Небом дан - Резник Юлия - Страница 2

— В твоем случае это ничего не меняет. Ты не от мира сего.

Расстроенно шмыгаю носом. Я была бы рада что-то Люське возразить, но против правды, как говорится, не попрешь.

— Не знаю, может, уехать куда? — на первый взгляд эта мысль кажется мне ужасно заманчивой.

— Куда, например? — Люська тоже как будто прониклась.

— Не знаю. В какой-нибудь город поменьше. Там некому будет нас донимать. Я ужасно устала от этого. Думала, пройдет время, и все устаканится. Но уже позади полгода, и все никак. А еще Ромка…

— А он что?

— В школе как-то пронюхали, чей он сын. И теперь буллят его по полной. Называют… — понижаю голос до шепота. — Господи, я даже повторять этого не хочу!

Люся вываливает на тарелку рыбу со сковороды и бухает передо мной.

— Ешь! А чтобы куда-то переезжать, надо иметь сбережения. У тебя есть какая-нибудь заначка?

— Да откуда, господи?

— Ну, а куда ты тогда поедешь? Сама посуди — это квартиру снять надо, раз. Деньжата на первое время, два…

— Дальше можешь не перечислять. Я все поняла. — Отламываю большой кусок рыбы, отправляю в рот, но аппетита как не бывало.

— И тут мы снова возвращаемся к Савве.

Я закашливаюсь, подавившись:

— А он здесь при чем?

— При том. Он вам родня? Родня! К тому же, учитывая, что они с Толиком совсем не похожи внешне, есть шанс, что и внутри Савва не такой гнилой.

На слове «родня» я опять краснею. И чтобы это не было так заметно, отворачиваюсь к окну. А за окном он… Стоит у огромного внедорожника, повернувшись к лесу передом, а к нам с Люськой, вестимо, задом. Скольжу обеспокоенным взглядом по его богатырской спине. В зимнем распахнутом настежь пуховике он кажется еще больше, чем я запомнила.

— Я его не знаю совсем. Но в семье именно Савва всегда слыл паршивой овцой.

— Учитывая, какой придурочной оказалась поповская семейка — это скорей комплимент. К тому же, знаешь, как у нас говорят? С паршивой овцы хоть шерсти клок! Погляди!

— Ну и чего я здесь не видела?

— Тачку видишь? Парень-то он, похоже, небедный.

Тут я ничего сказать не могу. Про Савву в семье говорили мало. И никогда — в положительном ключе. Знаю только, что в двадцать он загремел на нары, провел там два года, вышел по УДО, а после осел где-то на севере. К нам он заезжал всего пару раз. И об этом… короче, об этом я как раз и не люблю вспоминать.

— Даже если так. Что это меняет?

— Что меняет? Ты совсем того? Он тебе может помочь!

— Зачем бы он стал это делать?

— Ник, ты совсем дура?

— Почему дура?! — возмущаюсь. — Мы чужие люди!

— Вы, может, и так, а Ромка?

Меня охватывает ужас. Кажется, Люська разгадала секрет, который я ношу в себе долгие годы.

— А что Ромка? — сиплю я, с трудом справляясь со спазмом, перехватившим горло.

— Ну, он же ему племянник! Думаешь, Савва бросит его на произвол судьбы?

Племянник! Я зажмуриваюсь. От облегчения кровь устремляется прочь из головы, и та немного кружится.

— Да он его и не видел ни разу, — мямлю я, уткнувшись в тарелку.

— Все равно. Кровь — не водица.

— Фу, не повторяй эту поговорку. Она мне об Анатолии напоминает, — передергиваю плечами.

— Воспитание тоже играет немаловажную роль, — идет на попятный Люська. — Твой Роман — отличный парень.

— Скажи это его одноклассникам.

— Дети жестокие.

— Да уж, кому как не мне это знать? Знаешь, мы, наверное, пойдем… Ромка! Роман… Собирайся.

— А если Савва опять к тебе сунется?

— Ты сама сказала, что к тебе переехать не получится, — с трудом выдавливаю из себя шутку. — Спасибо, что выручила. И за ужин тоже.

— Пустяки. Слушай, может, ты бы Романа перевела в другую школу?

Я складываю руки на животе. Прислоняюсь спиной к холодильнику:

— А что это даст? Там тоже вскорости узнают, чей он родственник. И дальше что? Опять переходить в другую школу?

