Невольница: его проклятие (СИ) - Семенова Лика - Страница 44

Я стояла посреди комнаты, смотрела в окно, но ничего не видела перед собой. Как собираются в дорогу? Не знаю, я никогда не собиралась. Передо мной никогда не было желанных дорог. Наверное, собирают нужные вещи, не забыв любимые мелочи. В дорожную сумку или грузовой бокс. Глупые мысли — мне нечего собирать, здесь нет ничего моего.

Хотелось плакать. Сжаться, обхватить колени и бесконечно реветь, пока не опухнут глаза. Эта проклятая ночь окончательно сломала что-то внутри. Я всего лишь на миг, на мгновение, на долю секунды успела подумать о нем, как о своем мужчине. Подумать так, будто имею на него право. Так, будто он имеет право на меня.

Не как на собственность.

Один миг. Одна шальная мысль. Ничтожная иллюзия, которой я посмела на одно биение сердца подменить реальность. Неосмотрительно, глупо. И неожиданно больно. Хотелось расковырять ногтями грудь, достать ту ничтожную крошечную занозу, которая теперь не давала покоя. Инородное тело, песчинка, попавшая в створки моей раковины, которую надо извлечь, пока она не начала покрываться со временем тончайшими слоями драгоценного перламутра, пока не превратилась в увесистую горошину.

Это лишь сделка — и я выполнила свою часть. И теперь знала, что он выполнит свою. Не потому что больше нет вариантов — при желании варианты всегда можно измыслить. Потому, что он так решил.

Я услышала, как открылась дверь, и по шагам узнала Олу. Я буду скучать по ней, по своей угрюмой молчаливой подружке. Мне нравилось думать, будто мы друзья. Я была ей другом, и хотелось думать о взаимности, даже если это и не так. Это было совсем не важно. Я бы хотела что-то подарить ей на память, приятную мелочь, но у меня не было ничего.

Ола мялась на пороге, в нетерпении подняла голову, когда я повернулась:

— Госпожа, хозяин спрашивает, может ли он войти.

Лучше бы она молчала, позволив мне и дальше мечтать о нашей несуществующей дружбе. Может ли он войти?.. Надо же.

Если честно, я боялась его увидеть теперь. Если он не переменился с этой ночи — мне будет больнее уходить. Если все же изменился — я не хотела разбивать то придуманное, что поселилось во мне. Пусть мне останется эта поучительная жестокая сказка. Пусть у меня останется ощущение, что это мой выбор, и что я оставляю его с крупицей сожаления. Мне эгоистично хотелось, чтобы он сожалел.

Зачем он здесь? Хотелось сказать, чтобы он не входил, чтобы ушел. Но, это его дом. Что ж…

Я кивнула, видя, как Ола жует от нетерпения губы:

— Конечно, пусть войдет.

Я инстинктивно отошла на несколько шагов, будто пыталась спрятаться. Ладони вмиг вспотели и заледенели. Я сжала кулаки до ломоты, до онемения, впиваясь ногтями в кожу.

Когда он показался на пороге, внутри все замерло, будто я ухнулась в пропасть. Мы просто молча смотрели друг на друга, как два нерешительных идиота. Может, он всего лишь упивался моими муками, которые, уж точно, отражались на лице. Но мне хотелось думать по-своему, будто ему тоже неловко, будто он мучительно ищет слова. Внутри, за маской безразличия, за хитиновым панцирем моей раковины я отчаянно хотела, чтобы он мучился. Хотелось являться ему в снах, чтобы он сходил с ума от бессонницы. Чтобы страдал, не находил себе места, путал день с ночью.

Наверное, я злая. А впрочем… Может, другая на моем месте вместо всей этой тонкой эфемерной мути мечтала бы просто снести эту красивую голову и упаковать вуже знакомую стальную коробку. Увы, это не по мне. Пожалуй, Лора бы сказала, что кишка тонка. Я согласна.

От воспоминания о ней сразу потеплело в груди. Я простила ее. Как прежде, конечно, не будет, но, думаю, мы обе будем стараться. Вот о чем нужно думать — о новой жизни.

Де Во сделал пару неспешных шагов. Полы халата едва слышно прошелестели по камню, но сейчас этот звук показался резким, навязчивым.

— Я спал, когда ты ушла.

