Пленники надежды - Джонстон Мэри - Страница 19

— Он почти готов, сэр, — заметил Лэндлесс.

— Верно. Черт меня побери, если Уильям Беркли не пожалеет о своем пари! Это хороший доклад со множеством дельных тезисов, в нем много отменной латыни, и ты переписал его красивым почерком и чисто. Жаль, — не без добродушия продолжил полковник, — что ты прожил свою жизнь столь нечестиво, что оказался в своем нынешнем положении, поскольку из тебя вышел бы отличный секретарь.

— Желаете ли вы, сэр, чтобы я закончил эту работу сейчас?

— Да, но пиши за тем маленьким столом у окна. А я сяду здесь и набросаю несколько мыслей для моего посвящения, которые ты затем сможешь развить.

Достопочтенный полковник пододвинул к столу свое большое кресло с обивкой, украшенной вышивкой, поддернул свои кружевные гофрированные манжеты и принялся за работу. Лэндлесс отошел к столу поменьше, стоящему в нише у окна, и какое-то время в тихой комнате слышался только скрип перьев, которыми хозяин и работник водили по грубой серой бумаге.

Наконец хозяин отодвинул свое кресло и, широко зевнув, потянулся.

— Слава Богу, — сказал он, говоря сам с собой, — дело сделано. Пора заняться перевязкой той болячки на плече Принца Руперта, и Хейнс, кажется, говорил, что одну из гончих боднул бык Кэррингтона. Хейнс не умеет перевязывать раны. Хейнс — неумеха. Но клянусь нечистым, Ричард Верни не только хороший государственный деятель, но и хороший ветеринар.

Оторвав свое грузное тело от кресла, он подошел к Лэндлессу и положил на стол перед ним страницу, исписанную неразборчивыми каракулями, которые тому надлежало разобрать. Затем, после еще нескольких слов похвалы его работе, тяжело ступая, вышел вон, и несколько мгновений спустя Лэндлесс услыхал, как он свистнул своим собакам, после чего красивым голосом запел застольную песню роялистов, звуки которой мало-помалу затихли в районе конюшен.

Перо Лэндлесса без устали скользило по бумаге. Он не стал возвращаться к большому столу, поскольку света было больше в оконной нише, к тому же здесь в комнату время от времени проникал ветерок. Оконная ниша была глубокой, и от остальной части комнаты ее отделяли шторы из грубой шерстяной ткани.

Дверь отворилась, и мужской голос сказал:

— Эта комната затемнена, и здесь царит восхитительная прохлада. Может, попробуем побыть здесь, кузина?

Патриция вошла в комнату, словно солнечный луч, а вслед за нею сюда неторопливым шагом прошествовал сэр Чарльз Кэрью, томный, любезный и безукоризненно одетый.

Лэндлессу, видящему их ясно, было невдомек, что за плотными шторами его самого не видно. Он так привык к спокойному высокомерию тех, кто не обращает внимания на присутствие низшего по положению, как будто тот — всего лишь мебель, что не сомневался — эти светская дама и нарядный господин отлично знают, что кроме них в комнате находится раб, которого каприз его хозяина на время поднял до секретаря. Прошло несколько минут, прежде чем он начал понимать, что, возможно, ошибся.

Сэр Чарльз выдвинул для Патриции большое кресло, а сам уселся на скамеечку у ее ног. Взяв у нее веер, молодой человек начал с ним играть, небрежно отпуская комментарии по поводу изображения похищения Европы[50], которым тот был украшен. И вдруг, закрыв и отбросив веер в сторону, подался вперед и завладел рукой Патриции.

— Сударыня, милая кузина, божественнейшая Патриция, — воскликнул он, придав своему голосу подчеркнуто пылкий тон, — неужто вы не знаете, что я ваш раб, что я пленник ваших лука и копья[51], что я вас обожаю? Обожаю! А вы, жестокосердная богиня, не подарили вашему смиренному обожателю ни единого слова ободрения. Вы пренебрегаете его приношениями: вздохами и слезами, которые он кладет к вашим ногам, вы не желаете слушать, когда он изливает вам свои чаяния о более счастливой и полной жизни, чем та, которую он когда-либо знал. Неужто же так будет всегда? Неужто богиня не сойдет со своего трона, дабы сделать его счастливейшим из смертных, снискать его вечную благодарность и стать предметом самой его почтительной, самой горячей и самой преданной любви?

