово, каждую запятую... "Оленька, я тебя люблю. Не переживай сильно". Он всегда писал ей записки, даже если расставаться приходилось на два часа. Листки с нежными словами Митя засовывал в рукава пальто, в любимую книгу, даже в сахарницу... Это последнее - прощальное - послание уцелело только потому, что и в смертную минуту он думал о ней, прижав руку к сердцу. Там, между сердцем и ладонью, и находился листок, вырванный из служебной записной книжки. Он потому и уцелел, что его прикрывала от огня правая рука капитан-лейтенанта.

- Когда я узнала, что водолазы подняли капитан-лейтенанта Колесникова, я сразу же пришла в североморский госпиталь. Меня уговаривали не ходить в морг, врачи предупредили, что Митя очень страшен, что его в принципе опознали. Я настояла на своем, и меня привели т у д а...

Я узнала его сразу же, хотя он весь обгорел. Целыми оставались только ноги. Голова обуглилась до самого черепа, из которого торчали зубы. Я бросилась к нему и стала целовать его в это страшное, но такое родное лицо. Врачи ужаснулись: "Что вы делаете, ведь это разложившиеся ткани!" Это для них он был разложившейся тканью. А для меня... Я просто встречала его из этого жуткого похода. Это было наше свидание. Последнее. Но самое долгожданное...

Записку ей так и не отдали. Правда, сняли ксерокопию и подарили. Пообещали вернуть подлинник, когда закончится следствие. Объяснили, что записка нужна потому, что на ней остались пятна масла и надо выяснить, какое именно это масло - турбинное, или из системы гидравлики, или тавот... Тип масла специалисты по экспресс-анализу выясняют за несколько часов. Да и что может дать следствию эта совершенно никчемная информация? При таком взрыве, при таком сотрясении корпуса масло могло пролиться из любой разорванной системы, и делать какие-либо выводы о надежности технических устройств при т а к о м внутреннем ударе неправомерно.

Просто эта записка едва ли не единственное документальное свидетельство катастрофы.

Следователь попросил у Ольги "образцы почерка" её мужа - прежние письма или записки. Она не ответила на официальный запрос.

- Пока мне не вернут мое письмо, ничего посылать им не буду, - решила она. Она хранит все, в чем остался хоть какой-нибудь Митин след: флотские тапочки, рубашки, бритву, зубную щетку, даже кусочек мыла, которым он мылся в последний раз... Все, как в грустной песне Новеллы Матвеевой о гвозде, на котором висел плащ исчезнувшего возлюбленного.

Она не верит, что он исчез. На девятый день после гибели Мити вдруг беспричинно - при полном безветрии - хлопнула форточка. Они с мамой насторожились - это Митя подает весть о себе.

- На старой квартире он снился мне постоянно - каждую ночь, - говорит Ольга. - Снился почти до физической осязаемости. А вот с переездом на площадь Мациевича - перестал. Наверное, его дух остался все-таки в старых стенах.

Однако прошло какое-то время, и он приснился ей и в новой квартире.

- Как будто мне сказали, что Митя жив. Что он все-таки спасся и теперь тайно живет в Видяеве, потому что стесняется, что так сильно обгорел...

Она ещё очень молода, хотя и считает, что все уже в её жизни было - и замужество, и счастливая любовь, и все это пронеслось столь стремительно, что иной бы хватило на долгую жизнь. Только в классе среди учеников она порой забывается и превращается на минуту в азартную задорную девчонку. Но я не могу представить, каково ей вечерами в большой и пустой квартире. Как вслушивается она в каждый шорох, в каждый звук - а вдруг это весть оттуда?!