Муж-озеро (СИ) - Андрианова Ирина Александровна "iandri" - Страница 51

Мы покупаем какую-то мелочь на завтра, а потом неизменно заходим в кафе, будто бы для того, чтобы я могла съесть пирожное. Но мы знаем, что ты обязательно спросишь, не хочу ли я салатика, или сосисок с зеленым горошком, или яичницу с сыром. И я, конечно же, скажу, что хочу. И мы опять проедаем половину твоего дневного заработка, как и всегда. Потом ты заглянешь в свой тощий бумажник и грустно скажешь, что ты ужасный муж, потому что снова все промотал. Хотя сосиски ела в основном я. Мы будем хохотать, выходя на улицу; ты обыщешь карманы и радостно объявишь, что Бог милостив, потому что на сигареты он все-таки тебе оставил. Я попытаюсь сделать строгое лицо и скажу, что вот уж на это я бы предпочла тебе не выдавать. Ты жалобно смотришь на меня и клятвенно пообещаешь, что вот в следующем месяце ты точно всерьез задумаешься о том, чтобы еще через пару месяцев начать бросать курить, но вот сейчас, ну пожалуйста, ты еще не очень готов… Я смеюсь, подпрыгиваю и повисаю у тебя на шее, пытаясь в прыжке успеть покрыть поцелуями как можно большую поверхность твоего лица; а ты, подхватив меня за пояс, приподнимаешь и помогаешь выполнить замысел. Мои губы чувствуют горбинку твоего носа, твои смеющиеся губы, твои подрагивающие веки с длинными ресницами, твои растрепанные волосы, колечками прилипшие ко лбу. Ты такой жаркий, что даже в морозный день у тебя на лице выступает пот, а волосы, как их не мой, на следующий день уже лоснятся от сала. Я пытаюсь стирать твою одежду – твои единственные две пары джинсов и две флисовые кофты – но они все равно сохраняют твой запах, запах табака и леса. То вещество, из которого ты сделан, противится миру мыла, шампуня и плохих людей.

…

- Вообще-то мы происходим от благородных людей – от древнеримских уголовников, - говоришь ты. - Потому и название – Румыния, римляния. Там раньше была римская провинция Дакия, куда из центра отправляли в ссылку за разные проступки. А потом, века примерно с шестого, подмешались славяне, и получились молдаване…

- Ого, так вы – римляне!

- Ну, теперь от них мало чего осталось…

- Осталось, осталось! – Мой палец скользит по твоему рельефному носу, соскальзывает на губы, и тут уж мои губы не могут удержаться, чтобы не продолжить исследование.

Я сижу на своем любимом месте – у тебя на коленях, а ты на своем – на балконной скамеечке. У тебя какое-то странное, интуитивное отторжение всяческих удобств. Ну никак не удается разместить тебя на мягком, хотя и протертом, диване, перед которым стоит мой ноутбук. Уж как я не усаживаю туда тебя, усталого после длинного дня, как не пытаюсь удержать там с помощью горячего чая с булочкой – ты все норовишь сбросить кандалы уюта и переместиться в холод, на балкон, к своей линялой пуховке, книжкам и сигаретам. Ты как Снегурочка – не можешь ужиться в тепле. Ну что же делать – приходиться и мне залезать под твою пуховку. Правда, там очень тепло. Твое тело – словно печка, добрая и ласковая.

