Пленники надежды - Джонстон Мэри - Страница 28

Четыре ночи спустя за час до полуночи Лэндлесс, нигде не задерживаясь, шагал по лесу, ведомый целью, которая не выходила у него из головы с той самой ночи, когда был убит Годвин. Сегодня он впервые с тех пор счел возможным покинуть свою лачугу, поскольку ему совсем не хотелось, чтобы его, посчитав беглецом, схватил один из поисковых отрядов, которые обыскивали полуостров между двух больших рек, стараясь изловить убийцу Роберта Годвина. Но ныне поиски были перенесены на север, в сторону Мэриленда, колонии, куда обычно направляли свои стопы беглецы из Виргинии, и он решил, что настало время рискнуть.

Подлеска в этом девственном лесу было немного, и потому пробираться между стволов величественных деревьев было так же легко, как по проходам между колоннами собора. Подойдя к одному из бесчисленных ручейков, образующих в здешних местах частую серебристую сеть, Лэндлесс снял свои грубые башмаки и чулки и пошел по его руслу. Ночь была жаркой, душной, безветренной, ветви смыкались над его головой, и звезды он видел только тогда, когда выходил на маленькие поляны. Он шагал осторожно, бесшумно, по временам останавливаясь, чтобы прислушаться, не раздастся ли вдалеке крик или собачий лай, свидетельствуя о том, что за ним идет погоня или что где-то поблизости находится один из поисковых отрядов, но слышны были только обычные лесные шумы — падение желудей, шелест листьев, крики ночных птиц — звуки, от которых тишина только казалась еще более глухой.

Цель его вылазки была уже близка, когда из купы ольхи, растущей на берегу ручья, через который он только что перешел, быстро вытянулась длинная рука, и в следующее мгновение он уже боролся с кем-то сильным, и обнаженное тело его противника выскальзывало из его рук, словно намазанное жиром. Но Лэндлесс тоже был силен и полон решимости, и они, сцепившись и напрягшись, качались из стороны в сторону в темноте ночи. Неведомый враг высвободил руку из хватки Лэндлесса и попытался добраться до его талии, но тот почувствовал это движение и перехватил его запястье. Враг издал злобный гортанный звук, его темные руки словно железным обручем сдавили руки Лэндлесса. Сцепленные вместе, они вывалились на маленькую поляну, поросшую короткой росистой травой и открытую свету луны. Здесь сокрушенный превосходящей силой напавшего Лэндлесс тяжело упал на землю. Его противник, упавший вместе с ним, прижал его к земле, надавив коленом на его грудь, и в свете луны Лэндлесс увидел блеск занесенного над ним ножа.

Он успел только коротко помолиться, когда давление на его грудь вдруг прекратилось, нож упал на траву, а нападавший, поднявшись, выпрямился в полный рост.

— Тьфу ты! — сказал он.

Лэндлесс, тоже встав, подумал, что, кажется, узнает гигантскую фигуру, освещенную бледным светом луны.

— Тьфу ты, — повторил его давешний противник. — Великий дух вовремя вытолкнул нас на свет. Монака-тока был бы навеки опозорен, если бы его нож выпил жизнь его друга.

— Почему ты набросился на меня? — спросил Лэндлесс, все еще задыхаясь после схватки, меж тем, как индеец дышал так же ровно, как и в день их первой встречи.

— Монакатока принял тебя за того беглеца, за которым бледнолицые охотятся с собаками, вспугивая оленей и куропаток. Две ночи назад майор Кэррингтон сказал Монакатоке: "Найди мне этого малого и убей его, и к вознаграждению из двадцати локтей бус из белых ракушек, которое Монакатоке выплатит графство, я добавлю мушкет с таким запасом пороха, что его хватит на то, чтобы поубивать всех оленей между Веровокомико и Мачотом". Услыхав, как ты движешься вдали по прошлогодним листьям, пытаясь не шуметь, Монакатока подумал, что мушкет бледнолицего майора уже у него в руках, но теперь… — Он махнул рукою в знак покорности судьбе.

— Мне жаль, что тебя постигло разочарование, — молвил Лэндлесс, позабавленный видом столь бесстрастного сожаления.

— Я рад, что мне удалось доказать силу моего брата, — последовал краткий ответ. — Но куда мой брат идет по этому лесу, в котором нынче ему угрожает такая опасность? Или у него есть пропуск?

— У меня есть дело в Роузмиде, — отвечал Лэндлесс. — Полагаю, этот дом уже близко?

Индеец показал рукой на деревья.

