Поваренная книга волшебной академии (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 52

— Выгодно быть принцессой, что ни говори, — заметил Авенхви, и я вспомнила, как три недели назад ребята смеялись над тем, что Тао влюбился в училку. — Вот тебе и юг, и море, и личная академия. Вряд ли здесь она получила бы что-то похожее. Тут можно и тебя потерпеть, и всю твою глупость.

Во взгляде Тао сверкнули молнии.

— Ты довыступаешься, — пообещал он, но Авенхви только рукой махнул.

— Да ладно тебе, ты и сам понимаешь, что с ее стороны это деловой союз, не больше. Выйти за тебя замуж и получить титул и академию — выгодно, ты и сам видишь. Тут выгода и благодарность, и я даже не знаю, чего больше.

Тао надулся, как мышь на крупу, но было ясно: он не сердится на все эти шуточки и подколы.

— Все у вас будет хорошо, — заверила я. — Пусть у нее нет безумной любви, но она тебя уважает и ценит.

Тао посмотрел так, словно хотел сказать, что хоть кто-то его понимает — но не сказал. Некоторое время мы сидели молча, а потом Кетти спросила:

— Чем займешься, пока мирра ректора лечат?

Я не знала, но понимала, что Тао прав. Мне надо было найти дело, которое не даст сойти с ума в ожидании. По дороге в академию Бинья сказал, что когда-то был способ окончательно разрушить шар Марутти — но его еще нужно отыскать, и я понимала, что это не самое быстрое дело.

— Просперо Конти сказал, что у меня неплохо выходит стряпать, — сказала я. — Займусь стряпней. Увидела пару интересных рецептов на конкурсе.

Буду тренироваться, создавая новые блюда для Джона. Однажды он обязательно придет их попробовать.

Я готова была ждать. И знала, что дождусь.

Джон

Смерть похожа на бесконечный океан тьмы. Черные воды внизу, черные тучи сверху — хорошо еще не штормит.

Я качался на волнах и думал, что это, в общем-то, не так уж и плохо. Нет ни бесов, ни огня, ни пыток, о которых нам всегда рассказывали священники, запугивая паству адскими подземельями. Просто плывешь, и вокруг ничего нет, кроме негромкого плеска воды и твоих размышлений. Хотя, возможно, это и есть ад — невозможность выбраться куда-то еще.

Стоило мне подумать об аде, как появился Огастас — не призрак моего отца, не череп на полке, а нечто, похожее на воспоминание.

— Тебе было больно, малыш Джонни? — поинтересовался он. Я бы пожал плечами, да вот только не чувствовал их.

— Ты удивишься, но нет.

Огастас рассмеялся — смех прошелестел над океаном тьмы, растаял, и я подумал, что наверно все же угодил в ад. Хотелось света — хотя бы каплю.

— Шар Марутти называют милосердной смертью, — произнес он, и я ощутил едва уловимое жжение на месте горла, словно шар, который должен был поразить Майю Морави, все еще был там. — Он не причиняет страданий — просто берет и отнимает жизнь. О чем ты сейчас жалеешь, сын?

Я не знал. У меня почти не осталось эмоций — так, далекая тоска, едва уловимый отблеск каких-то ощущений. И снаружи, и в душе была лишь тишина. Но да, я жалел.

— О том, что больше ее не увижу, — признался я. — Ты был неправ, отец. Если бояться горя, то никогда не узнаешь счастья.

— Хочешь сказать, что ты узнал? — осведомился Огастас. Я вспомнил огоньки в глазах черепа и Майю, которая смотрела на него с восторженным ужасом. Где-то далеко-далеко плеснули крыльями снежные лебеди. Хорошо, что мы увидели их тогда.

— Да, — ответил я, и призрак заскользил прочь. — Да, отец, я был счастлив. Пусть недолго, но все-таки был.

В океане не было света, но было время — я знал, что качаюсь на волнах уже много дней. Это все-таки был ад — когда у тебя ничего нет, то душа начинает пожирать саму себя. Меня от этого спасали только тени воспоминаний: вот сконфуженная девчонка в форме доставщицы протягивает мне сердоликовую бабочку, вот отравленное яблоко катится из ее руки, вот наши долгие вечера на кухне за чашкой кофе с разговорами о добрых пустяках.

Это было то, что не позволяло мне сдаваться. Это было то, что делало меня живым даже в аду.

