Комсомолец (СИ) - Федин Андрей - Страница 33

Дремавшие на заборах коты поворачивали мне в след усатые морды — точно, как те камеры наблюдения из будущего. Прохожие рассматривали мою будёновку. Я старался не смотреть им в лица — делал вид, что согнулся под тяжестью своей ноши, обливаюсь потом. Уже на подходе к тридцать второму дому сообразил, что выбрал неверный путь. Следовало подходить к дому Жидкова с противоположной стороны улицы. Потому что сейчас выходной — Светка Пимочкина наверняка укатила из общаги к родителям. А значит: я вполне мог сейчас с ней повстречаться. И моя затея с будёновкой и чемоданом разлетится прахом.

Самое время было вынуть из кармана телефон, набрать номер комсорга и задать той тривиальный вопрос: «Ты где?» А потом навешать девчонке на уши лапши об интересных новостях, что появились в социальных сетях. Та сунула бы нос на свою страничку (если уже там не зависала). И вуаля: можно было бы прогонять мимо тридцать второго дома стадо бизонов — прилипшая взглядом к экрану гаджета Светка его бы не заметила. Но в шестьдесят девятом даже проводные телефоны пока были редкостью — это я уже выяснил. Да и свой мобильный телефон я оставил в далёком будущем, рядом с заснеженным памятником Пушкину.

Если что-то и могло сейчас удержать молодёжь на месте — так это телевизор. Вот только даже ему удавалось такое нечасто. Программа телевидения сейчас не отличалась разнообразием. О сотнях каналов, по которым «нечего смотреть», в шестьдесят девятом пока даже не мечтали. А на тех, что были доступны советскому зрителю здесь и сейчас, привлечь студентов к экрану могли разве что сообщениями о подвигах космонавтов или повторы уже не однажды просмотренных в кинотеатре фильмов. В актовом зале общежития мне уже довелось полюбоваться на современное чёрно-бело чудо. Я понял — эра телевидения пока не наступила.

Мимо дома Пимочкиных я прошёл неторопливым шагом, старался ступать в тени деревьев. Была мысль спрятать лицо, но я отмахнулся от неё: Света узнает меня и по наряду, не спасёт от опознания даже будёновка. Поэтому я всё же бросил пару ненавязчивых взглядом в сторону дома тридцать два — убедился, что от него не бежит ко мне с распростёртыми объятиями комсорг. Во дворе никого не заметил. Мысленно перекрестился, но всё же слегка расстроился: очень уж любопытно было взглянуть на строгую институтскую преподавательницу прикладной механики Людмилу Сергеевну Гомонову (в девичестве — Пимочкину) в образе девочки подростка.

Решил, что обязательно полюбуюсь на бантики в косах Людмилы Сергеевны. Но сделаю это в другой раз. Пока же я пришёл на эту улицу не развлекаться и не из любопытства… почти. Почти — потому что было всё же интересно узнать: к чему привели мои звонки в милицию. Но уже издалека я видел, что около забора тридцать восьмого дома не дежурили милицейские машины, не вертелись толпы зевак и журналистов. Я повернулся к дому Пимочкиных. Вновь пересчитал калитки на заборах — именно по ним и определял, сколько прошёл дворов. По всему выходило, что вон тот двор, за которым начинался поросший сорняками пустырь, и есть двор Каннибала.

Не ощутил ни учащённого сердцебиения, ни пота на ладонях. За прожитые в будущем годы у меня было столько «важных» и «ответственных» моментов, что те давно превратились в будничные события. Все эти встречи с непосредственными начальниками, губернаторами, депутатами, избирателями, а так же отчёты, планёрки, совещания, выступления — происходили в моей прошлой жизни настолько часто, что предстоявшая мне теперь встреча с убийцей-каннибалом казалась лишь очередным привычным «серьёзным» делом. Я внимательно оглядел пустынную улицу — направился к чуть покосившемуся, но ещё добротному с виду забору.

Попытался вспомнить, как именно в брежневские времена милиция опечатывала места преступлений. Усомнился, что в шестьдесят девятом году милиционеры огораживали их яркими лентами. Скорее уж клеили на двери бумагу с печатями (чернильными или сургучовыми?). Если двор Рихарда Жидкова и обыскивали, то у калитки сыщики следов своего пребывания не оставили: ни бумажек с печатями, ни верёвок или проволоки с казёнными пломбами, ни даже кучи окурков около забора я не увидел. Не заметил поблизости и детей — уж те бы после школы наверняка примчались поглазеть на дом, где проживал преступник.