— До него отсюда будет двенадцать полетов стрелы. Тамошний надсмотрщик с собаками ушел на большую топь, чтобы отыскать человека с рыжими волосами.

— Спасибо за то, что ты просветил меня, друг, — сказал Лэндлесс. — Прошу тебя, не рассказывай никому о нашей встрече. У меня нет пропуска.

— У меня есть только один друг, — ответил индеец. — Его секрет — мой секрет.

— Ты так одинок? — спросил Лэндлесс, тронутый его тоном.

— Послушай, — молвил индеец, прислонившись спиной к могучему дубу. — Я расскажу моему брату, кто я. Много лет назад конестоги, которых бледнолицые называют саскуэханноками, пришли с севера большого залива и напали на бледнолицых. Монакатока был тогда юнцом, впервые вышедшим на тропу войны. Агреской[60]был разгневан: он закрыл свой лик тучей. С помощью своих мушкетов бледнолицые прогнали воинов конестога, как женщин, до их деревни на берегу большой реки и с победой воротились к себе в свои дощатые вигвамы, ведя с собой множество пленных. И Монакатока, сын великого вождя, был одним из них. Бледнолицые заставили его работать, как работают скво, на своих табачных и маисовых полях. Когда он сбежал, они поймали его и избили. Агреской гневался, ибо Монакатока не имел ничего, что можно было бы принести ему в жертву. Один за другим остальные пленники, его братья, ушли в землю, подобно опадающим листьям, пока он не остался один. Бледнолицые — его враги. Он думает о деревне на берегу реки и ненавидит их. Воин из племени длинного дома не заводит друзей в вигвамах алгонки-нов. Монакатока один.

— У меня тоже нет друзей, — сказал Лэндлесс, — и я приговорен к неволе, куда более унизительной, чем твоя. У нас с тобой одна и та же судьба.

Индеец взял его руку в свою и прижал указательный палец к точке на своем плече.

— У тебя есть друг, — молвил он.

— Ты придаешь слишком большое значение пустячной услуге, — ответил Лэндлесс. — Но я принимаю твою дружбу — вот тебе моя рука. А теперь мне надобно идти. Доброй ночи!

— Доброй ночи, — гортанно произнес индеец, и Лэндлесс пошел дальше сквозь редеющий лес. Вскоре он вышел на опушку и увидел перед собою табачные поля и дом, а за домом — широкую гладь Чесапикского залива, дремлющего под луной. К дому вела утоптанная тропа, и Лэндлесс шел, пока не достиг окна, за которым, как ему было известно (ибо как-то раз Годвин отправил его с посланием к главному землемеру Виргинии), находилась спальня майора Кэррингтона.

Он подобрал с тропинки несколько камешков и один за другим бросил их в деревянную ставню. После того как в нее стукнул последний камешек, из комнаты послышался тихий шум. Ставня отворилась, и властный голос спросил:

— Кто это? Что тебе надо?

Лэндлесс подошел ближе к окну.

— Майор Кэррингтон, — тихо промолвил он, — это я, Годфри Лэндлесс. Мы с вами должны поговорить.

Последовало молчание, затем майор холодно обронил:

— Слово "должны" не пристало ни вашим устам, ни моим ушам. Я не знаю ни одной причины, по которой Майлс Кэррингтон был бы должен говорить с сервентом полковника Верни.

— Как вам будет угодно — Годфри Лэндлесс просит майора Кэррингтона оказать ему честь, поговорив с ним.

— А что, если майор Кэррингтон откажется? — резко спросил главный землемер.

— Не думаю, что он это сделает.

Мгновение главный землемер колебался, затем сказал:

— Идите к парадной двери. Через минуту я открою ее. Но не шумите.

Лэндлесс кивнул и двинулся к парадной двери. Вскоре она беззвучно отворилась внутрь, стоящий за нею Кэррингтон сделал Лэндлессу знак войти и молча направился через вестибюль в сторону гостиной. Здесь, затворив за Лэндлессом дверь, он зажег свечи, удостоверился, что массивные деревянные ставни плотно закрыты, и повернулся к своему гостю. Сейчас на майоре не было плаща, ботфортов, маски и широкополой шляпы, в которых Лэндлесс видел его в хижине на приливном болоте, и его статная фигура была облачена в халат из темного бархата, ноги обуты в бархатные домашние туфли, а на голове его красовался наполовину снятый ночной колпак, придающий его серьезному красивому лицу ухарский вид. Он плюхнулся в кресло и нетерпеливо забарабанил по столу.