Экстаз - Джордан Николь - Страница 35

• Предыдущая
• 35/74
• Следующая

Бринн сочувственно покачала головой.

— Понимаю и жалею тебя, но, как сказано в Библии, все это суета сует…

— …и всяческая суета, — подхватила Рейвен. — Но моя бедная мама так мечтала о чем-нибудь таком для меня. — Она вскинула голову, стараясь выглядеть бодрее, чем была на самом деле. — Что ж, чему быть, того не миновать. Ничего уже не поделаешь и нет смысла жалеть себя. Нужно искать преимущества в моем теперешнем положении, и мне кажется, — она с вызовом посмотрела на Бринн, — я уже кое-какие нашла. К примеру, не надо будет непременно присутствовать в качестве супруги герцога на десятках томительных, унылых приемов. Притворяться, что все это мне безумно интересно. А еще, я все-таки освободилась от назойливой пятки моей тетушки. — Рейвен помолчала, как бы вспоминая. — Что начало меня беспокоить с сегодняшнего дня, — продолжала она, — это новая опасность, которой может подвергнуться Келл. Герцог Холфорд в ярости, он мечет молнии против него и против меня.

— Могу себе представить, — сказала Бринн.

— Даже не можешь. Он был просто не похож на себя, когда кричал, что погубит его.

— Ничего, Рейвен. Надеюсь, ему будет не так уж легко это сделать, если мы с Люсианом будем на вашей стороне.

— Бринн… Я не могу допустить, чтобы вы до такой степени входили в мою жизнь. У Люсиана свой круг обязанностей, а тебе надо сейчас, перед рождением ребенка, вести как можно более спокойный образ жизни… У вас у самих хватает забот…

Рейвен имела в виду недавнее происшествие, связанное с вражескими агентами — ведь Британия продолжала воевать с наполеоновской Францией, — когда на Люсиана готовилось покушение. Оно было своевременно раскрыто, однако главный зачинщик по кличке Калибан остался на свободе. Значит, по-прежнему существовала угроза для жизни Люсиана и его жены. В последнее время он не разрешал Бринн никуда выходить из дома без двух телохранителей.

Тем не менее Бринн без обиняков заверяла Рейвен:

— Не думай, что мы оставим тебя в беде. Такого не будет!

Не скрывая радостной улыбки, Рейвен поспешила ответить:

— Конечно, я не думаю так. Но даже вы, мои добрые друзья, не во всем сможете помочь мне в моем положении.

Бринн явно не понравилось подобное предположение, и она энергично возразила:

— Ты рассуждаешь сейчас совсем не как та Рейвен, которую я недавно узнала и сразу полюбила. Где же твое бунтарство, твоя смелость? Неужели ты позволишь тем, кто называет себя высшим обществом, запугать тебя и диктовать свои условия? Нет, ты не сделаешь этого, а мы тебе поможем.

Рейвен с удивлением взирала на раскрасневшуюся подругу, и впрямь сейчас похожую на предводительницу восставших. Потом не выдержала и рассмеялась — легким искренним смехом, чего с ней не случалось уже два с лишним дня.

— Ты права, Бринн, — сказала она. — Прости мне минутную слабость и сомнение в вашей преданности… Нет, я не чувствую себя побежденной или запуганной. Битва продолжается. Я выхожу на тропу войны!

Теперь рассмеялась Бринн.

— Так-то оно лучше, дорогая. Узнаю прежнюю Рейвен.

— Клянусь, — продолжала та, — меня не заставят стать изгнанницей, как сделали с моей матерью! Они примут меня в свою среду, эти люди, а уж там посмотрим, захочу ли я находиться среди них…

Происшествие, затронувшее Рейвен и ее семью, стало притчей во языцех в определенных кругах Лондона. Толки о нем не умолкали, а разгорались с новой силой.

Однако, верная своему слову, Бринн делала все, что в ее силах, чтобы умерить градус злоречия и выставить Рейвен по возможности в самом лучшем свете, тем самым подтверждая справедливость изречения о том, что только в дни тяжких испытаний человек узнает, сколько у него настоящих друзей. К сожалению, многого при всем желании Бринн сделать не могла.