Он упал на одно колено, прижал руку Патриции к сердцу с не совсем притворным пылом. Он счел огромной удачей, что раз уж ему необходимо найти себе богатую невесту, Провидение (или то, что он, как ученик Гоббса, ставил на место Провидения), указав ему возможность приобрести немалое состояние, указало также и на Патрицию Верни. Но вчера вечером в уединении своей комнаты он вдруг сел на полотняном постельном белье с приятным удивлением на своем красивом лице, обрамленном дивным шелковым ночным колпаком, и воскликнул, обращаясь к резным головам на столбиках кровати: "Черт возьми, я же влюбился!" — и, изумленно смеясь, лёг опять. Затем, потягивая свое утреннее питье, он решил прямо сегодня обеспечить себе этот приз и посему оделся с тщанием, облачившись в наряд, особенно хорошо оттеняющий его белокурую красоту. А его камердинер слегка подчернил его нижние веки, придав ему таким образом более томный и меланхолический вид.

Патриция взирала на своего коленопреклоненного поклонника со спокойным изумлением.

— Как красиво вы говорите, кузен, — молвила она наконец. — Это не хуже, чем страница из "Артамена".

Сэр Чарльз прикусил губу.

— Это страница из моего сердца, сударыня; впрочем, нет, я показываю вам само мое сердце.

— И вы покинете всех тех прекрасных дам, которые так безумно в вас влюблены? — Клянусь, сэр, об их любви к вам вы рассказали мне сами! Дайте вспомнить, среди них фигурируют леди Мэри, леди Бетти, мистрис Уинифред, графиня *** и французская герцогиня ***. Неужто Коридон[52] оставит всех этих нимф стенать ради преследования скромной дикарки, которая его не желает?

— Клянусь Богом, сударыня, вы насмехаетесь надо мной! — вскричал баронет, встав на ноги.

— Полно, кузен, я не имела в виду ничего дурного, а всего лишь замолвила словечко за бедных дам Уайтхолла. Боюсь, вы неверный воздыхатель.

— Вы выйдете за меня замуж, сударыня? — вопросил сэр Чарльз, сложив руки на груди.

Она медленно покачала головой.

— Я не люблю вас, кузен.

— Я научу вас любить меня.

— Не думаю, что вы можете это сделать, — спокойно сказала она. — Хотя я не знаю, почему мне так кажется. Вы — весьма достойный джентльмен, солдат и придворный, остроумный, храбрый и красивый — и мой отец всем сердцем желает этого брака, — Патриция вздохнула. — Но я не люблю вас, сэр, и не выйду за вас, покуда не полюблю.

— Ах! — вскричал сэр Чарльз и снова опустился на колено. — Вы дарите мне надежду! Я научу вас любить меня. Я буду выказывать вам такую неколебимую верность, такую терпеливую преданность, такую безропотную покорность жестокому испытанию, коему вы хотите подвергнуть меня, что вы волей-неволей пожалеете меня, а жалость постепенно перерастет в любовь. Так что я не отчаиваюсь, сударыня! — Он прижал ее руку к губам и возвел очи горе.

Патриция очаровательно рассмеялась:

— Воля ваша, сэр Чарльз. А пока что давайте просто опять побудем любящими кузенами и добрыми друзьями. Поведайте мне, что пожелаете, о совершенствах леди Мэри, а Патрицию Верни оставьте в покое.

Сэр Чарльз поднялся с колен, уязвленный и пораженный своей неудачей и очень обозленный на девушку, которая отвергла его, Чарльза Кэрью, отвергла, смеясь, как будто он был одним из тех провинциальных юнцов, коих он повергал в неловкое молчание всякий раз, когда они оказывались в Верни-Мэнор. Несомненно, она заслуживала наказания, которому он мог подвергнуть ее, отбыв на следующем же корабле, который отплывет в Англию, но теперь он был полон упрямой решимости покорить эту гордячку. Если не сегодня, то завтра, если не завтра, то послезавтра, а если не послезавтра, то на следующий день. Он принадлежал к той же школе, что и Бэкингем и Рочестер, и мог посвятить завоеванию женщины всю неустанную энергию, все стратегическое искусство, волю, терпение и неустрашимость великого полководца. Он мог подводить под крепость подкопы, мог планировать то напасть из засады, то возглавить штурмовой отряд, мог один шанец захватить приступом, а для захвата другого применить хитрость. И ему лишь изредка не удавалось в конце концов одержать победу.