В когтях германских шпионов - Брешко-Брешковский Николай Николаевич - Страница 33

Ему ответили, он не разобрал толком, но, если б и услышал «нельзя», все равно вошёл бы.

Ирма не удивилась нисколько. До того не удивилась, словно ждала его и это было сговоренное свидание. Ему почудилось, что глаза её стали необыкновенно большими, и, кроме этих глаз, он ничего не видел…

И забыв про итальянские законы, забыв даже поздороваться, он молча, бледный, с такими же вдруг большими глазами, как у Ирмы, подошёл к ней и взял ее выше кисти за руки, такой нежной полированной наготою сверкающие из распашных рукавов капота… И словно отдаваясь, эти руки поплыли к нему навстречу, и у своей груди он ощутил прикосновение небольшой теплой груди. И он обнял что-то гибкое, послушное, и тогда только вырвалось у него каким-то невыносимым страданием, с мольбою вырвалось:

— Я измучился, Юлия, места не нахожу себе…

Она улыбнулась всегдашней в таких случаях улыбкою превосходства женщины над мужчиной.

— И не надо было мучиться… Надо было давно прийти сюда… Понял? Глупый!.. Понял?..

Но Вовка понимал одно. Если он не получит сейчас же этих губ, уже в истоме раскрытых, зовущих, он умрёт…

И все зашаталось кругом, как потрясенное могучим ударом. И погасла вдруг комната, и вместе с гранитным «Семирамис-отелем» помчалась в какой-то мигающий, вертящийся хаос…

Утром Вовка проснулся не у себя. И в первый момент не сообразил, где он. Хотел приподняться. Но две руки, нажав его плечи, заставили опуститься на подушку. И эти же самые руки нежным, ласкающим движением спрессовали в компактную массу его ассирийскую бороду, а голос прозвучал, смеясь:

— Теперь тебя запеленать, и ты будешь мумия… Мумия Рамзеса Второго в Булакском музее, в Каире…

— Благодарю покорно! К чёрту все мумии! Я хочу жить и целовать мою прекрасную Джулию.

Он обнял ее. Так просто начался их роман…

Вечером Вовка был у Арканцева, вызванный им по телефону.

— Никаких новостей?

— Никаких, если не считать… но… умолкаю. Ты ведь не любишь эротических отступлений.

— Однако?

— Можешь меня поздравить… Вот женщина!..

— Поздравляю. Но ты ошибаешься, мой друг, называя это эротическим отступлением. Наоборот, я нахожу, что это имеет прямое отношение к делу. Ты будешь, по крайней мере, в курсе вещей. Тебе легче и удобнее следить за своей собственной любовницей, чем за посторонней женщиной…

— Ленька, ты развращаешь меня. Ведь это же — предательство!

— Какие громкие слова. Ведь вы нужны друг другу — я не люблю таких слов, но что поделаешь, ничего другого не подберешь, — как самец и самка… Ведь ничего духовного, высокого?

— Ничего…

— А следовательно — странная щепетильность. А пользу России ты забываешь? Да одна её переписка с этим американцем! Какое это драгоценное значение для всех нас…

— Кстати, утром она тщательно перебирала и прятала какие-то листочки, её же почерком написанные.

— Вот видишь! И это несомненно его телеграммы, которые она сама расшифровала.

— Пожалуй, и, кроме того, ей поданы были две телеграммы. И хотя она читала их, пряча от меня, я увидел бесконечное количество цифр.

Арканцев прищурился, подумал, разгладил надушенные бакены.

— Вот что… Попробуй… Но только с величайшей осторожностью… Попробуй переманить ее ко мне на службу. Я не могу оплачивать её услуги в такой мере, как это делал блаженной памяти Эренталь, а теперь делает Бертхольд, не могу… Но если бросить на одну чашку весов вместе с моим более скромным гонораром, еще к тому же интересного ассирийца, кто знает, которая из двух перетянет?..

28. О дипломатах, о Гумберте и его чемодане

Вовка просидел у товарища юных дней своих целый вечер. Совсем недавно еще Вовка был наибезмятежнейшим образом равнодушен ко всему, что называлось политикой, дипломатией и тому подобными скучными словами. Скучными — тогда, раньше…

Теперь же, чувствуя себя каким-то, пусть даже самым незаметным и крохотным колесиком громадного, сложного, запутанного механизма явных и тайных международных взаимоотношений, теперь Вовка не находил эти слова «скучными». Наоборот. В его воображении стали они облекаться в нечто живое, трепещущее, сотканное из ярких и жутких образов…

Вот почему и сам Арканцев прибрёл в его глазах особую интересность, которой Вовка не замечал раньше. Интересность профессионала, знающего тот мир, которого Вовка не знает, но теперь весьма и весьма любопытствует постигнуть…

И, как ученик учителю, с наивностью экспансивного человека, задавал он те или другие вопросы.