Я не сразу понял, что тьмы больше нет.

Океан рухнул куда-то в сторону, и все кругом залило светом весеннего солнца — оно било в окно так решительно и весело, словно создавало новый мир своими лучами. Я уже не лежал, а сидел, и был не тенью самого себя, а человеком из плоти и крови. Воздух был наполнен медовой сладостью цветущей черемухи, я чувствовал прикосновение одежды к телу и чьей-то руки к голове, и счастье, которое переполняло меня в эти минуты, было настолько огромным, что сердце пропускало удары.

Горло жгло — едва уловимо. Я откуда-то знал, что скоро это жжение пройдет — прикоснулся к нему, пальцы наткнулись на что-то липкое, и Модест воскликнул где-то за моей спиной:

— Тише, тише! Не спеши! Слышишь меня?

Модест вышел, заглянул мне в лицо через анализирующие линзы, и я даже смог улыбнуться. Жизнь расплескалась вокруг меня весенней синевой, и я никогда еще не чувствовал себя настолько счастливым.

— Я тебя даже вижу, — негромко ответил я. — Что случилось?

Линзы попеременно наливались золотым и розовым с проблесками красного — насколько я помнил, это означало, что травмирующее заклинание удалено, и со мной все в порядке: смогу встать с кровати и вести обычную жизнь.

— Что ты помнишь, тружище? — спросил Модест: убрал линзы, крепко взял меня за голову горячими ладонями, и по волосам словно ветерок прошел — еще одно изучающее заклинание.

— Шар Марутти на кулинарном конкурсе. Сразу после того, как я разоблачил Дастина. Как он, кстати?

Раз из окна так сильно пахло черемухой, то давно пришла весна — а значит, история Дастина уже подошла к концу. Я попробовал сесть поудобнее — удивительно, но у меня это получилось.

— Умер в Еленверском монастыре, — ответил Модест. Получается, Дастина отправили в ссылку: стены этого монастыря испокон веков служили тюрьмой для тех, кого нельзя было просто отправить на плаху при большом скоплении народа. — Официально это был сердечный приступ. Неофициально — заклинание Ночного червя.

Я понимающе кивнул. Повел плечами — тело слушалось меня так, словно я не лежал несколько месяцев деревяшкой. Хотелось встать, пойти куда-нибудь, снова ощутить себя живым.

Воспоминание о черных волнах под черным небом утекало из памяти, словно утренний сон. Я вернулся и не собирался больше терять ни капли жизни.

— Кто сейчас ректор? — спросил я, уже понимая, каким будет ответ.

— Я, — коротко ответил Модест с таким видом, словно собирался уступить мне кресло в любую минуту — да вот только я этого не хотел. — Джон, как только ты решишь… я временно занимайт должност и уйду, когда скажешь.

— Займи ее постоянно, — твердо сказал я. Шевельнул пальцами, пробуждая личные заклинания — по руке пробежали сиреневые огоньки. Магия проснулась во мне, наполняя тело новыми силами. — А я теперь хочу заниматься чем-то попроще. Возьму курсы, которые вела Анжелина… она ведь уехала?

Почему-то я в этом не сомневался. Анжелина наверняка успела выйти замуж за принца Тао — разумные люди не разбрасываются такими возможностями, а она всегда славилась своим несокрушимым здравым смыслом. Я спустил ноги с кровати, нашарил тапочки и подумал, что просто долго спал.

— Да, еще зимой, — ответил Модест и признался: — Я рад, что ты здесь, Джон. Я очень, очень рад.

Посидев, я поднялся и понял, что могу идти. Магия струилась во мне серебряными ручейками, я вернулся, и все теперь было по-прежнему. Моя академия, мои друзья и весь мир, который лежал за открытым окном — все это ждало, когда я сделаю шаг.

— И я рад, что ты тут, — с искренним теплом откликнулся я. — Спасибо за все, что ты сделал для меня. Где Майя?

В первые несколько недель после возвращения в академию Майя почти не покидала моей комнаты — Модест рассказал мне об этом, пока мы неторопливо шли по коридору академии. Спешить не получалось — и студенты, и преподаватели, и даже домовые хотели пожать мне руку, и я видел, что их радость искренняя. Модест шел рядом, не скрывая своей гордости, а я чувствовал, как заклинания, которыми он сумел-таки удалить шар Марутти, едва уловимо щекочут мне кожу, словно прощаются.