Невольница: его проклятие (СИ) - Семенова Лика - Страница 39

— Это не просто высокородный — это Марий Кар. И у него лучевая рана.

— А это бордель. Его здесь никогда не должно было быть. Официально это, скорее всего, обставят как несчастный случай или сердечный приступ.

— Но Октус!

Де Во сжал меня еще крепче:

— Успокойся, Винс. Если делу дадут ход, мне есть что ответить. И поверь: многим покажется, что швырнули бомбу в сортир. Октуса запачкает так, что он уже не оклемается. — Он хлопнул Торна по плечу: — Пошли отсюда. Главное, запомни: нас здесь не было. Никогда.

Когда мы вернулись во дворец, Ларисс уже ждал меня. Как доложил Морган — больше часа. Предсказуемо. Я не хотел сейчас размышлять, какое отношение ко всему этому имел сам Ларисс. Потом, сейчас я слишком устал, чтобы пытаться понять хоть что-то. Он клялся, что в этот раз непричастен. Но именно он связался по галавизору и сказал, что знает, где ее искать. По галавизору… Если бы это была лишь очередная манипуляция, он обязательно явился бы сам, чтобы насладиться эффектом, который произведет. Тогда же он сам сказал, что счет идет на минуты. И, черт возьми, как же мне хотелось верить. Но откуда он узнал, если сам непричастен?

Но даже он, наверняка, не мог предвидеть Мария Кара. Сейчас посыплются упреки, конечно, он скажет, что я сошел с ума, но, кроме Торна, он был единственным, кому я могу что-то рассказать и попросить совета. Что бы там ни было — он мой брат. Моя семья, от которой почти ничего не осталось.

Все было слишком предсказуемо, но сейчас я даже радовался этому. Едва Ларисс услышал о Марие Каре, в мгновение посерел и изменился в лице:

— Ты лишился разума! — он обхватил голову ладонями и сосредоточенно сопел, упираясь локтями в столешницу. — Ты просто рехнулся? Чем ты думал? — Он вновь шумно, со свистом, засопел и ответил сам себе: — Готов поклясться, что ты вообще не думал. Адриан, это Марий Кар. Не мелкая придворная гнида — это член императорского дома!

Если он полагает, что пока мы возвращались, я стократно не повторил себе то же самое — уж слишком скверно обо мне думает. Впрочем, так и есть. Но сейчас это все равно — дело сделано. Это не перебранки по дворцовым галереям, не сцеживание желчи по салонам. Но, будь у меня выбор…

Перед глазами живо всплыла полутемная комната, ее тонкое белое тело навытяжку и зажмуренные от ужаса глаза. Отчетливо помню, как ужас сменился узнаванием, как потеплел этот взгляд, как впился в мое лицо, умоляя о спасении. Как она неистово прижалась ко мне, как вцепилась в куртку. Я чувствовал, как бешено колотится ее сердце, чувствовал ладонями ее обнаженную спину. Она доверчиво прижималась ко мне всю дорогу, сидя в корвете, и я готов был сутками наворачивать круги по всей столице, только бы чувствовать ее рядом. Пусть сто раз обвиняют меня в том, что я размяк. Вот так.

Убил бы я ради этого жирного ублюдка еще раз — без сомнения.

Наконец, брат поднял голову:

— Что ты наделал?

Я залпом глотнул несколько обжигающих глотков горанского спирта, чувствуя, как эта дрянь обдирает пищевод и опускается в желудок, разнося по телу тепло и мгновенно достигая сознания. Стало немного легче.

Я устало откинулся на спинку мягкого кабинетного кресла, вертел бокал по облитой стеклом столешнице, слушая отвратительный звук ширканья:

— Ничего уже не исправишь. Я просто не мог погрозить пальцем и оставить его в живых. Это было бы самой большой глупостью.

Ларисс, кажется, не хотел на меня смотреть. Он поднялся, скрестил руки на груди и уставился в окно, вглядываясь в цветные фонари сенаторского сада. Он нервно жевал щеку, отчего острая челюсть ходила ходуном. В последнее время он стал несдержанным, нервным. Куда делось хваленое самообладание?

Меня сейчас больше волновало другое:

— Откуда ты узнал? — я потянулся за бутылкой, стараясь скрыть раздирающие меня сомнения, забить незначительным движением. — Дай мне слово, что ты не причастен.