Я просто едва заметно кивнула: что тут скажешь — так и есть. Я сбежала, отчаянно боясь, что он остановит. Нет, не от фактического жеста — он больше не в праве мне что-то разрешать или запрещать: я свободная имперка из высокого дома. С того самого момента, как он активировал документ, и формуляр загорелся зеленым. Я точно знала — он не отозвал его назад. Хотела избавить себя от необходимости что-то говорить. Да и просто не понимала, как смотреть на него. Раньше все было понятнее.

— Ты хотела уйти не прощаясь?

Я соврала:

— Я об этом не думала.

— Я боялся не застать тебя.

Чтобы скрыть замешательство, я взяла со столика формуляр и прижала к себе, давая понять, что собираюсь уходить. Де Во порылся в кармане, вытащил тонкий брусок с мигающей крохотной синей лампочкой — карту. Подошел и положил передо мной на стол:

— Здесь пять тысяч геллеров. Ничтожно мало. Просто необходимое. Не хочу, чтобы ты думала, что я пытаюсь тебя купить. Можешь обналичить везде, где есть Императорский банк. На дорогу до Норбонна точно хватит.

Он прав: если бы сумма была большой — я бы отказалась, ушла ни с чем. Я бы и это не взяла. Но сейчас не место пафосной дури: деньги — есть деньги, и они мне нужны. Я подцепила карту пальцем и положила в карман:

— Спасибо.

— Если позволишь, я дам корвет. Пилот отвезет туда, куда ты скажешь.

Я молча посмотрела в его лицо, покачала головой, развернулась и пошла к двери. Хочу выйти за ограду и самой нанять корвет. Обычное такси. В проеме я остановилась, мучительно понимая, что все же должна что-то сказать:

— Прощай, Адриан.

Кажется, он вздрогнул. Мне почему-то так захотелось, будто я прощалась с кем-то другим.

Он молчал. Лишь смотрел, не отрывая взгляда, резко развернулся и вышел. Он не хотел прощаться.

Я подождала, пока затихнут его шаги, вышла следом в галерею и направилась в сторону парадной лестницы, слушая звуки своих шагов, разлетающиеся в тишине. Стало пусто, будто внутри все выскребли. Остались лишь ребра. Он не захотел прощаться. А я ждала. Ждала, что он вновь попросит остаться. Я бы гордо покачала головой, отказалась. Обязательно отказалась.

Я спустилась по лестнице, вышла на крыльцо и с шумом втянула разогретый воздух, напоенный ароматом цветов. Солнце висело прямо над головой, било в глаза. Я все еще не верила, что ухожу. Вот так просто. Я сложила формуляр, который все еще прижимала к груди, убрала в карман. По большому счету, я могла его спокойно выкинуть — он больше не нужен. Но я хотела иметь возможность в любой момент открыть его, перечитать, убедиться, что ничего не изменилось. Я совсем не понимала, что буду делать, когда выйду за ворота, но подумаю об этом только тогда, когда покину пределы сенаторского дворца. Только тогда. Сейчас я просто вдыхаю незнакомый воздух.

В ярком солнечном свете ткань мантии казалась больше синей, чем черной. Ларисс стоял на садовой дорожке и щурился, прикрывая глаза ладонью, как пустынный путник. Я остановилась в отдалении. Надеялась, что больше никогда его не увижу.

Он подошел сам:

— Дивное солнце.

Я молчала. Внутри все сжалось, подступило к горлу. Я уже не верила, что он оказался здесь случайно. Все, что связано с ним, не может быть случайностью.

— Кажется, я должен поздравить тебя. Какое событие…

Я снова промолчала.

— Я рад, что счастливый случай позволил мне проститься с тобой.

Каждая реплика, будто точный удар молотком, вгоняла меня в незримую твердь, как гвоздь в крышку гроба. Еще пара фраз — и шляпка коснется поверхности.

— Ты позволишь проводить тебя до ворот?

Он учтиво вытянул руку, приглашая меня идти вперед. Я стиснула в кармане сложенный формуляр. Все время казалось, что от присутствия полукровки он просто исчезнет. Хотелось бежать, сломя голову, пожалуй, так и стоило сделать, наплевав на всю видимость, но я семенила рядом, будто привязанная.

— Прощание — скверная штука. Всегда грустно.

Я, наконец, не выдержала:

— Прощание с вами я сочту праздником. И, пожалуй, стану отмечать этот день каждый год, как Рождение.

Он сосредоточенно кивал, поджав губы: