Сломанная кукла - Лактысева Лека - Страница 12

Семья помоложе была моему появлению не очень рада: похоже, они рассчитывали со временем занять комнату, которую предоставили мне. Тем не менее, мне удалось добиться расположения соседки, и она постепенно смирилась с тем, что какое-то время я буду жить рядом.

Вечером, когда я закончила убирать на кухне после посиделок с соседями, мне позвонила мать. Я ждала этого звонка и пыталась морально приготовиться к нему, но, как и всегда, провалила эту задачу.

— Да, мам… — я приняла вызов и не смогла сдержать дрожи в голосе.

Нет! Не стану ничего сообщать матери по телефону!

— Алевтина! Ты почему не звонишь?! Три дня прошло с твоего выпускного, а от тебя ни слуху, ни духу! — тут же послышался возмущенный голос родительницы. — Тебя еще не выселили из общежития?

— Выселили. Сегодня. — Я старалась отвечать по возможности кратко: чем меньше расскажу, тем меньше шансов, что мать найдет к чему прицепиться и за что меня отчитать.

— Тогда почему ты до сих пор не дома?! Где ты ночевать собираешься? На вокзале, как бомжиха?

— Мама, я устроилась на работу, и мне дали комнату в общежитии.

— Это что это за работа такая, где еще и общежитие дают? — изумилась мать.

— В заводской библиотеке.

— Это при КШТ? И что ты там с твоим образованием делать будешь? Полы мыть?

— У них есть компьютеры, их надо обслуживать, — я прикусила губу, чтобы сдержать рвущиеся из груди обиженные слова.

Мама всю свою жизнь проработала заведующей центральным фармацевтическим складом Укропинска, и очень гордилась своим высшим образованием и очень приличной для нашего райцентра должностью. Правда, заработная плата у нее была не слишком большая, а пенсия, которую она сейчас получала, и того меньше.

Мне о высшем образовании даже мечтать не приходилось: бюджетных мест в ВУЗах оставалось все меньше, а на платное обучение денег не было. Мама знала, что я не виновата в том, что университетский диплом мне не светит, и все равно стыдилась меня и моего колледжа.

— Значит, сумела устроиться… — радоваться за меня родительница и не думала. — А как я тут одна буду, тебе не интересно.

— Я буду приезжать…

— Да! Раз в месяц! Много ты мне поможешь с такими приездами!

— Мам…

— Я тебе что говорила? — приезжай! На почте тебе место держали! Что я теперь начальнице отделения скажу?!

— Я не хочу работать почтальоном!

— Не переломилась бы!

Я закрыла глаза, прислонилась спиной к кафельной плитке стены возле мойки. Этот спор продолжался весь последний год. Мать утверждала, что разносить почту мне придется недолго. Потом освободится место в одном из почтовых отделений, и меня пристроят туда. Только я прекрасно знала, что это все — пустые обещания.

Почтальонов вечно не хватает, и никто меня, молодую и резвую, не перевел бы на сидячую работу. Бегала бы по Укропинску годами без шансов вырваться из этого замкнутого круга, растеряла бы полученные в колледже знания, и тогда мой диплом окончательно потерял бы свою и без того невеликую ценность.

Нет! Мне нужен опыт работы по специальности, приличное резюме — тогда, возможно, со временем я найду более интересную работу, чем в заводской библиотеке.

— Мама! Я хочу работать по специальности. И теперь у меня есть такая работа. — Я постаралась произнести эти слова как можно мягче и спокойнее, будто разговаривая с тяжело больным человеком.

— Я, мне, у меня! — передразнила родительница. — Как всегда, думаешь только о себе!

— Мам, я приеду на выходные, привезу часть зимних вещей и заберу летние.

— Вещи ей понадобились, ага! А так бы, небось, еще год домой носу не казала?

— Ну конечно приехала бы!

— Ладно. Вот появишься — еще поговорим. — Мать бросила трубку.

Я слушала короткие гудки и с ужасом думала о предстоящей поездке. О том, что беременна и собираюсь рожать, пока можно промолчать. Но очень скоро наступит момент, когда скрыть свое положение я уже не смогу… и какой тогда смысл тянуть? Нет уж, признаюсь сразу, переживу грозу и буду жить дальше — с поддержкой матери или без нее.