Он не повернулся, так и стоял ко мне боком, глядя перед собой. Я так и не привык видеть его в темном. Четко очерченные губы растянулись в улыбке. Нарочитой, тугой, как кусок резины.

— Ты перестал мне верить, — не вопрос — утверждение.

Я кивнул — не собираюсь скрывать. Он сам в этом постарался.

— Между нами что-то исчезло, ты сам это чувствуешь.

Он покачал головой и, наконец, развернулся ко мне лицом:

— Между нами не исчезло — между нами появилось. — Он так пристально смотрел, что я буквально кожей чувствовал жар этого взгляда. — Эта твоя девка. Все полетело к чертям, когда ты привез ее сюда. Ты стал делать глупости.

Я молчал. В определенной степени, я понимал всю правоту его слов. Но я не хотел даже воображать, что было бы, если бы я ее не привез. Если бы я не знал ее.

Ларисс пристально смотрел на меня, и губы презрительно кривились:

— Помнишь, Адриан, что постоянно твердил нам наш отец?

Я ничего не ответил: отец давал нам много наставлений, с самого детства.

— Он говорил, что любовь — это слабость. Любовь делает уязвимым.

Я пожал плечами:

— Причем здесь любовь?

Ларисс презрительно улыбнулся:

— А у тебя есть другое название? Простая страсть столько не стоит. Даже самая безумная.

Мне нечего было ответить. Но он ошибался. Любовь… это просто слово, которым так охотно бравировала Вирея. Ее вынесло из этого дома, едва она узнала, что я вернулся вместе с Эммой. Побежала к папаше, даже детей бросила.

— Так ты помнишь, что говорил отец?

Я снова молчал.

— Он говорил, что любви достойны только высокородные жены и высокородные любовницы. Рабыни не достойны любви. Даже моя мать оставалась всего лишь любимой игрушкой, но не любимой женщиной. — Видя мое молчание, он поджал губы и вновь развернулся к окну — злился: — А теперь подумай, что будет, если всплывут хоть какие-то подробности твоего безумия. Высокородный Марий Кар убит из-за какой-то рабыни. Ты хоть на мгновение задумался, что будет с нашим именем? Его только-только отмыли от дерьма. А что теперь? Ты похерил все. Все! — он почти задыхался.

Я покачал головой:

— Этому делу никогда официально не дадут ход. Никто никогда не признает, что высокородный член императорского дома посещал бордели. И, тем более, что там же сдох. И если для Мария Кара это теперь всего лишь добрая память, для его младшего брата — вопрос жизни и смерти. Будут отрицать хотя бы ради него. Впрочем, как и ради всей семьи.

Ларисс усмехнулся:

— Хорошо, твоя уверенность имеет под собой основания. Но, если Октус решит идти до конца? Если все вскроется? Если установят твою причастность?

— В таком случае, Марий Кар посмертно будет обвинен еще и в похищении и удерживании высокородной. Как и герцог Тенал.

Ухмылка исчезла. Ларисс пристально смотрел на меня, заинтересованно склонив голову:

— Как так?

Я поднялся, отпер сейф и достал формуляр. Положил на стол и подвинул к брату. Он посмотрел на меня, нахмурившись, сел на край стола, активировал с опаской и долго вглядывался в проступившие буквы. Он вновь бледнел на глазах, точнее, стремительно серел. Наконец, положил формуляр на стол:

— Давно это у тебя? — голос надломился.

Я не ответил. Давно, недавно — какая разница. Она будет свободна со дня составления документа.

Он поднялся, сцепил руки на груди:

— И как ты намерен поступить? Отдашь ей? — в голосе прорезалась приторная сладость.

Хороший вопрос… Он ставил меня в тупик.

— Если отдам — я потеряю ее.

Ларисс желчно усмехнулся:

— А если нет, станешь таким же преступником, как Марий Кар.

Я покачал головой:

— Я не активировал. Пирам оставил это на мое усмотрение.

— Но, если вскроются подробности смерти Кара…

Я кивнул:

— Тогда у меня не будет выбора. Но пока он все еще есть.

— Так что ты выберешь?

Ларисс очень хотел получить ответ. Я отчетливо видел его нетерпение. Он хотел, чтобы ее здесь не было. С самого начала. Я сидел и сосредоточенно смотрел, как перекатывается по донышку стеклянного бокала красная, как разбавленная кровь, жидкость: