Поваренная книга волшебной академии (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 49

Ей сейчас казалось, что она падает — и я летел куда-то во мрак снежной ночи вместе с Майей, понимая, что это единственное, что мы сможем сделать друг для друга.

Просто быть вместе. До конца, до последней капли.

Просто потому, что мы имели на это право.

Мое одиночество сгорало и устремлялось серым дымом в низкое зимнее небо. Наконец-то.

Потом мы лежали среди скомканных простыней, и ночь казалась бесконечной. Майя прильнула ко мне, задумчиво водя кончиком пальца по шраму на плече, который однажды оставил гаргунский змей, и негромко, словно боясь спугнуть что-то важное, призналась:

— Да, это стоило увольнения…

Я легонько стукнул ее по кончику носа. Майя рассмеялась.

— Ну а что, теперь мы просто люди. Можем друг друга любить и ни о чем не думать.

Я кивнул, понимая, что завтра в это время мы оба можем быть мертвы. Хочется планировать хорошее и верить в него — но нельзя сбрасывать со счетов плохое. Дастин никогда не производил впечатления дурака, и я понимал, что он приготовил для меня неприятные сюрпризы. Оставалось надеяться, что у меня хватит сил и опыта для того, чтобы им противостоять.

— Можем, — улыбнулся я.

Поцеловал ее — легко-легко.

Мы были всего лишь люди, и каждая минута этой снежной ночи принадлежала нам.

Пончики и некромантия

Майя

Последний этап начался после совместной молитвы Брону Хлебопеку. Повторяя за королем: «…дай сил моим рукам накормить голодных, дай духу моему сердцу, чтобы следовать за тобой», я думала только о том, что сегодня все закончится, и сквозь ту радость, которая прикасалась ко мне мягкими ласковыми пальцами, проступала тревога.

Я вспомнила наши занятия с Анжелиной: успокоить разум, подумать о хорошем, прийти в равновесие. Хорошее случилось со мной этой ночью: я старалась сосредоточиться на конкурсе и не вспоминать ни о поцелуях, ни о прикосновениях — и все равно вспоминала. Мы любили друг друга, и эта любовь была похожа не на извержение вулкана, а на тихий и ровный огонь. Все во мне замирало, когда я о ней думала. Все во мне пело.

Змея шевельнулась в груди в ту минуту, когда молитва закончилась, и повара заняли свои места. Я готовила пончики — надо делать то, что умеешь лучше всего. Когда соперники увидели, что именно я стряпаю, то издали дружное глумливое фырканье. Конечно, рядом с их зефирными пирожными с шоколадными завитками, фруктовыми муссами и трюфельными тортиками пончики по бабушкиному рецепту выглядели откровенно убого.

Да, это простое лакомство. Да, его можно назвать примитивным.

Но оно хорошее и честное — как наши с Джоном отношения. Я бросила взгляд в сторону зрителей: Джон сидел рядом с Винтеркорном, слушал, что тот говорит, и меня вдруг отчетливо кольнуло в висок понимание — я вижу его в последний раз.

Скоро все закончится — но не так, как мы хотим.

Змея шевельнулась в груди, и я почувствовала, как меня наполняет легкостью. Не той, которая пульсировала во мне этой ночью в объятиях Джона — это чувство напоминало осенний ветер над бурыми болотами. Вот капли крови — это клюква рассыпана. Вот облетающие листья с черных деревьев в заброшенных деревнях. Вот мертвецы, которые остались без погребения в своих домах. Картинки вставали перед моим внутренним взглядом — я шла по старому кладбищу среди заросших могил и знала, что возвращаюсь домой и буду делать то, к чему звала моя природа.

Змея поднимала черную треугольную голову. Сверкали рубины глаз.

«Равновесие, — подумала я, усилием воли отталкивая змею. — Ты не выйдешь».

Лучше думать о шоколадной глазури, в которую я опущу пончики. О разноцветной стружке кондитерской посыпки, о клубнике для украшения. Джон шевельнул пальцами, отправляя в мою сторону заклинание, которое, наверно, должно было меня поддержать… на плече у Джона шрам, похожий на звезду, и Дастин смотрит с нескрываемым интересом — ждет, когда все начнется.

Не начнется. Я буду сражаться. Я не выпущу эту дрянь.