Арканцев, прихлебывая чай, по-деловому сервированный Герасимом на краюшке большого письменного стола, удовлетворял охотно Вовкино любопытство. Еще бы неохотно! Чем больше будет знать Вовка, тем лучше для дела.

Урок свой Вовка начал просьбою охарактеризовать ему германскую и австрийскую дипломатию. Качества и той и другой.

— Точнее попробуй выразиться. Что именно тебе хотелось бы знать и что ты разумеешь под словом «качество»? Насколько дипломатия осведомлена в истинном порядке вещей в тех странах, при которых она аккредитована? Это? Затем, назначаются ли на дипломатические посты люди талантливые, дипломаты по призванию? Или, наконец, тебя интересует, насколько они умеют отстаивать интересы своих правительств?

— Я хотел бы знать и то, и другое, и третье… Все!

— Всего нельзя… Все знает один Господь Бог… А то, и другое, и третье — можно. Видишь ли, между германской и австрийкой дипломатией много общего, хотя, безусловно, германская — солидней, серьезней. Оно и немудрено, так как германская армия много сильнее и боеспособней австрийкой. Дипломатия с большим или меньшим апломбом всегда базируется на количестве корпусов, которые государство может мобилизовать в наикратчайший срок…

— Так что ноты — нотами, любезности — любезностями, а сквозь все это глядят дула пушек и пулемётов.

— И винтовок! Ты забыл про винтовки… Теперь следующее: дипломатия этих двух правительств поставила свой шпионаж, как никто, в странах не только тех, с которыми она рассчитывает когда-либо воевать, но и совсем даже в нейтральных. Но вот истинный трагизм и тех и других, австрийцев в особенности. Несмотря на весь свой шпионаж, дипломаты из Вены никогда ничего толком не знают. Вот тебе пример: Балканская война. Почему австрийцы не вмешались в эту войну? Их дипломаты на Балканах уверяли свое правительство, что турки разобьют в пух и прах союзников. Знаменитый Форгач, с которым австрийцы носятся, считая его чуть ли не гением, бывший посланник в Белграде, доносил, что сербская армия никуда не годится и турки без малейших усилий раздавят Сербию. По результатам ты можешь убедиться в прозорливости Форгача и его агентов. Сербская армия оказалась на удивительной высоте и в месяц разгромила турок, завоевав Македонию и старую Сербию. С этим Фор-гачем я встречался. На меня он произвёл впечатление круглого ничтожества. Типичный австрийский дипломат, дипломат авантюрист, не брезгающий самой грубой пошлейшей провокацией и подкупом наёмных убийц… Албанские головорезы всегда у них были на жалованье… Помнишь полосу, вряд ли помнишь, когда наших русских консулов в Македонии и в Старой Сербии албанцы систематически подстреливали, как перепелов? Так погиб талантливый и умный, энергичный Ростковский, сейчас не скажу в точности, где именно — в Митровице, Ускюбе или Монастыре. Да это неважно теперь. Так погиб Щербина… И все говорили тогда, что это взрывы мусульманского фанатизма по отношению к христианам-гяурам… Чистейший вздор! Это Форгач и компания платили за каждую голову русского консула албанским разбойникам, желая уронить наш престиж на Балканах, и, почему знать, быть может, этим вызвать серьезный конфликт?.. Душою таких гнусных убийств был косовский арнаут Исса Болетинац… А на днях было в телеграммах, что этот самый Исса Болетинац поднялся со своей шайкой на защиту албанского фюрста Вида от повстанцев… Исса получает из Австрии ежегодно несколько десятков тысяч крон, и один из девяти сыновей его воспитывается на казенный счет в военном училище, в Вене… Этим Иссою, лет двенадцать назад, выпущен был целый манифест… Начинался он так: «Исса Болетинац и народ повелевает: кавасам^[9] русских консулов в Митровице, Ускюбе и Приштине не давать ни хлеба, ни воды, не разговаривать с ними и при случае убивать их, как собак»… Ростковский — это было перед его убийством — запротестовал, и Абдул-Гамид волей-неволей, должен был убрать Иссу к себе, в Константинополь, и там это сокровище прожило больше двух лет в почетной ссылке, вернувшись в Косово со звездой, усыпанной бриллиантами. Вот тебе образец австрийской политики на Балканах. Убийства, мелкие гнусности, клеветнические подлоги. А серьёзного отношения к делу и проникновения в глубь вещей и настроений — никакого!..