Паренек из Уайтчепела (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 24

Она провела Джека и инспектора на второй этаж, а потом указала на первую дверь вправо от лестницы:

– Твоя комната, Энтони. Знаю, прежде она тебе нравилась!

– Уверен, с тех пор ничего не изменилось. Благодарю вас, Гвендолин!

Потом они проследовали дальше по коридору, и в самом углу, за лестницей для слуг, обнаружилась еще одна дверь: словно вход в сказочное королевство – неприметная и почти таинственная.

– Здесь будет твоя комната, Джек, – обратилась к пареньку хозяйка дома. – Сара-Энн – моя единственная служанка, ее комната внизу, за чуланом – я подумала, что селить вас рядом было бы не совсем прилично, если ты понимаешь, – она сделала секундную паузу, а потом, понизив голос, добавила: – Стоит тебя немного откормить, и отбоя от девушек точно не будет... Ну, открывай дверь!

Джек, пурпурно-алый, с горящими ушами, поспешил войти в предложенную ему комнату и ахнул. Она была огромной... и красивой: по крайне мере, по меркам Уайтчепела, она была просто шикарной. Большая кровать, явно с многолетней историей, но под штофным балдахином, секретер орехового дерева, шкап для одежды и даже туалетный столик.

Джек почувствовал себя турецким султаном в его баснословно прекрасном, сказочном дворце.

На полу был постелен мягкий ковер...

– Ну, как тебе твои новые апартаменты? – усмехнулся Ридли, заметив восхищенный взгляд паренька. – Сойдут на первое время?

– Это точно мое? – решил уточнить Джек, не в силах поверить в такую удачу. – У меня никогда не было своей комнаты.

– А теперь будет, – бодро заверила гостя миссис Уиггинс. – И потом, – подпустила она скепсиса в голос, – это не самая лучшая комната в доме. Ты все-таки мой работник, не так ли?

Ридли уверенно произнес:

– И при том самый лучший, миссис Уиггинс. Вот увидите, вы с ним не прогадали!

– Очень на это надеюсь, – отозвалась хозяйка дома, направляясь к дверям. И, уже стоя на пороге, добавила: – Оставим мальчика в покое, пусть обживается. Спокойной ночи, Джек.

– Спокойной ночи, мэм, – отозвался тот абсолютно растерянным голосом.

Оставшись один, Джек сделал несколько шагов по своей собственной комнате и замер как бы в нерешительности: ему все еще не верилось в реальность происходящего – он как будто бы попал в один из своих цветных снов, бывало, снившихся ему время от времени.

Он коснулся столбика кровати... Настоящий. Как, впрочем, и дорожный саквояж, купленный для него инспектором Ридли и теперь оттягивающий руку. Джек примостил его на краешек кровати и щелкнул застежкой: внутри не было ничего, кроме одной смены одежды и материнской Библии – единственной вещи, прихваченной им из прошлого... Ее-то он и извлек из саквояжа, прижав к себе, в тщетной надежде почувствовать материнское присутствие – Энни давно безмолвствовала, а Джеку было так грустно и одиноко... Не осталось никого, кто мог бы скрасить его тоску улыбкой.

Джек так и уснул с Библией под боком и непросохшими от скупых слез ресницами.

Ридли провел в Хартберне два полных дня, и на третье утро, под трели жаворонков и галдеж суетливых воробьев, Джек вышел провожать его на дилижанс до Лондона.

Джек не то чтобы привязался к вечно поддевающему его инспектору – нет, признать такое было бы слишком немужественно – только у него было такое чувство, словно с отъездом Ридли оборвется последняя нить, связывающая его с прошлой жизнью и с Лондоном.

Ридли прав: он «городская крыса», Лондон с его суетливым многообразием и зловонными миазмами Темзы у него в крови, словно древний наркотик, от которого нет исцеления. Сможет ли он прижиться в этой тихой заводи с ее устоявшимися правилами и порядками? Джек сильно в этом сомневался.

– Ну, приятель, – Ридли посмотрел на дорогу: там, вдалеке, клубилась пыль от приближающегося дилижанса, – увидимся еще! Все у тебя будет хорошо, не сомневайся в этом. – Потом, все также глядя вдаль, опустил руку на плечо парнишки и легонько его сжал...

Этот простой знак участия отозвался прямо у Джека в горле: его стиснуло – не продохнуть. Прохладный утренний воздух так и залип в бурно вздымающихся легких...