Может, хозяина дома после моих звонков и арестовали, но его собаку точно не тронули. Ещё с дороги я услышал позвякивание цепи. Подошёл к дому Рихарда Жидкова ближе. Сквозь щель между досками забора заметил во дворе мохнатого пса — дворнягу, размерами и весом не уступавшую немецкой овчарке. Пёс утробно рычал, суетливо бегал по двору, принюхивался — неустанно проверял свою территорию на предмет несанкционированного вторжения. Цепь, начинавшаяся на его ошейнике, скользила другим концом по тросу, натянутому через весь двор на высоте моей вытянутой вверх руки, как пантограф троллейбуса по проводу.

Пёс заметил чужой интерес к его владениям. Замер, насторожил уши. Уставился на меня через узкую прореху в заборе. Я встретился с ним взглядом. Увидел в тёмных глазах любопытство… и угрозу. «Не его ли зубы оставили те следы?» — промелькнула в голове мысль. Я точно помнил упоминание в газетной статье девяностых годов о следах собачьих зубов на человеческих костях, найденных во дворе этого дома. «Если так… то эта тварь может не только укусить — сожрать». Пожалел, что не прихватил с собой большую палку. А лучше вилы — с ними в руках держать на расстоянии этого зверя было бы проще.

Стоило мне сделать ещё шаг — четвероногий страж расценил мои действия как посягательство на его владения. Его рык стал громче. Цепь снова зазвенела: пёс рванул к забору, с разбегу врезался лапами в калитку и разразился яростным лаем. С деревьев, пугливо чирикая, вспорхнула стая воробьёв — птицы устремились в сторону пустыря. Мне тоже захотелось рвануть за ними следом или отпрянуть назад, к центру дороги. Уж очень мне не понравилась поднявшаяся на уровень моего лица звериная морда — особенно жёлтые клыки. Но вовремя заметил: калитка выдержала напор собачьих лап, хоть и задрожала, застонала.

— Кто там?! — донёсся из глубины двора приятный мужской тенор.

«Не арестовали», — подумал я.

Вздохнул.

Чемоданом прикрыл от собачьего взгляда свои колени.

«Значит: задействуем сложный план».

Я набрал в грудь побольше воздуха и тонким голоском закричал:

— Тётя Вера, откройте! Это я — Вадик Кашин из Каплеевки! Я приехал!

Псу мой крик не понравился: зверь возомнил себя прыгуном в высоту — бросился на калитку всеми четырьмя лапами, будто пытался если не перепрыгнуть преграду, то взбежать по доскам на вершину забора. Цепь дёрнула трос. Тот завибрировал, но выдержал напор — не оборвался. С калитки посыпались на землю зелёные чешуйки краски. Пёс сунул между досок морду — наружу выглянул мокрый чёрный нос. Мохнатый сторож скалил зубы, брызгал слюной. Всячески выказывал в мой адрес неуважение и агрессию — не слишком приятное зрелище. Если я изначально и собирался погладить собачку, то уже позабыл о том желании.

Из-за угла дома вышел невзрачный плешивый мужичок. На миг замер. Отыскал меня взглядом — улыбнулся. Поспешил к калитке. Не возникло сомнения, что ко мне шёл сам хозяин этого дома — Рихард Львович Жидков. Шагал он беззвучно, будто не ступал, а парил над землёй. Облачённый в опрятную, но неброскую одежду. «Безобидный», как говорила о Жидкове Людмила Сергеевна. Я согласился с её определением. Какие опасения мог вызывать у окружающих узкоплечий, низкорослый (ниже меня нынешнего!) улыбчивый мужичок с изящными кистями рук и приятным звонким голосом?

Мужчина подошёл ближе — всё так же бесшумно (собачий лай сейчас заглушал почти все звуки). Остановился позади пса. Но не спешил того успокаивать — будто не замечал, как неистово бесновался его четвероногий охранник. Я разглядел Жидкова лучше. Понял: «безобидный» — верное для его внешности определение. Он не казался опасным. А от «приятный» мужчину отделяла безобразная бородавка около носа и слишком тонкие, почти бескровные губы с чуть поникшими уголками. Рихард Жидков стыдливо спрятал за спину руки, будто боялся, что я замечу на них грязь или неостриженные ногти. Поздоровался со мной.