Давеча я попросила тебя снова рассказать что-нибудь о Молдавии. Снова – потому что за все время мне так и не удалось прослушать законченной экскурсии. Ты, который знаешь все на свете, не умеешь долго удерживаться мыслью на одном предмете. Меня всякий раз ожидает увлекательное путешествие по всему околомолдавскому – от античной истории, со скачкообразным перемещением к румынским романтикам начала ХХ века, а оттуда - к неформальным творческим тусовкам окрестностей города Дубоссары. А потом ты и вовсе уйдешь от Молдавии, каким-то образом оказавшись в районе экспедиций Карла Линнея. Выбираясь оттуда, ты заедешь в эпоху сталинских лагерей в Коми; потом, незаметно перелетев на другое полушарие, в подробностях расскажешь хронику кубинской герильи, между делом завернешь на исследования черных дыр, а закончишь концепцией демонстративного потребления по Клоду Леви-Строссу. И все эти перемещения будут естественны и логичны, как компоненты единой истории мироздания. Я изумляюсь тому, сколько всего ты помнишь и как ясно излагаешь, приводя одно в пример другого и увязывая разнородные явления плотной сетью причинно-следственных связей. Но не дай Бог мне сказать об этом вслух! Ты вздрогнешь, словно испугавшись, что выдал какую-то тайну и, как бы желая оправдаться, тут же вцепишься в какой-нибудь дешевый детектив – благо от бабушки у меня их остался целый шкаф. Твоя читательская всеядность поистине фантастична. Ты проглатываешь, не жуя, одну за другой брошюры по высшей математике, английскую классику, постструктуралистскую философию и «Гарри Поттера». Ты будто питаешься текстами: тебе непременно нужно что-нибудь читать - неважно, что. Я пытаюсь указать на то, что образованному человеку неприлично даже открывать так называемые бестселлеры. Ты со вздохом киваешь – да, мол, что возьмешь с дурачка! – и украдкой снова скашиваешь глаза на страницу из Марининой. Что ж, благодаря книжному шкафу мне все-таки удается выманить тебя с балкона на диван и плотно закрыть дверь: все, перекуры на сегодня заканчиваются. Ты слишком поздно замечаешь это, но, подумав, смиренно вздыхаешь и снова погружаешься в чтение. Однако, если вдруг спросить тебя о чем-то, ты подробно и обстоятельно ответишь, как будто у тебя есть свободная часть мозга, всегда готовая на параллельный мыслительный процесс. Это позволяет тебе одновременно вести несколько линий обсуждения, прерывая любую из них на несколько часов или даже дней, а потом возобновлять с того же момента. Даже если я что-нибудь забуду, ты не забудешь никогда и включишь нужный диалог по первому клику. Ну, может, не по первому, но время на перезагрузку потребуется немного.

- …Знаешь, я все-таки не согласна с тобой, что на людей нельзя злиться. С одной стороны, это здорово, когда тебя ничего не беспокоит, ты всем доволен и так далее. Я бы сама, может, мечтала уметь так. Но согласись – в мире таки есть зло. И его немало! Если быть эдаким буддийским монахом, который возвышается себе над бушующим морем людских пороков, то пороки не только не исчезнут – они умножатся. Да! Если не сопротивляться злу, оно будет расти. Получается, что непротивление злу – это не добродетель, а эгоизм. Не желая нервировать себя негативными эмоциями и борьбой, этот монах просто умножает зло!

- Угу…

- Нет, в самом деле! – Я устраиваюсь на диване позади тебя и ерошу рукой твои волосы. – Тогда неумение злиться оборачивается равнодушием и бессовестностью. Выходит, добродетель – это как раз умение злиться. Потому что если ты эмоционально реагируешь на зло, ты будешь прикладывать усилия и для борьбы с ним. При этом тебя еще со всех сторон будут критиковать, что вот, мол, какой ты нехороший и злой. А другие, мол, добрые и хорошие, потому что всех любят и ни с кем не борются…

- Да, наверное… - Ты задумчиво переворачиваешь страницу.

- Таким образом, на долю злящегося приходится и стресс от эмоционального переживания зла, и повинность борьбы с ним, и критика от непротивленцев-злу-насилием. Причем, даже если он в итоге победит зло, непротивленцы его все равно будут ругать! А изначально добрым так или иначе достанутся все лавры, что бы они не делали…

- Да, это ужасно несправедливо. Что им достанутся все лавры.

- Э-э, дело не только в лаврах, дело в принципе… Ты смеешься! – Я приподнимаюсь на руке, заглядываю тебе в глаза, прикрытые упавшими кудрями и убеждаюсь, что так оно и есть. – Ионушка, ну как ты можешь смеяться? Ведь в мире столько зла!

Ты откладываешь книгу и переворачиваешься на спину; я тут же, как кошка, забираюсь тебе на грудь.

- Ну, посмотри сам. – Я глажу тебя по волосам, убирая их со лба. – Вокруг нас полно негодяев. Они на каждом шагу! Захватчики, которые огораживают леса и застраивают берега озер. Хамы и жлобы, которые паркуются на газонах, матерятся на улицах и включают музыку по ночам. Шашлычники, которые оставляют после себя мусор. Ленивые полицейские и продажные чиновники, которые не реагируют на жалобы. А еще… еще есть женщины, которые курят во время беременности и рожают больных детей, а потом еще и требуют, чтобы государство о них заботилось, и чтобы разные благотворительные фонды собирали им деньги на лечение, хотя они сами во всем виноваты…