Смерть в конверте - Шарапов Валерий - Страница 3

От площади Восстания до дома он всегда ходил одним и тем же маршрутом: по Баррикадной, затем по Красной Пресне до родного Пресненского переулка.

Золотухин шел не спеша, наслаждаясь крепким табачным дымком и спустившейся на город вечерней прохладой. А еще согревающей мыслью о приближавшемся выходном дне. Ежели супруга окажется в здравии и в добром духе, то можно сговориться со старыми приятелями, сесть с картишками за стол и расписать пульку.

На Пресне, метров за двести до поворота в переулок, ход его приятных мыслей внезапно был нарушен строгим мужским голосом:

– Гражданин, задержитесь!

Замедлив шаг, Михаил Иванович оглянулся по сторонам. Удивительно, но на Красной Пресне в эту минуту никого поблизости не было. А по тротуару к нему спешили трое: лейтенант милиции и два гражданских молодых человека. На руках у гражданских пестрели красные повязки с желтыми надписями «Бригадмил»[1].

– Простите, вы ко мне обращаетесь? – удивился Золотухин. Законов он никогда не нарушал, с органами правопорядка общался лишь однажды, когда на участке Сыромятнической набережной реки Яузы обнаружилась неразорвавшаяся немецкая авиабомба.

– К вам, – подошедший сотрудник отдал честь и представился: – Оперуполномоченный младший лейтенант Петров, Краснопресненский РОМ[2]. Вы Золотухин Михаил Иванович?

– Да, – еще больше озадачился тот. – А в чем дело?

– Можно взглянуть на ваши документы?

– Конечно. – Золотухин полез во внутренний карман пиджака. – Вот, пожалуйста.

Лейтенант ознакомился с паспортом, со служебным удостоверением. И, положив их в нагрудный карман кителя, приказал:

– Пройдемте с нами.

– Куда? – окончательно растерялся Михаил.

– Приказано сопроводить вас в ближайший опорный пункт. Это недалеко – на набережной…

Краснопресненская набережная действительно находилась рядом, в четырех кварталах. Проявлять любопытство, а тем более спорить с сотрудниками НКВД никто в эту пору не отваживался.

– Конечно, – пожал плечами Золотухин.

– Вот сюда, – показал на проход между домами лейтенант. – Здесь, через дворы, получится быстрее…

Михаил Иванович тоскливо посмотрел на угол трехэтажного здания, за которым виднелось начало родного Пресненского переулка. Вздохнул и в сопровождении трех сотрудников послушно зашагал в обратную сторону…

Москва, Глубокий переулок, Петровка, 38

сентябрь 1945 года

В Глубоком переулке вечерело. Все сотрудники оперативно-разыскной группы были заняты своими делами. Штатный фотограф Игнат Горшеня озарял подвал заброшенного маслозавода магниевой вспышкой, фиксируя на фотопленку все, что могло впоследствии пригодиться оперативному расследованию. С год назад ему, молодому старлею, опытные товарищи еще подсказывали, что и как снимать. Нынче он все делал самостоятельно.

Егоров, Васильков и Бойко внимательно осматривали подвальное помещение, в котором несколько часов назад стайка местных мальчишек случайно наткнулась на труп Михаила Золотухина.

Иван Старцев в сопровождении старшего лейтенанта Баранца отправился в ближайшее госучреждение, чтобы переговорить по телефону с комиссаром Урусовым. И только лейтенант Ким, оставаясь самым юным сотрудником группы, скучал у телефона в рабочем кабинете на Петровке.

– В карманах и под подкладкой пусто, – объявил капитан Бойко, закончив осмотр оставшейся на убитом одежды.

По пояс раздетый мертвец лежал у боковой стены из старого красного кирпича. На нем оставались черные брюки, длинные хлопковые носки и легкие парусиновые туфли. Слева в двух шагах валялись рубаха и темный пиджак. Справа из проржавевшей трубы монотонно капала вода. Воздух в подвале не вентилировался, оттого пропах сыростью, кисловатой плесенью и прогорклым маслом. Видать, когда-то в этих подземных помещениях хранили емкости с готовой продукцией. Сейчас к малоприятным «ароматам» добавился тошнотворный запах разлагавшегося тела. Дабы перебить его, сыщики беспрестанно дымили папиросами.

– Пару дней лежит, а душок уже невыносимый, – проворчал капитан Егоров.

– В тепле тело быстро разлагается, – бывший фронтовик Васильков изучал следы на пыльном полу.

