Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй - Страница 3

Глядя на нее, Джо с отчаянием вздыхала; Мегги заливалась хохотом, а Бетси, заглядевшись на трагическую актрису, сожгла хлеб, который жарила у камина.

— Ничего с ней не поделаешь, — сказала Джо. — Постарайся, по крайней мере, при публике, а если тебя ошикают, то пеняй на одну себя. Ну, Мегги, начинай теперь ты.

С Мегги дело пошло удачнее. Дон Педро в длинном монологе, произнесенном не переводя дух, бросил вызов целому свету; колдунья Агарь протяжно пропела страшное заклинание над котлом, в котором кипятились лягушки; Родриго храбро разорвал свои цепи, а Гуго, терзаясь угрызениями совести, принял мышьяк и умер с диким хохотом.

— Это самая удачная из наших репетиций, — сказала Мегги, когда воскресший злодей встал на ноги, потирая себе локти.

— Ах, как ты хорошо сочиняешь, Джо! И как ты превосходно представляешь свои сочинения! Ты просто Шекспир! — воскликнула Бетси, которая была уверена, что все ее сестры — гениальные женщины.

— Шекспир, не Шекспир, но я не могу не согласиться с тобой, что моя трагическая опера «Проклятие колдуньи» вещь недурная, — скромно сказала Джо. — Хотелось бы мне попробовать сыграть «Макбета», — прибавила она, — да у нас нет потайной двери для Банко. А мне страх как хотелось бы взять себе роль убийцы.

— Не кинжал ли я вижу пред собой?… — декламировала она, страшно вращая зрачками и ловя руками воздух, как один виденный ею знаменитый трагик.

— Какой кинжал! Это большая вилка с туфлей. Вот до чего Бетси загляделась на тебя, что нацепила на вилку мамину туфлю вместо хлеба. Хорошо еще, что не успела сжечь ее! — вскричала Мегги, и репетиция кончилась при общем хохоте.

— Очень рада, что застаю вас такими веселыми, мои девочки, — раздался в дверях ласковый голос, и актеры и публика бросились целовать статную женщину, в которой не трудно было узнать мать. Она была не особенно красива; но матери всегда кажутся красивыми своим детям, и нашим девочкам казалось, что серый ватерпруф[1] и старенькая шляпка, составлявшие наряд вошедшей, были надеты на самой прелестной женщине в мире.

— Ну, милые мои, как вы провели день? — спросила она. — А у меня было столько хлопот с отправкой ящиков в армию, что я не успела возвратиться домой к обеду. Что, Бетси, не приходил ли кто-нибудь к нам? А что твоя простуда, Мегги? лучше ли тебе? Джо, отчего у тебя такие усталые глаза? Ну, а ты, малютка? Поди-ка сюда, поцелуй меня, обратилась она к Эмми.

Делая все эти вопросы, полные материнской заботливости, миссис Марч сняла с себя промокший плащ, надела теплые туфли и, усевшись в кресло, притянула к себе Эмми и расположилась наслаждаться счастливейшими часами своего трудового дня. Девочки суетились вокруг нее, стараясь, чтоб ей было как можно удобнее и уютнее. Мегги принялась за приготовление чая; Джо принесла дров и стала придвигать стулья к столу, задевая и роняя мимоходом то одно, то другое; Бетси суетливо, но неслышно, перебегала из столовой в кухню и обратно; одна Эмми сидела сложа руки и только отдавала приказания.

Когда все уселись вокруг стола, миссис Марч весело сказала:

— После чая я вас кой-чем угощу.

Лица девочек засияли радостью; Бетси захлопала в ладоши, несмотря на то что в руках у нее был горячий сухарь, а Джо подбросила кверху салфетку, крича:

— Письмо! Письмо! Да здравствует папа!

— Да, и какое хорошее, длинное письмо! — подтвердила мать. — Папа ваш здоров и надеется, что перенесет холодное время года легче, чем ожидал. Он поздравляет вас с праздником и желает вам всего лучшего. Впрочем, он пишет своим девочкам отдельно, — прибавила миссис Марч, поглаживая свой карман, как будто в нем хранилось сокровище.

— Дай поскорее прочесть, мама! — вскричала Джо, поперхнувшись второпях чаем и уронив на пол хлеб с маслом.

