Джентльмен с Харви-стрит (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 26

– Высокому...

– Умному...

– И красивому.

– Так, может, он потому и пошел на адюльтер, что ему надоела безумица... –отозвалась Аманда.

– Но это совсем нелогично! – горячо возразила младшая Абигейл. – Если это любовница графа задушила ребенка... то это совсем нелогично...

– Почему сразу любовница?

– А кто же тогда? Гувернантка? – Личико младшей скривилось, как от лимона. – Но это неромантично и... совершенно неинтересно.

Аманда, сообразив, что большего от них не добьется, согласилась, что это действительно так: не романтично, а значит, нелепо. И разговор перешел на другое.

Джек никогда прежде не пробовал ананасов, даже в Италии у Фальконе, но все равно ароматно пахнущий фрукт, каким бы заманчивым ни был, не пробудил пропавшего аппетита. Казалось, его только что изваляли в грязи... Как ту же свинью, с которой так ярко сравнил его Феррерс, его, ведь Джек, будучи представителем той же группы людей, о которой так пренебрежительно говорил этот тип, ощущал с ними единство.

«От того, что свинью пустили бы во дворец, она не перестала бы оставаться... свиньей».

Если бы только все они знали, что одна из «свиней» сидит за столом рядом с ними... Что бы они тогда сделали? Как поступили?

Джек стиснул пальцы в кулак. Что-то злое и горькое заполнило его душу... И, разбегаясь по венам, отравило все тело. Вспомнился почему-то тот единственный апельсин, который Джек получил в свой день рождения семь лет назад: мать с сестрой купили его у уличного разносчика, чтобы сделать Джеку подарок. Он, счастливый до дрожи, не мог на него наглядеться, о том, чтобы сразу почистить и съесть, не могло и быть речи. Засыпая в тот день, он в темноте любовался на свой апельсин, лежащий на старой, побитой стремянке, заменявшей ему прикроватную тумбу, мечтал, как на завтрак... или обед поделит тот апельсин на троих: себе, матери и сестре, но получилось иначе. Вместо сочного цитруса он обнаружил, проснувшись, нечто черное и скукожившееся... Абсолютно неаппетитное, отвратительное. В тот день он к стыду своему разревелся, ощутив на собственной коже обманчивость всякой мечты... И теперь чувствовал нечто подобное.

После он слышал, что хитроумные продавцы, отварив мелкие апельсины, чтобы они разбухли в воде, продавали их перекупщикам-простофилям. Такой апельсин быстро портился...

Туфель Аманды снова коснулся его под столом. Жест был интимным и дерзким, но сейчас ничто в нем не дрогнуло. Он смотрел на Аманду, а видел внутренним взглядом лишь порченый апельсин, растекшийся отвратительной жижей...

Зря он, дурак, согласился на уговоры Фальконе. Тот преследовал свои цели, не думая, ясное дело, о Джеке, а ему теперь хочется одного: сбежать из этого дома и вообще от Фальконе. Никого ни этот богатый костюм, ни манеры, ни речь не обманут – он как был, так и остался мальчишкой из Уайтчепела. И не больше.

– С тобой все в порядке, мой мальчик? – заботливо осведомился Фальконе, когда после ужина женщины оставили мужчин в столовой одних.

– А как вы полагаете: в порядке ли я? – грубее, чем сам от себя ожидал, откликнулся Джек.

А старик глядел так участливо, понимающе, словно ему действительно было до него дело. Но Джек в это больше не верил...

– Джино, я... – начал было Фальконе, но Джек оборвал его:

– Я – не Джино, меня зовут Джек. И я никакой вам не внук, так, «животное» с улицы, которое вы подобрали. – И тут же: – Я знаю о ваших резонах в деле де Моранвиллей: вы желаете выставиться героем перед миледи Стаффорд, бабушкой мертвого мальчика. И отчего-то решили, что я... и прочие поможем вам в этом. Что ж, надеюсь, у вас все получится...

Он развернулся, чтобы уйти – этот фарс перестал казаться забавным – и старик, чье лицо застыло при этих словах, попытался удержать его за руку – не получилось. Но и уйти Джек не сумел: в дверях появился дворецкий и направился к хозяину дома. Стаффорд, тихий, молчаливый мужчина, совсем не похожий на свою шумную и энергичную супругу, как раз попыхивал толстой сигарой, слуга наклонился к нему и зашептал что-то на ухо. У хозяина дома вытянулось лицо...

