(не) зажигай меня (СИ) - Красовская Марианна - Страница 9

– Зачем?

– На всякий случай.

Наконец, подошли и остальные пассажиры: женщина лет тридцати, похожая с виду на жену, а точнее вдову торговца (вдовья косынка явно давала понять, что осиротела она недавно) и двое мужчин средних лет. Они мне совершенно не понравились, и я очень порадовалась, что у меня есть Герхард.

Разбойники, как есть разбойники! Оба смески, оборотни чуть больше, чем наполовину. Запах у них резкий, тревожный. Так пахнет человек, задумывающий пакость. Да и поношенная одежда явно с чужого плеча: не под стать им их наряды. На первый взгляд добропорядочные горожане, но резкие скупые движения, надменный поворот головы, руки в перчатках (для чего мирному гражданину перчатки? Уж не скрывает ли он мозоли от лука или меча, к примеру?) – всё выдавало в них бывших военных.

– Герхард, когда следующий дилиджанс? – вполголоса поинтересовалась я у своего спутника.

– Через неделю, – так же тихо ответил мой телохранитель. – Мне тоже они не нравятся. Но неделю ждать мы не можем. Твой дед будет встречать. Если мы не приедем, он всю Славию на уши поставит.

На миг меня охватило острое искушение наплевать на деда и наказы родителей и сказаться больной. Но я ж дала себе обещание быть хорошей девочкой! Поэтому мы молча залезли в карету и заняли свои места: Герхард, я и вдова – на одной лавке, а торговец, степняк и бандиты напротив нас.

Торговец принялся болтать, совершенно не понимая, что он не в лавке, а мы не покупатели. Я бы лучше посидела в тишине, постоянной болтовни мне и дома хватало: близнецов было не заткнуть, но и в этих разговорах был толк. Выяснилось, что бандиты разумеют только галлийский, вдова и торговец немного говорят еще и на славском, а вот франкский знаем только мы с Аязом. И Аяз, похоже, действительно не знал галлийского. Я спросила его, как такое могло произойти. Он, пожав плечами, отвечал, что отец его не велел. А у восточных народов что отец скажет, то сын и исполняет. Я только головой покачала. Меня родители учили многим языкам. Кроме франкского, галлийского и славского, я еще могу понимать катайский (зачем только, если я из катайцев только учителя и видела в своей жизни), а так же скажу несколько фраз на алдейском.

Хотя я ж леди, мне положено. Вон Герхарда языкам вообще не учили, только военной науке. Он славский в нашем доме понимать начал, потому что матушка с младенчества со мной только на славском разговаривала.

Я с прикрытыми глазами слушала, как торговец, стреляя в меня масляными глазками, сказал Аязу:

– Девочка какая хорошенькая! Просто конфетка! А этот здоровяк рядом с ней – неужели муж?

– Охранник, – невозмутимо ответил молодой степняк.

– Так значит она свободная? – не унимался господин Гренк, или как его там.

Я покосилась на Герхарда. Он был совершенно спокоен и ничем не показывал, что понимает их слова. Отличная выучка!

– Смею полагать, что да, – согласился с соседом Аяз.

– Господа, ваш разговор неприличен! – вмешалась вдова. – Негоже обсуждать девушку, тем более если она не понимает языка!

– А я по-галлийски не разумею, – виновато улыбнулся степняк. – Если бы мог – сказал бы ей сам, что впервые вижу такую красоту.

И уставился на меня. Проверяет.

– У меня что-то с лицом, господин Аяз? – спросила я по-франкски, приглаживая волосы. – Или прическа растрепалась? Вы так смотрите, мне, право, неловко!

– Вы безупречны, Виктория, – от его взгляда я действительно вспыхиваю.

– Я сейчас сломаю ему ноги, – замечает Герхард, и карета будто взрывается.

Все наперебой успокаивают медведя, уверяя, что господин Аяз наверняка не имел в виду ничего неприличного (ах, девушка бы непременно сказала бы, не правда ли?), что смотреть на леди Викторию одно удовольствие, что ничуть не удивятся, если к концу поездки число воздыхателей прекрасной девы превзойдет все ожидания, и прочую ересь. Мне даже жалко степняка, он так растерянно хлопал глазами, очевидно не понимая, что же произошло. Смилостивилась над ним, пояснив:

– Герхард обещал сломать вам ноги, если вы не прекратите смущать меня своими пылкими взглядами.