Бетси перестала есть и ушла потихоньку в свой темный уголок, чтоб помечтать на свободе о предстоявшем наслаждении.

— Вот наш папа, так уж можно сказать, что патриот, — заметила Мегги, — сделался пастором, чтоб пойти на войну, когда его не взяли в солдаты!

— Чтобы я дала, чтоб пойти в барабанщики, маркитантки или хотя в сиделки, чтобы только быть теперь с папа́ и помогать ему! — со вздохом произнесла Джо.

— Но только как, должно быть, неприятно спать в палатке, есть грубые солдатские кушанья и пить из жестяной манерки? — брезгливо сказала Эмми.

— Мама, когда же папа возвратится к нам? — спросила Бетси дрожащим голосом.

— Через несколько месяцев друг мой, не раньше, если только он не захворает. Он будет исполнять свой долг, насколько хватит его сил, и мы сами не будем просить его возвратиться раньше, чем позволят его обязанности. Теперь послушайте, что он пишет.

Девочки придвинулись к камину. Мать уселась в большое кресло, Бетси расположилась у ее ног, Мегги и Эмми примостились по бокам, а Джо облокотилась на спинку кресла, где легче было скрыть слезы, в случае если бы письмо оказалось трогательным.

В те трудные времена[2] мало было писем, в особенности от отцов семейств, которые не были бы проникнуты глубоким чувством; но в письме, которое читала миссис Марч, о трудностях похода, о лишениях и опасностях, о тоске по семье, говорилось не много: письмо было веселое, полное надежды и заключало в себе живой рассказ о лагерной жизни, походах и военных новостях. Только к концу автор дал волю своему сердцу, переполненному отцовскою любовью и страстным желанием увидать своих милых детей. «Скажи нашим девочкам, как я люблю их, и передай им мой поцелуй, — писал он. — Скажи им, что я думаю о них и молюсь за них днем и ночью, что их любовь ко мне служит мне лучшим утешением. Долог покажется мне этот год, в который я не увижу их! Но напомни им, что в ожидании надо трудиться и не терять времени даром. Я уверен, что они помнят все, что я им говорил, что они любят и уважают тебя, храбро воюют с своими внутренними врагами и одерживают над ними такие блестящие победы, что по возвращении я буду более чем когда-либо гордиться моими маленькими женщинами».

Все девочки прослезились, когда дошли до этого места в письме, даже Джо не стыдилась того, что по ее носу катились крупные слезы, а Эмми, забыв о своих локонах, которые спутались и смялись, уткнулась лицом в плечо своей матери, и всхлипывая шептала:

— Я дрянная, все о себе думаю. Но я исправлюсь, мама; напиши папе, что он и во мне не ошибется.

— Мы все постараемся исправиться, мама милая, — сказала Мегги. — Ведь и я тоже должна об этом подумать. Я слишком занимаюсь моею наружностью и не люблю работать. Но я переменюсь; вот увидишь.

— И я тоже постараюсь быть приличной маленькой женщиной, а не грубой дикаркой; я буду делать то, что нужно, и не стану больше рваться туда, где меня нет, и где я совсем не нужна, — решила Джо, соображая, что сдерживать свой нрав, пожалуй, еще потруднее, чем храбро встречать мятежников где-нибудь на Юге.

Одна Бетси промолчала. Она утерла слезы носком, который держала в руках и принялась усердно за его вязанье, чтоб, не теряя времени, начать добросовестно исполнять свои ближайшие будничные обязанности с твердым намерением, что отец непременно найдет ее такою, какою желает видеть ее, когда наступит радостная минута свидания.

После непродолжительной паузы миссис Марч сказала своим обычным веселым голосом:

— А помните ли, как вы играли в странники, когда были маленькими? Никакая игра не забавляла вас так, как эта. Бывало, прицепите на спину мешок с тряпьем, наденете старые шляпы, возьмете в руки посох, да и отправляетесь странствовать по всему дому, от подвала до чердака. Подвал вы называли страной испытания, а чердак — страной радостей. Там у вас был уголок, разукрашенный цветами, лоскутками и разными вещицами.

— Да, я помню, как это было весело, — сказала Джо.

— Я тоже очень любила эту игру, — вмешалась Мегги. — Особенно нравилась мне та минута, когда, мы, бывало, придем на чердак и сбросим с плеч тяжелые мешки, которые катятся вниз по лестнице.