Заместитель начальника Управления гидротехнических сооружений Москвы Михаил Иванович Золотухин исчез более двух суток назад. Ушел ближе к вечеру со службы, а дома так и не появился. Мужик он был справный, непьющий, хороший семьянин. Любил, правда, с друзьями перекинуться в картишки, но исключительно по выходным и с одобрения супруги. Она-то и забила тревогу, когда муж не явился с работы к положенному часу. Сначала позвонила двум закадычным приятелям Михаила, а после известила милицию. Ну и завертелось…

Обследуя толстый слой пыли, Васильков наткнулся на интересный артефакт – небольшой портсигар на пять-шесть папирос. Его кто-то аккуратно прикопал в дальнем углу подвала. Основание было медным, а вот крышку мастер исполнил из благородного серебра. Помимо орнамента в виде виноградной лозы крышку украшала надпись: «За большевистское отношение к делу. Михаилу Ивановичу Золотухину. 31.12.1935». Портсигар оказался пустой, однако нутро его сохранило аромат хороших папирос.

Через четверть часа вернулись Старцев и Баранец.

– Урусову ситуацию обрисовал, экспертов вызвал, – оповестил товарищей Иван. Вид у него был измученный, недовольный.

– Без экспертов не обойтись, – тщательно вытер руки платком Егоров. – Перед смертью его долго пытали.

Иван подошел ближе, посветил фонариком. Опираясь одной рукой о тросточку, присел и начал рассматривать тело.

– Да… порезы, проколы, синяки… Досталось мужику в последние часы жизни, – заключил он. – Причину смерти установил?

– Глубоких ножевых ран нет. Либо болевой шок от порезов и ударов, либо сердечная недостаточность. Эксперты после вскрытия скажут наверняка.

– Чего ж, интересно, чего от него добивались?

– Надо бы домой к нему смотаться. – Егоров закурил очередную папиросу. – Побеседовать с вдовой, а заодно глянуть, как он жил. Дом, квартира, обстановочка, вещички.

– Вот ты, Вася, этим и займешься. У тебя глаз наметанный – сразу поймешь, что к чему, – с трудом поднялся с корточек Старцев.

До подрыва на мине он был парень хоть куда. И через линию фронта махнуть, и языка вражеского раздобыть, и на празднике опосля стаканчика-другого лихо отплясать. С возрастом и с появлением трости задора поубавилось.

– Добро, займусь. А ты чего такой смурной? – поинтересовался Егоров. – Или от комиссара досталось?

Старцев поморщился и тоже потащил из кармана папиросы.

– Ты ж его лучше меня знаешь. Покуда дело не прояснится, он никому покоя не даст. А тут до прояснения – как до Алеутских островов.

– И то верно, – согласился Василий.

За первые три года войны преступность в Москве распоясалась до предела. Пик ее расцвета пришелся на 1944-й. Это было что-то невообразимое, подобного не помнил никто из коренных москвичей и ветеранов милиции. Дежурным по районным отделам и в Московский уголовный розыск в час поступало до двух десятков звонков. Убийства, поножовщина, грабежи магазинов и складов, квартирные кражи, разбой…

В 1944-м все злачные места столицы, а их набиралось немало, кишели блатными и всевозможными мутными личностями. Самыми криминогенными считались Тишинский рынок и Марьина Роща. Далее на пьедестале «почета» располагались Вахрущенка с Даниловской заставой. Милицейские патрули наведывались туда каждый день, но проку было мало: человеческой нечисти от этого не убавлялось, не становилось меньше и преступлений.

На территории Тишинского рынка и в прилегающих к нему кварталах расцветала своя иерархия, существовали свои законы. У бандитов даже имелся свой стиль одежды, обуви и головных уборов. Нижнее звено состояло из так называемых солдат-огольцов, носивших синие кепки-малокозырки, темные пиджачки, хромовые сапоги со скомканными «в гармошку» голенищами, светлые шарфы вокруг шеи. Во рту непременно сверкали золотые зубы-фиксы. Чем больше золота – тем выше статус. Особой опасности огольцы не представляли, разве что освобождали от мелочи карманы сверстников из благополучных семей и пацанов младшего возраста. А заодно выполняли приказы солидных воров: шныряли по базарам и магазинам, «нюхали» обстановку, искали состоятельных граждан для будущих грабежей. Солидные воры сидели по «малинам» и на глаза попадались редко. Чего не скажешь об огольцах – эти по городу шныряли и поодиночке, и парочками, и целыми компаниями.