Пленники надежды - Джонстон Мэри - Страница 15

— А вы учли… я не знаю вашего имени сэр.

— Меня зовут Роберт Годвин.

— А учли ли вы, мастер Годвин, что виргинцы вовсе не желают, чтобы их земля стала демократической республикой, что они куда большие роялисты и прелатисты, чем их собратья в Англии, что в своей невероятной преданности королю они готовы переиродить Ирода?[42]

— Это верно лишь в отношении того класса, с коим тебе довелось общаться — в отношении хозяев плантаций и рабов. Но среди простых людей царит сильное недовольство, как и среди нонконформистов: пресвитериан, индепендентов, баптистов и даже среди квакеров, хотя они и утверждают, что не признают насилия. Для всех них Карл Стюарт суть тот самый фараон, сердце коего Бог ожесточил, а Уильям Беркли суть надсмотрщик, которого он поставил над народом.

— А как насчет остальных?

— Среди мелкого дворянства есть такие, кто был сторонником Республики и кто стонет и ропщет из-за потери должностей и немилости властей.

— И все они желают учреждения демократической республики?

— Они желают свержения роялистов и Уильяма Беркли. А затем придет черед республики.

— А когда эта горстка дворян-пуритан, несколько сотен нонконформистов и здешняя чернь осуществят этот проект, узурпировав власть, свергнув короля или его губернатора, что одно и то же — из устья Темзы явится пара королевских фрегатов, и их пушки разнесут вашу едва народившуюся республику в пыль.

— Не думаю. То есть фрегаты, разумеется, явятся, это несомненно, но что до исхода их прибытия в Виргинию, то, на мой взгляд, он будет иным. Они не застанут нас врасплох, как это в пятьдесят втором году случилось с Уильямом Беркли, когда военные корабли сюда прислала Английская республика. К тому же из-за острого недостатка в деньгах и угрозы войны с Голландией Карл Стюарт не сможет послать против нас неограниченное количество фрегатов. Более того, если Виргиния восстанет, ее примеру последует и пуританская Новая Англия, а на ее стороне выступят голландцы из Нового Амстердама[43].

— У вас богатая фантазия, — не без насмешки молвил Лэндлесс. — Полагаю, этот заговор вы замышляете вкупе с теми господами, о которых вы говорите?

— Нет, — ответил мастер Годвин с чуть заметной запинкой. — Нет, таких людей немного, и они разобщены. Более того, они могут замышлять заговоры в своей собственной среде, но никогда — вкупе с кабальным невольником.

— Стало быть, вы ведете дела с нонконформистами?

— Нонконформисты запуганы и даже помыслить не могут, что день избавления близок.

Лэндлесс засмеялся.

— Не хотите ли вы сказать, что вы и я — ибо вы, вероятно, рассчитываете на мое содействие — должны осуществить нечто вроде нашей собственной Прайдовой чистки?[44] Что мы должны изгнать и королевского губернатора, и членов верхней и нижней палат законодательной ассамблеи, и виргинское ополчение, что нам надлежит сбросить в залив и сэра Уильяма Беркли, и полковника Верни, и всех сверкающих золотыми галунами плантаторов, которые на днях обедали с ним?

И захватить колонию, как пираты захватывают корабль и, подняв над ней наш флаг — костыль и цепь с ядром на черном фоне, — провозгласить демократическую республику?

— Мы не одни.

— Ах да! Я совсем позабыл про нашего достопочтенного магглтонианина.

— Он всего лишь один из многих, — возразил починщик сетей.

Лэндлесс подался вперед с блеском в глазах.

— Договаривайте! — сказал он. — Что может разбить наши цепи?

Починщик сетей также подался вперед, так что его дыхание слилось с дыханием молодого человека.

— Восстание рабов, — ответил он.

— Восстание рабов?

Лэндлесс отшатнулся и задел плечом факел, который упал на пол. Его пламя погасло, и от него остался только светящийся красный конец.

— Я возьму другой, — сказал починщик сетей и проковылял в тот угол, где темнела самая густая тень. Лэндлесс, оставшийся в потемках, услыхал чуть слышное бормотание, как будто мастер Годвин разговаривал сам с собой. На то, чтобы отыскать новый факел, ушло какое-то время, но в конце концов Годвин воротился, неся его, и запалил его от тлеющего огня.

