Голубое поместье - Джонс Дженни - Страница 55

• Предыдущая
• 55/85
• Следующая

Оказавшись внутри кухни, она мгновение постояла спокойно, словно прислушивалась к тишине дома. Глаза ее обежали уголки комнаты, уделив особое внимание пальто, упавшему на пол. Потом она кивнула и направилась в холл.

Алисия вошла прямо в библиотеку, заглянула в дверь. Том, согнувшись над столом, лихорадочно писал. История глубоко увлекла его. Алисия удовлетворенно улыбнулась.

Потом она аккуратно прикрыла дверь, и на ее лице сохранилась прежняя сосредоточенность. Она старалась не помешать своему протеже.

Именно поэтому она и пришла, ради этого все и затеяла. Дело было в Томе и его книге. И в доме.

Она обнаружила своего сына в комнате, где стоял телевизор. Там было темно и тесно, задвинутые шторы закрывали солнечный свет. Алисия наморщила нос, ощутив застоялый запах табака и алкоголя.

Перебирая каналы, Саймон горбился в кресле спиной к ней. Алисия молчаливо поглядела на него. Как и Том, он не заметил ее.

Не говоря ни слова, она прошла мимо сына к единственному окну и раздвинула занавеси.

— Доброе утро, дорогой. Тебе не кажется, что здесь слишком мрачновато?

Он опустил пульт и вздохнул.

— Иначе экран отсвечивает, и ты прекрасно это знаешь. Хотя смотреть, собственно, нечего.

— Тогда ты можешь поговорить со мной. — Алисия села напротив него, окинув комнату острым взглядом. Ни бутылки, ни бокала. Лишь одна из кухонных кружек пристроилась на твидовой ручке кресла Саймона.

Выглядел он ужасно, много старше своих лет. Утомленный и унылый, как старый ботинок. Она решила воздержаться от комментариев.

— А где Кейт? — спросила Алисия.

— По-моему, поехала к старику.

— После того, что мы рассказали ей? — Алисия нахмурилась.

— А что ты еще ожидала? Ты не помнишь, как поступают в двадцать лет? Или ты сама следовала в этом возрасте советам старших и более умных людей? — ответил он с горечью. — На деле, дорогая матушка, ты просто толкнула Кейт в лапы папаши.

Алисия качнула головой.

— Она не такая дура.

— Но любовник засел безвылазно в библиотеке, а в саду от нее толку немного. Что еще ей остается делать? Смотреть со мной телек?

— Есть и худшие занятия. Почему вы не заведете видео?

— Рут не одобряет, а сам я не могу съездить.

Алисия листала «Рейдио таймс».

— По четвертой сегодня «Некоторые любят погорячее».

Его темные бездонные глаза сверкнули.

— Видел и часто. Но посмотреть всегда стоит, как по-твоему?

Она улыбнулась.

— О'кей. — И задвинула занавески.

Дом охватил их.

День тянулся. Бирну — вспотевшему, фут за футом выхаживающему в этом пекле, — он казался бесконечным. Косилка то и дело глохла, и ему приходилось, пожалуй, уж слишком много времени проводить на коленях, сражаясь с грязной машиной, марая маслом одежду и руки. Раненая рука ныла. Короб для травы был слишком мал, и на то, чтобы освободить его, уходило известное время; наконец он решил оставлять траву на лужайке. Пусть ее уберут потом граблями. Он-то здесь долго не пробудет. Хватит.

Кого же ты дурачишь? — усмехнулся тихонький голосок, окопавшийся на задворках его ума. Ты начинал с этого, но не собираешься покидать Рут — ни сегодня, ни завтра. (И никогда?)

Оставалась проблема прошлого, пронизывавшего жизнь всех обитателей поместья: оно прошивало его собственную память всеми оттенками отчаяния.

Тут он почти остановился, повернулся и едва не ушел. Он мог бы оставить косилку посреди лужайки, зайти в коттедж, взять свой пиджак и бумажник…

Деньги. Ну что ж, их можно вернуть Питеру Лайтоулеру, завезти в Тейдон-Бойс по пути…

Бирн нетерпеливо тряхнул головой. Было слишком жарко, мысли его путались. Ему хотелось холодного пива. Избежать судьбы нельзя никаким способом. Мысль эта все время сновала на задворках его ума: а как насчет твоего собственного прошлого? Как отнестись к тому, что ты бежишь, не смея признать, не смея помнить, что жена твоя — возлюбленная, ненаглядная и беременная — путалась с лучшим другом?

Бирну сделалось тошно, шаги его замедлились, он почти останавливался. Перед домом все было закончено, но он не намеревался ограничиваться этим. Он не хотел останавливаться и думать. Намеренно отбросив все мысли, он покатил косилку через террасу к той стороне дома, где за французскими окнами работал Том.

Помешает ли ему шум? Бирн пожал плечами, запуская машинку. Тому нетрудно будет попросить его заткнуться.

Но молодой человек за открытыми окнами лихорадочно писал, словно от этого зависела деятельность его рассудка. Том не обращал внимания на поднятый косилкой шум, и Бирн направился дальше.

Рука ныла. Том выронил карандаш на стол и встал, проведя пальцами по волосам. Он прошелся по библиотеке. Кто-то принес сандвичи и оставил их на столике возле двери, а он даже не заметил этого. Рассеянным движением он взял кусок хлеба и начал жевать.

В голове чуть шевелилась боль, где-то за глазами. Наверное, перенапрягся, подумал он, или дело в адском шуме, поднятом косилкой? Тем не менее Том не ощущал раздражения.

Против всяких ожиданий Физекерли Бирн понравился ему — даже притом, что он поднял здесь шум. Он ничуть не напоминал того тупицу, которым изобразил его Саймон. Том подметил в нем наблюдательность, терпеливую чувствительность, которой, по его мнению, были наделены только писатели.

Писатели… труд сочинителя. Том взял со стола стопку страниц и принялся читать их, расхаживая по библиотеке. С его точки зрения, в истории Голубого поместья зияла дыра, впрочем, особо его не тревожившая. Она ощущалась — эта зияющая пустота на месте одной из центральных фигур.

Родерик Банньер. Брат Элизабет и отец Питера Лайтоулера. Что случилось с ним? Где находился он, пока Питер змеем вползал в жизнь Элизабет и Джона Дауни?

Все здесь началось с Родерика. Он изнасиловал свою сестру, изнасиловал на озере и Джесси Лайтоулер, тем породив Питера. Он-то и находился в центре всей паутины, однако центр этот скрывался где-то за пределами его поля зрения.

Родерик, несомненно, не хотел разрывать контактов со своим сыном. Но как это было? Как общались отец и сын, как это происходило? Том вновь оказался за столом перед аккуратно исписанными страницами. Покоряясь почти бессознательному порыву, пальцы его отыскали карандаш.

Конечно, они — Родерик и Питер — писали друг другу. Тоже были писателями.

Родерик Банньер опускает письмо, слегка хмурится. Он не одобряет любви своего сына к литературным причудам. Официальная цветистая интонация раздражает его. Но Питер еще очень молод. Он успеет научиться.

Стоя у окна простой выбеленной комнаты, он следит за птицей, ныряющей в густоцветное море. Чайка или кто-то еще. Глаза его щурятся на солнце.

Питер поработал хорошо, в этом нет сомнения. Он действовал быстро, и это славно. Слишком много времени уже ушло впустую.

• Предыдущая
• 55/85
• Следующая