Так они и стояли, смотря на приближающийся дилижанс и слушая заливистые трели птиц, и только, когда Ридли занял место на переднем сидении и молча кивнул ему, глядя из приоткрытого окна, у Джека прорезался голос:

– Спасибо, сэр, – произнес он сначала совсем тихо, а потом повторил, громче, отчетливее: – Спасибо. Не знаю, что со мной было бы, кабы не вы...

Ридли мотнул головой.

– Главное, используй то, чем наделил тебя Господь, – и постучал согнутым пальцем по своему виску. – Ты хоть и молод, но далеко не дурак... Я в тебя верю, Джек.

Потом дилижанс тронулся, и Джек в последний раз взмахнул рукой, почти физически ощущая натягивание готовой вот-вот прорваться «нити», а потом отчетливое «пам»… Пуповина, связующая его с прошлым, лопнула с тихим уколом в области сердца!

Дилижанс уже давно скрылся среди холмов, а он все продолжал стоять на одном месте и провожать его призрак глазами, словно мог проследить путь дилижанса до самого Лондона.

До самого Уайтчепела...

Прямо до их квартирки на чердаке, в которой они с Энни и матерью провели столько счастливых минут.

Еле волоча ноги обратно к дому миссис Уиггинс, Джек припомнил случайно подслушанный разговор между его новой хозяйкой и Ридли. Это случилось на следующее после приезда утро, когда Джек, завалявшись в кровати, поднялся не раньше девяти и, спускаясь вниз, услышал тихие голоса в гостиной.

– Если ты ручаешься за него, Энтони, то я, конечно же, сделаю все, чтобы помочь этому мальчику, – говорила миссис Уиггинс, и Джек понял, что говорят они о нем. Больше не о ком...

– Я верю, что из него может выйти толк, – отвечал инспектор непривычно серьезным голосом, – боюсь только, как бы он не поддался эмоциям и не сбежал обратно в Лондон. Там ему делать нечего... Сгинет в этой клоаке, как сотни ему подобных. Мне бы хотелось спасти его от подобной участи...

– У тебя доброе сердце, – отозвалась его собеседница, и Джек почти увидел, как расплылось в насмешке лицо инспектора Ридли.

– Вот в этом меня еще никто не обвинял, Гвендолин, – с улыбкой произнес он. – Иные полагают, что моя грудная клетка и вовсе пуста.

– Ерунда, – хмыкнула миссис Уиггинс, – мы-то с тобой знаем правду, не так ли? – И уже другим голосом поинтересовалась: – Так как ты живешь, все так же один... все так же тоскуешь?

И тут уж любопытство окончательно одолело совестливые муки Джека: он весь превратился в слух.

Послышались шаги: должно быть, Ридли встал и прошелся по комнате.

– Я не очень хочу говорить об этом, – наконец произнес он, и Джек даже удивился звучанию этого голоса. Словно в комнате обнаружился другой, незнакомый ему человек... – Пожалуйста, давайте сменим тему нашего разговора.

Еще одна порция тишины – тревожной и почти вязкой.

– Я слышала, ее видели в Монреале, – начала было миссис Уиггинс, но Ридли прервал ее почти гневным:

– Я же просил вас сменить тему этого разговора. – И уже спокойнее: – Все это мне абсолютно не интересно. Скажите лучше, почему вы не наймете себе кухарку? У вас проблемы с деньгами?

– Нет-нет, конечно, – замотала женщина головой. – Не придумывай то, чего нет. Просто я и сама неплохо справляюсь, мне это даже нравится...

– Но Джек...

– Уверена, моих талантов вполне хватит на нас троих. Перестань волноваться по пустякам! К тому же в Торбери есть бюро найма, и я всегда могу обратиться туда... при необходимости.

После этого Джек тихонько поднялся вверх по лестнице и снова спустился, уже стуча каблуками.

– Джек, – позвала его миссис Уиггинс, – надеюсь, ты хорошо выспался... Выглядишь бодрым. Давайте завтракать! – и она кликнула Сару-Энн.

Задняя дверь скрипнула, выдав Джеково возвращение, и миссис Уиггинс, занятая вымешиванием теста для пирога, поинтересовалась:

– Ну, как ты, готов немного поработать? – ее проворные пальцы сыпанули на стол горсть муки и снова принялись месить тесто. Джек, зачарованный ее почти гипнотическими движениями рук, неопределенно пожал плечами... Любые обязанности казались ему заведомо утомительными и гнетущими, как и вся атмосфера этого дома, да и самого Хартберна в целом. Ничто не могло сделать его счастливым, облегчить тоску и рассеять гнетущее одиночество, от которых его сердце стучало в два раза медленнее обычного. Оно как будто бы затухало, подобное пламени свечи, лишенному толики кислорода...