– Руки коротки, – неожиданно и смело ответил Аяз. – Вряд ли ему это удастся. А смотреть буду сколько пожелаю.

Я ахнула о возмущения и восторга, но тут же смутилась, встретившись с жадными глазами с одним из бандитов. Он пугал меня до икоты.

– Господин Аяз, что вы думаете про этих двух горожан? – спросила я.

– Да какие они горожане? – фыркнул юноша. – Я больше похож на славского государя, чем они на горожан. Разбойники они самые настоящие.

– Вот и меня они пугают, – призналась я. – Если вздумают напасть – дело может обернуться…

Тут я споткнулась, пытаясь подобрать нужное слово. Жареным? Смертельно опасным?

– Я сумею защитить свою женщину, не переживай, – снисходительно улыбнулся степняк.

Я гневно воззрилась на него: кого это он назвал своей женщиной?

– А вы уже успели сговориться с почтенной вдовой? – ядовито спросила я. – Позвольте принести поздравления!

– Не стоит возмущаться, Викки, – самоуверенно усмехнулся Аяз. – Придется смириться. Ты всё равно будешь моей!

Каков наглец! Я засопела гневно. А в начале показался мне таким приличным молодым человеком! Всё, больше с ним не заговорю.

– Что фырчишь как лисица? – пихнул меня в бок Герхард. – Что он тебе сказал?

Десять глаз уставились на меня с любопытством. Всех интересовало, что сказал Аяз.

– Оставьте меня в покое, – буркнула я, накидывая на голову шаль и опуская ее пониже, так, чтобы на лицо падала тень.

Лучше бы я ждала следующего дилижанса!

На самом деле мне, конечно, льстило восхищение степняка. Тем более я его нисколько не боялась: со мной был Герхард. Любой девушке приятно, когда на нее украдкой кидают горячие взгляды, когда подают руку при выходе из кареты, когда будто невзначай задевают коленом. Не будь моё сердце занято Эстебаном, я бы, возможно, даже немного увлеклась степняком. Но сейчас он меня скорее забавлял. Какой же он мужчина – он слишком молод и даже не оборотень! Мне всегда нравились мужчины постарше. Отец вон маму почти на двадцать лет старше, а гармоничнее пары, чем мои родители, я не встречала. И вообще в горах принято, когда мужчина берет в жены девушку много младше себя. Во-первых, оборотень никогда не приведет женщину в родительский дом. Оборотни деликатны. Но в полнолуние у многих бывают проблемы с терпимостью: они становятся раздражительными и невоздержанными. Мы с Герхардом оттого и выехали сразу после полнолуния. Так вот, оборотень, прежде чем создать семью, дом строит или покупает. А это дело не быстрое. А во-вторых, сами девушки предпочтут мужчину, который способен прокормить семью – с ремеслом, с некоторыми накоплениями. Потому что в горах принято рожать друг за другом несколько детишек – а их нужно кормить, одевать и учить.

Словом, ровесники мне были не слишком интересны. За это меня, собственно говоря, и сослали к деду. Сейчас-то я понимаю, что сама во всем виновата. Вот что мне в замке Нефф не сиделось? Вспомнила! В горах из мужчин – только прислуга и пастухи. А я ведь девушка, красивая, смею надеяться, девушка, мне замуж хочется! Только не за сопляка Ваенга или, еще хуже, тощего сынулю лорда Стерлинга.

Мне Эстебан нравится.

Разумеется, я прекрасно понимала, что шансов у меня никаких. Ему ведь за сорок, он женат… И это не считая того, что он король! Только разве меня это остановит? Люблю я его, всем сердцем люблю, а это значит, что у степняка никаких шансов меня заинтересовать нет. Да и простолюдин он. Зачем мне лишние проблемы?

С другой стороны, я его хотя бы не боялась. А вот те двое «горожан» внушали мне отвращение и тревогу. От их запаха меня просто выворачивало. Нет, они не воняли немытым телом, у них не пахло изо рта, одежда была свежая. Герхард вообще не понимал, что мне не нравится. А я всегда была очень нюхастая. От запахов духов и притираний у меня темнело в глазах, от аромата трав я чихала, от мужского пота могло натурально стошнить. Даже чистое тело оборотня или смеска для меня имело свой аромат. Людей я чуяла гораздо слабее. Степняк для меня ничем не пах, от вдовы довольно приятно пахло мылом и мятными пастилками, из саквояжа торговца так несло металлом, что я не могла понять – неужели никто не чувствует? К запаху Герхарда я принюхалась давно. Он свой.