Что-то невидимое скользнуло мимо моего виска — я отстранилась, почувствовала лишь дуновение воздуха. Все было, как на тренировке: чьи-то руки бросали в меня заклинания, я от них уклонялась — то опуская пончики в масло, то убавляя огонь, то ставя перед собой джем и кондитерский шприц. Еще заклинание. Еще одно. Меня просто бомбили ими, окончательно разрушая оковы, и змея разворачивала свои черные кольца, и ветер завывал над неупокоенными мертвецами, и я…

— Миррин, что с вами?

Кто это? Ах, да, тот повар, который работает справа от меня — у него манговый десерт, желе и бланманже. Я качнулась, лицо Джона скользнуло где-то по краю разума и растаяло.

— Миррин?

Мелодичный, почти неуловимый звон — я отстраненно поняла, что это лопнули цепи, которые удерживали меня. Я сопротивлялась — недаром же мы тренировались с Анжелиной — я не выпускала того, что пыталось выплеснуться на волю, но…

— Все в порядке, — глухо прошептала я. Не сопротивляться. Не смотреть на Джона. Выпустить то, что сейчас бьется в груди, то свиваясь кольцами, то вытягиваясь всей мощью змеиного тела. Сделать то, что я должна — и тогда мы сможем вернуться домой.

Я посмотрела туда, где был Джон, и не увидела его. На месте Винтеркорна дымилась черная туча с огненной сердцевиной — она разрасталась, охватывая зал, но этого, кажется, не видел никто, кроме меня.

— Джон… — прошептала я и неожиданно обнаружила, что вижу зал и собравшихся как-то не так — все вдруг сделалось маленьким, и я поняла, что меня подбросило под самый потолок. Люди закричали, засуетились, кто-то из поваров залез под стол, а кто-то невозмутимо продолжал готовить — да, победа прежде всего. Только потом я поняла, что они были шокированы настолько глубоко, что решили продолжать работу, чтобы не сойти с ума.

Мне сделалось смешно. Цепи лопнули, я освободилась — я наконец-то была собой. Наверно, со стороны это выглядело красиво: мои запястья окутывали струящиеся ленты темно-синего тумана и, словно не по своей воле, я махнула правой рукой в сторону Хенрика.

Прозвучал выстрел, затем второй. Я увидела Джона — он выбежал вперед с пластинкой артефакта в руке, пытаясь набросить на меня новые путы. Как это мило, как трогательно — жаль, что совершенно бесполезно. Мысли путались, чувства отступали. Теперь не змея поднималась во мне — теперь я сама была этой змеей, и вряд ли кто-то из людей в этом зале смог бы меня удержать.

Хенрик поднялся было из кресла и тотчас же рухнул обратно после удара дымной плетью. Глаза принца сделались похожими на мутное стекло. Второй удар ушел к королю, и я заметила, как такие же плети идут от рук Винтеркорна: охватывают Джона, дергают назад, и он падает на паркет, словно сломанная игрушка, надоевшая хозяину.

Зал наполняли вопли ужаса. Кто-то бежал к дверям, кто-то прятался за креслами — Джон лежал неподвижно, от его головы расползалась лужица крови, а в безжизненно разжавшихся пальцах сверкало бесполезное серебро артефакта.

Винтеркорн поправил галстук. Уважительно кивнул Дастину — тот поднялся со своего места и невесомым шагом танцора вышел вперед. Меня медленно опустило на пол — паркет ткнулся в ноги, я качнулась, пытаясь устоять.

Откуда-то со стороны проявился клацающий звук — я удивленно поняла, что это стучали зубы Просперо Конти. Джон лежал на полу, и я повторяла про себя: не кричать, не кричать, все хорошо. Он жив — это просто спектакль, и скоро все закончится.

Я хотела в это поверить.

И не могла.

Здесь столько магов — почему никто даже не попытался меня остановить? Нет — столпились, словно овцы перед мясником, смотрят, хлопая глазами. Один из поваров только осмелел — вытянул вперед руку, нож в ней трясся так, что было ясно: он ничего не сможет им сделать.

— Многоуважаемые мирры, — Дастин поклонился магам, и его улыбка сверкала, словно у актера на сцене. — Хочу представить вам миррин Морави, мою помощницу. И прошу вас засвидетельствовать передачу власти в связи с кончиной его величества и его высочества.