Красный мир (СИ) - Хорошко Евгений Алексеевич - Страница 69

Я не сразу сумел осознать происходящее, продолжая по инерции считать эти побуждения собственными. Несколько долгих мгновений едва не стоили мне разума прежде, чем я понял, что происходит.

Тварь пыталась сделать со мной то же самое, что я только что сделал с её телом, а именно, заместить меня собой!

— Прочь! — мгновенно вскипев от ярости, крикнул я вторженцу.

— Я уже никуда не уйду, — моё сознание заполнил смертный холод, принесший с собой ответ врага. Словно шлейф, он нес в себе знание. Он и был им — знанием.

Ментальный поединок нельзя завершить, просто прогнав противника. Невозможно, если у врага уже нет живого тела. Оно у него, конечно же, было. Но есть нюанс… принадлежало оно уже мне.

Мы вновь сошлись в поединке не на жизнь, а на смерть. Только теперь полем боя, а также главным призом было моё сознание и моя воля. Не знаю, что получил бы враг, заместив собой моё сознание, но вряд ли бы этого пережило моё «Я».

Я вспомнил всё, что пережил в своей, не столь уж длинной жизни. Пары в институте; какие-то совершенные мной глупые, даже безумные поступки ещё в школе; встреча с энтропийной гончей; страх смерти; Шура. Хотя нет, вру. Страх смерти я почему-то никогда в жизни не испытывал, хотя должен был.

— Ты надеешься ещё продлить своё жалкое существование? — с надменным удивлением, произнес враг.

Воспоминания исчезали, словно в каком-то водовороте. Попытка вернуться к уже утраченным, чем-то напоминала попытку вытянуть ногу из зыбучих песков. Лучшее, что мне удавалось сделать, это сохранить общее представление об утраченном, словно я вспоминал давно прочитанную книгу. Какое-либо эмоциональное наполнение у воспоминаний теперь отсутствовало, словно оказывалось выхолощенным, однажды попав в этот водоворот.

И что самое худшее, я мог лишь оттягивать момент конца, скармливая их прожорливой бездне. Похоже, Отпрыск Левиафана имел все основания считать себя в чем-то более совершенным, нежели я.

— Смертная букашка не в силах сопротивляться отпрыскам Ахуда, — вновь услышал я голос, от которого моё сознание словно погружалось в холодный, липкий ледяной нанос.

Но я-то не человек, вовсе, — вдруг подумалось мне в ответ на речь противника. Размышлять было тяжело. Мысли словно оказались в вязкой смоле, но слова врага дали мне неожиданную подсказку. Верно, под страхом смерти мозги у меня становятся на место куда как, быстрее.

Что там мне рассказывал Анаак? Что мой человеческий разум — есть лишь слепая копия? Своего рода, мимикрия? — вспомнил я.

Пусть так. Пусть Дитя Ахуда оказывается прав, и человеческий разум действительно не в силах противостоять его ментальному давлению. Однако если метаморф способен воссоздать человеческое сознание и использовать его, как некий орган вроде собственных щупалец, то он способен и на большее, не так ли?

Я вдруг заставил себя расслабиться. Тревожные мысли, бьющиеся как птица в клетке, постепенно растворялись в пустоте, планомерно замещаемые чуждыми побуждениями Дитя Ахуда. Чудовище ощущало торжество, проникая все глубже внутрь моего сознания. Оно не ведало, что я продолжаю наблюдать за ним, откуда-то извне.

В этом пространстве не существовало пространства. В нём не было времени. Возможно, именно здесь обитает душа метаморфа до того момента, пока она не осознает себя в реальном мире. Хотя, после путешествия в измерение энтропии, вопрос реальности того или иного пространства стал для меня несколько… неопределенным.

И тогда я рефлекторно нанес удар оттуда, откуда не ждали. Черт подери, даже я сам не ожидал, что способен на такой трюк.

Я воссоздал разум Дитя Ахуда, как точную и неотличимую ничем, копию. Некоторые его аспекты, вроде памяти или каких-то приобретенных рефлексов у него отсутствовали, но сам механизм был воспроизведен с поразительной точностью. Как отпечаток пальцев в мелкодисперсной пыли.