– Господа, появилось небольшое неотложное дело, – произнес он с натянутой улыбкой, – я покину вас на какое-то время. Наслаждайтесь сигарами и бурбоном! Я скоро вернусь.

И он поспешил за дворецким, Джек с Фальконе, наблюдавшие эту сцену, направились следом.

– Я инспектор столичной полиции, сэр, меня зовут Ридли, – расслышали они в холле хорошо знакомый им голос. А вскоре и сами увидели Ридли со шляпой в руках. – Мне жаль, что приходится сообщать вам прискорбную новость, но, как самые близкие родственники вы обязаны знать…

– Что здесь происходит? – прервал его речь женский голос, похоже, хозяйки дома. Она выплыла из гостиной и замерла подле мужа. – Вы из полиции?

– Инспектор Ридли, мэм, – представился Ридли. – Я как раз говорил вашему мужу, что, как самые близкие родственники, вы обязаны знать: час назад в собственном доме был обнаружен убитым ваш зять, граф Мишель де Моранвилль.

Эти слова как-то разом отключили все звуки, даже большие часы, никогда будто не замолкавшие, замерли вдруг. Сделалось тихо и глухо, как, наверное, может быть в склепе посреди ночи...

– Но... к-как? – первой опомнилась женщина. – Мы звали его на сегодняшний ужин, он обещался прийти. Н-но...

– … Никогда уже не придет, – сказал Ридли. – Мне жаль. Пуля тридцать восьмого калибра снесла ему полголовы.

Леди Стаффорд сдавленно ахнула и прикрыла руками лицо. Её муж, сделавшись белым, как собственная рубашка, подхватил ее под руку, но, казалось, не сколько желал поддержать взволнованную супругу, сколько сам боялся упасть.

– Как это вышло? – осведомился Фальконе, выступив ближе из тени. – Его застрелили?

Никто не погнал его прочь, сказав, что это его не касается, леди Стаффорд, наоборот, отняла от лица свои руки и с благодарностью на него посмотрела.

Ридли покачал головой.

– Боюсь, все выглядит так, словно он сам покончил с собой, – ответил он на вопрос.

– Сам? – ахнула леди Стаффорд. – Но почему? Боже мой. Мишель не мог этого сделать... Он... он бы не стал... Он... казалось, начинал оправляться...

– И все-таки по всем признакам это самоубийство, мэм.

– Не могу в это поверить... – Она дернулась, и рука мужа, соскользнув с её локтя, упала вдоль его тела да так и осталась безвольно висеть. – Такой скандал... снова, – посетовала она. – И поглядела в раздражении на супруга: – Ну, чего вы молчите? Скажите хоть что-то.

– Что я должен сказать? Я шокирован так же, как вы. Не верится, что де Моранвилль пошел на такое... Должно быть... что-то сподвигло его...

Супруга скривилась.

– Что именно? Он держался три года, а теперь вдруг... не выдержал? Он оставил записку или что-то подобное? – обратилась миледи к инспектору. – Я слышала... самоубийцы... всегда делают так...

– Записки не было.

– Ну а слуги, что сказали они?

– В этот день, полагаю, что неспроста, де Моранвилль распустил слуг по домам.

В очередной раз пораженная, женщина молча открыла и снова захлопнула рот.

– Кто вызвал полицию? – снова осведомился Фальконе.

– Соседская горничная, – откликнулся Ридли. – Слуги слышали выстрел в районе шести часов вечера, сказали об этом хозяйке, но соседи не сочли правильным вмешиваться: мало ли что вызвало выстрел. Возможно, сосед чистил оружие или стрелял по бутылкам...

– За ним такое водилось?

– Скорее нет, чем да, но вам, иностранцу, наверное, не понять: англичанин предпочитает не нарушать чужих личных границ ни при каких обстоятельствах. Вот и соседка так поступила... Но девчушка дружила с горничной де Моранвиллей и решила наведаться к ней, чтобы выяснить, что случилось. Нашла задний вход отпертым, а хозяина дома... застреленным.

– Это ужасно. – Рядом с миледи стояла Аманда, и эти слова принадлежали именно ей. – Почему граф сделал такое?