— Ну, Толик. Ну, скотина! Всем жизнь испортил…

Я сглатываю. У меня нет никаких сил снова и снова возвращаться к этому. Хватит уже того, что я одиннадцать лет жила с человеком, которого не знала. Я подвергала риску собственного ребенка, я… Нет. Нет, не нужно. Не то опять не усну.

Ромка выбегает из комнаты. Я вымученно улыбаюсь. Подаю ему курточку, ласково веду по темным, совсем не таким, как у меня, волосам. Перевожу взгляд на затаившуюся за дверью Иришку. Та тоже совершенно не похожа на мать. Скромница и стесняшка. Помигиваю ей напоследок, сторонюсь, позволяя Люське открыть дверь. Теперь, когда страх схлынул, я в жизни не разберусь во всех этих засовах. Прощаюсь с Люськой взмахом руки. Дверь захлопывается. Мы с Ромкой торопливо поднимаемся к себе, гремя ключами, я открываю дверь. Пропускаю сына в притихшую квартиру, сгружаю мольберт и замираю, как кролик, услышав за спиной негромкое:

— Добрый вечер.

В тусклом свете прихожки кажется, будто и не было этих лет. Все как тогда. Даже реакции те же. Смотрю на нее, и все внутри настороженно замирает. Она — вчерашняя школьница, а я уже тогда матерый траченый жизнью дядька.

— З-здравствуйте. Я к Анатолию, а вы…

— Савва. Типа брат его. Вот.

Ага. Брат. А еще бог красноречия.

Девочка моргает. Вся такая маленькая, ладненькая. В длинной юбке в пол и наброшенном на голову платке. Разрез рта узкий, а губы, наоборот, пухлые, как у куклы, и яркие без всякой косметики. Взволнованно проходится по ним языком. А глаза почему-то отводит. Не пойму… В них что, страх? «А-а-а! — протягиваю про себя. — Видно, девочку уже настращали. Просветили, так сказать, на мой счет». Что-что, а это мои родственнички умеют. Ну и черт с ним. Мне-то какое дело? Улыбаюсь с изрядной долей цинизма:

— Да ты не бойся, проходи. Я не кусаюсь.

— А я и не боюсь, — выпячивает вперед подбородок. — Значит, Анатолий еще не вернулся? И отца Михаила с матушкой нет?

Мотаю головой из стороны в сторону. Складываю на груди руки. Грудь голая. Я же только из душа вылез. Хорошо хоть спортивки надел, иначе девочка увидела бы явно больше, чем выдержало бы ее сердечко. А пока ей и моих татух с головой хватает. Вон как на них глядит!

— А кто же вас встречал?

— Никто, — пожимаю плечами, — я дядя взрослый, меня встречать не надо.

Глаза девочки становятся совсем уж круглыми. Реснички хлоп-хлоп. Язычок по губкам туда-сюда. А тонкие руки к голове взмывают, чтоб спустить платок. Ух ты…

— Так не делается. Какая разница, взрослый — не взрослый?! — возмущается девочка и, растеряв весь свой страх, оттесняет меня вглубь дома. — Вы же издалека. Наверняка устали…

— Эм… Ну, все не так плохо.

В свете, льющемся из окна кухни, ее взъерошенные волосы напоминают нимб. Коса толщиной почти с мое запястье спускается по груди аж до самой талии. Касается кончиком кожаного ремешка. И как маятник качается туда-сюда при каждом ее плавном шаге. Абсолютно меня дезориентируя.

— А ты, собственно…

— Ника. Дайте угадаю, вы к нам с Анатолием на свадьбу приехали? — улыбается, обнажая жемчужные зубки.

Как на свадьбу? Нет, ну да… То есть… Толька наш на этой девочке, что ли, женится? Меня окатывает волной сокрушительного разочарования. Какого хрена? Как вышло, что она мне так быстро под кожу влезла? Вот как переступила порог, так я сразу и понял — эта девочка по мою душу пришла.

— Значит, у вас с Толькой любовь-морковь?

— Разве не поэтому люди женятся? — скромненькая вся, чистенькая, просто сахарок… А на язык, тем не менее, бойкая.

— Может, и поэтому. Но не рано ли вам под венец?

— Да нет! Мне уже почти девятнадцать. Я просто моложе выгляжу, — ничуть не обижается на мое замечание Ника. А я открываю рот, да так и стою, не найдя, что на это ответить цензурного.

Почти девятнадцать. М-да. Это, конечно же, все меняет.

«Дурочка… — проносится в голове и тут же: — Дурочка, потому что замуж идет? А ты бы сам ей что предложил, а, Саввочка? Может, в куколки поиграть?»