В пятницу уехать из Агранска в Укропинск я не смогла: люди ехали кто в деревню, кто на дачу, дизеля были переполнены, да и жара стояла такая, что мне стало нехорошо раньше, чем я успела добраться до железнодорожного вокзала. Зато в субботу я успела на первый утренний троллейбус и на первый дизель.

Вагоны даже в такую рань не были пустыми, но мне все же удалось занять место у окна с открытой форточкой. Часть дороги прошла спокойно. Потом в вагон вошла дородная крепкая женщина маминого возраста, порыскала глазами по салону и выбрала меня в качестве жертвы. Протолкалась, встала рядом, какое-то время молча ела меня взглядом, ожидая, что я уступлю ей место. Когда же поняла, что вставать я не собираюсь, закатила скандал:

— Что сидишь, ресничками хлопаешь? Молодая, наглая! Нет чтобы встать, уступить место женщине, которая тебе в бабушки годится! — поймав мой случайный взгляд, закричала она.

Я предпочла промолчать: знала, что любой ответ приведет к новому витку скандала. Поэтому отвернулась, начала смотреть в окно.

— Она еще и отворачивается! Я к тебе обращаюсь! Что — совсем ни стыда, ни совести?!

Отвечать теперь было бы еще глупее. Не объявлять же на весь вагон, что я беременна, что меня мутит и что еще час пути на ногах я просто не выдержу?

«Молчи, Тинка, молчи! Стерпи, не отвечай и не обращай внимания!» — уговаривала я себя. Раньше, наверное, я сумела бы устоять под этим напором — спасибо матушке, натренировала. Хотя… раньше я просто молча уступила бы. Но теперь — не выдержала: сморгнула одну слезинку, другую, нос заложило. Несмотря на ранее утро и приоткрытое окно мне стало душно, к горлу подступил комок тошноты.

Я только-только успела вытянуть из кармашка и раскрыть тонкий пакетик, как меня вывернуло. Мой желудок попрощался с завтраком и тоскливо заскулил, сжимаясь.

— Она еще и пьяная! Блюет тут! Что ж это делается, а? Я сейчас же сообщу куда надо! — глядя на меня почти с ненавистью, завопила скандальная тетка.

— Женщина! Оставьте девушку в покое! Сколько можно вопить? — не выдержала, заступилась за меня еще одна женщина.

Я сквозь слезы послала ей благодарный взгляд.

Старушка, которая сидела рядом со мной на сидении, тоже неожиданно прониклась сочувствием:

— Ты заболела, деточка? — склонилась ко мне заботливо.

Я судорожно кивнула и снова склонилась над пакетом. Старушка полезла в сумку, достала термос, налила в крышку термоса горячего чаю:

— Вот, шиповник заваривала в дорогу, он кисленький. Ты попей, попей!

Воды я взять с собой не догадалась, а пить и в самом деле хотелось. Кисловатый напиток освежил меня, немного унял тошноту.

— Вот видите? Заболел ребенок! — снова упрекнула скандалистку незнакомая мне женщина. — Вам бы все кричать да требовать, не разбираясь.

— А если больная — должна дома сидеть! — поджала оскорбленно губы любительница поскандалить, подхватила свои ведро, сумку и ушла в другой вагон.

— Ну все, все, ушла она. Ты не плачь, деточка, — продолжала утешать меня старушка. — Давай еще чайку налью?

— Спасибо… — второй стакан чаю окончательно помог мне прийти в себя.

— Тебе далеко ехать? — поинтересовалась соседка.

— До Укропинска…

— А мне на две станции дальше. Ты давай, клади голову мне на плечо и поспи. Пока доедем — глядишь, полегчает.

Мне было ужасно неловко, но старушка настаивала, так что я прижалась к ней, и сама не заметила, как уснула.

Добрая старушка, как и обещала, разбудила меня, когда дизель уже подходил к Укропинску. Я тепло поблагодарила ее, пробралась к выходу и, как только поезд остановился, в числе первых сошла на перрон. Перешла пути, завернула за угол здания вокзала и… увидела Виктора.

Я перешла пути, завернула за угол здания вокзала и… увидела Виктора.