Когда я вернулся, ментальный поединок с Дитем Ахуда возобновился с тем же ожесточением, однако теперь, ему просто нечего было мне противопоставить. Дитя Ахуда был прав, когда говорил о том, что он не сдается. Его разум действительно был устроен именно таким образом, что он не знал лени и усталости. Равно, как для него не существовало таких эмоций, как привязанность и любовь. Радость и гнев. Разум чудовища отличался от человеческого так же, как отличается чугунная наковальня от шелковой простыни.

В прямом противостоянии с наковальней, у простыни шансов, понятно, немного. Однако воспринимать мир так же, как это делал отпрыск Зверобога, было подобно попытке на ней возлежать. Я ни за что бы не согласился променять на это состояние свой прежний, человеческий разум.

По счастью, я и не был обязан.

Для меня это было чем-то похоже на контролируемое раздвоение личности. Дитя Ахуда отныне сражался не на жизнь, а на смерть, с собственным отражением в зеркале. Сдаться никто из нас не мог, и никто об этом даже не помышлял. Впрочем, у меня было преимущество. Тело отпрыска сейчас находилось именно под моим контролем, и оно незримо поддерживало меня, в то время как ментальные силы врага постепенно истощались.

В конечном итоге, разум Дитя Ахуда оказался исчерпан полностью, как обмелевший оазис. В нём не осталось ничего: ни воли, ни желаний, ни побуждений. А без них, он растворился в моём сознании, как будто его и не было.

— Вот и всё, — прошептал я, возвращаясь в реальный мир. Я лукавил, конечно. Завладев могучим, практически идеальным телом врага, я умолчал о некоей немаловажной детали.

Таких же тел вокруг меня сейчас было больше нескольких сотен. Не говоря уже о том, что их прародитель продолжал наблюдать за происходящим. Каким-то образом я чувствовал его пристальное внимание. Оно было направлено на меня, и заставляло чувствовать себя мелкой пылинкой. Муравьём, копошащимся под изучающим взглядом энтомолога.

Я размял мышцы, испытывая новообретенное тело. Черный панцирь толщиной в несколько сантиметров, затрещал от нагрузки. Приподняв передние конечности, я крепко сжал пальцеобразные выступы, которыми заканчивались многосуставчатые лапы. Мышцы сократились с такой мощью, словно моими новыми руками было впору стирать в песок каменные глыбы. Приводящие суставы в движение, сухожилия были словно сделаны из стали, но и они получали микротравмы при каждом сокращении мышц. Микротравмы, которые тут же залечивала армия строительных клеток.

С моими возможностями, совершенное тело Дитя Ахуда должно было стать ещё лучше… ещё опасней.

Остальные отпрыски Левиафана неподвижно замерли вокруг меня, словно в ожидании. Я не знал, что заставляет их медлить перед нападением на меня, но в одном был уверен полностью. Я продам свою жизнь задорого, и никак иначе.

Неожиданно я почувствовал мысленное прикосновение к своему сознанию, словно со мной вновь пыталась заговорить Нора, как обычно бывало. Однако леденящий холод, сопровождавший прикосновение щупальцев чужого разума, не оставлял сомнений — незваный собеседник не имел нею ничего общего.

И одновременно, он отличался от Детей Ахуда на некоем, фундаментальном уровне. Я уже знал, кто решил со мною заговорить, по эху чуждых мне мыслей, похожих на перекатывающиеся вековые глыбы.

Великий Ахуд. Зверобог. Встреченный мною Левиафан оказался никем иным, как богом этого проклятого мира. Который оказался ещё и на диво тесен, как по мне.

Зверобог не удостоил меня ни единым словом, словно считал ниже своего достоинства приводить своё послание в целостный, упорядоченный вид.

Он был разочарован. И не успел я испугаться, мгновенно осознав возможные последствия недовольства столь могущественного существа, как в тот же момент моё сознание заполнили видения. Мой разум едва справлялся с тем, чтобы пытаться их интерпретировать на том уровне, что был ему доступен.

Цикл нарушен. Хаос множится. Средоточие Порядка нуждается в новом вместилище.

— Ты… хочешь умереть? — спросил я.

Не думаю, что это мне удалось истолковать послание Левиафана таким образом. Уж скорее, он сам вложил это знание в мою голову.