С ее помощью и участием Рейвен возобновила регулярные выезды ранним утром на верховые прогулки. Вместе с Бринн наносила дневные и вечерние визиты, ездила по магазинам, посещала выставки. Вступала в длительные задушевные разговоры, но не снисходила до объяснений или, тем более, жалоб. И не оттого, что испытывала стеснение и стыд, — просто считала, что еще не наступил для нее подходящий момент, чтобы проявить себя, свой характер. Она выжидала.

Да, она выжидала и потому бывала отнюдь не во всех домах и компаниях, в которых блистала раньше. Где недоброжелательные орды аристократов могли бы легко проглотить ее, как говорится, с потрохами. Или, во всяком случае, довести до слез. Ведь она нарушила — по своей вине или нет, дело десятое — все писаные и неписаные правила поведения, принятые в высшем свете. За это там не по головке гладят, а жестоко мстят. Она не хотела ни чтобы ее гладили, ни чтобы мстили. Соблюдая осторожность и выдержку, она готовила свой план битвы, которая не должна окончиться ничем, кроме полной победы. В чем заключался этот план и есть ли хоть какая-то надежда на победу, она, положа руку на сердце, не знала, но готовилась…

Более открытая в выражении своих чувств и всегда жизнерадостно настроенная, Бринн даже намечала устроить у себя дома бал по случаю замужества подруги, чтобы тем самым поддразнить наиболее ярых порицателей и бичевателей Рейвен. Доброжелатели отговаривали ее от этого, убеждая, что не нужно понапрасну дразнить зверя — тот может укусить совсем не ее, а Келла Лассетера.

И все же главным врагом Рейвен в первые дни было одиночество. Особенно когда она находилась дома. Из близких ей людей здесь были только любимый с детства О'Малли и служанка по имени Нэн, к которой Рейвен привыкла в доме у своей тетки.

Впрочем, к ее удивлению и радости, к ней как-то приехали эта самая тетка и сильно осунувшийся дед. Тетка по обыкновению ругала ее, а дед в основном скорбно молчал.

Келла она почти не видела. Рано утром он отправлялся, по-видимому, в свой клуб и возвращался поздно вечером. Так что ни столовая, ни гостиная, не говоря уже о спальне, не были у них общими комнатами.

Такое положение вещей, вообще-то говоря, не было чем-то необычным. Особенно в высшем свете. Сколько мужей и жен так и жили годами, если не десятилетиями, обмениваясь изредка утренними приветствиями и еще реже желая друг другу спокойной ночи. В конце концов, убеждала себя Рейвен, что ей остается, кроме попыток соединить воедино разрозненные части своей неудачной жизни без участия в этом супруга. Его вмешательство могло бы, наверное, только ухудшить ее виды на будущее.

Но в поддержании подобного образа жизни был один изъян: ведь распространенная ею же легенда об их воссоединении с Келлом гласила, что причиной всего явилась глубокая, почти безумная любовь. Словом, налицо сугубо романтическая версия происшедшего. Однако если вскоре станет общеизвестно, что супруги нигде не бывают вместе, что он проводит все свое время вне дома, а она ждет его, как небезызвестная Пенелопа, — если эти слухи стремительно расползутся, то вся история их любви рассыплется, как карточный домик. Публика будет выведывать и разнюхивать, чтобы докопаться до истины. Это может вообще все повернуть по-другому, в худшую сторону — и для Рейвен, и для ее семьи, и тем более для братьев Лассетер.

Впрочем, нельзя сказать, что Келл абсолютно забыл о существовании Рейвен. Вскоре ей стало известно, что он отправил своего поверенного встретиться с адвокатом ее деда. Необходимо подписать контракт, по которому за Рейвен в случае развода остается право сохранить полную финансовую независимость для себя и своих будущих детей, коль скоро таковые появятся.

Рейвен не обсуждала со своим дедом вопрос о наследниках, но старый лорд время от времени бросал фразы, говорившие, что он немало думает об этом. Даже куда больше беспокоится их возможным отсутствием, нежели скандалом вокруг Рейвен. Скандал, правда, не разгорается, но и не гаснет. Просто тлеет и может в любой момент вспыхнуть ярким пламенем.

— Я хочу, моя милая, — говорил старик, — чтобы мой род продолжился. Даже если не увижу самого продолжателя… Правда, — добавлял он жалобно, — меня страшит, что в его жилах может течь кровь убийцы…

• Предыдущая
• 35/74
• Следующая