Лэндлесс поднялся со своего бочонка и принялся ходить взад и вперед. Его пульс неистовствовал, кончики пальцев словно покалывали иголки, он был так ошеломлен, что ему чудилось, будто хижина расширяется, превращается в пещеру, безграничную, бездонную, полную жутких потаенных мест и странных тусклых огней. А починщик сетей стал для него далекой-далекой фигурой, похожей на сфинкса.

Годвин молча смотрел на него. Он хорошо знал человеческую природу и ясно видел, что творится в сознании и сердце этого молодого человека, возбужденно ходящего взад и вперед. Сам он был философом и воспринимал свои оковы спокойно, но он также догадывался, что железо этих оков глубоко въелось в душу того, кто был сейчас перед ним. Дюжие крестьяне, ставшие кабальными работниками, которым надлежало отработать лишь несколько коротких лет, но которые были лучше накормлены и лучше одеты, чем их собратья в Англии, все же не находили жизнь на виргинской плантации ни легкой, ни приятной; лицам, осужденным по политическим и религиозным мотивам, их существование нравилось еще меньше, а немногочисленные осужденные уголовники считали свое наказание чересчур суровым. Этому же человеку его нынешняя жизнь казалась медленной пыткой, сокрушающей его тело непосильным трудом и раздавливающей его душу беспросветным унижением. Его ни на минуту не покидала мысль о побеге. Но тем, кто бежит в здешние дремучие леса, где текут широкие реки, редко удается уйти и остаться в живых. Из сотни беглецов девяносто девять терпят неудачу и оказываются в еще худшем положении, нежели то, в котором они находились до побега.

Лэндлесс быстро подошел к столу и оперся на него.

— Видит Бог, — молвил он, — я человек отчаянный! Если мой побег не увенчается успехом, лишь Его слово будет стоять между мною и пучиною здешних вод. Я далеко не святой. Я ненавижу своих врагов. Верните мне мою шпагу, поставьте меня против них, и я прорублю себе путь к свободе или умру… Это был бы честный бой, народное восстание против гнета, и пусть угнетатели делают, что хотят, я их не боюсь. Это было бы благородным выступлением за безнадежное дело… Но бунт рабов, полночная резня… Я слыхал рассказы о таких бунтах в Вест-Индии. Убийства и грабежи, пламя, полыхающее в ночи, плантаторы, зарезанные на порогах своих домов, крики терзаемых женщин, дети, которых бросают в огонь — иными словами, вакханалия кровавых зверств.

— Тут не Вест-Индия, — спокойно сказал Годвин. — Тут восстание не выльется в дьявольскую жестокость. Сядь и выслушай меня. Здесь, в Виргинии, в неправосудном рабстве содержатся около четырехсот сторонников Английской республики, каждый из коих у нас на родине был не последним человеком. Среди них есть много железнобоких. Каждый из них сам по себе суть немалая сила — хладнокровная, несгибаемая, неустрашимая — и готовая на все. К ним примкнут многочисленные жертвы Акта о единоверии, благочестивые мужи, полные рвения. Ради своей свободы они пойдут на многое; ради своей веры они будут сражаться до последней капли крови.

— Наверняка они все фанатики, как наш приятель магглтонианин, — заметил Лэндлесс.

— Возможно, и так, но этот твой фанатик суть самая грозная и действенная боевая машина из всех, которые изобрел человек. Неужто ты не понимаешь, что, объединившись, эти две силы составят такое могучее войско, что против него не устоит никакое ополчение, никакие отряды, которые соберут плантаторы?

— Но эти люди разобщены, разбросаны по землям колонии.

— Да, но их можно объединить. И, чтобы победить, они, поскольку на каждой отдельной плантации их немного, должны в день восстания повести за собой кабальных работников и рабов. Тогда они одолеют хозяев плантаций и их надсмотрщиков и, собравшись воедино, станут такой силой, которая подавит любое сопротивление. Мы всего лишь сделаем то, что Кромвель собирался сделать в Виргинии десять лет назад. Тебе известно, какие инструкции были даны парламентом четырем комиссарам, посланным сюда?