Притяжение влюбленных сердец (СИ) - "Цветы весеннего сада" - Страница 38

Яков из-под приспущенных век тайно наблюдал за женой. Он чувствовал ее стремление оберегать свою честь даже от него, своего мужа. Это было и забавно, и трогательно.

Однако этим утром он не хотел портить редкий момент, и с мужским хищным интересом смотрел на жену.

Сначала зрелище было совсем, на его взгляд роскошным, жаль, что недолгим.

Анна изящно сидела на коленях, опустив ягодицы на пятки. Обнаженная спина была почти полностью укрыта колечками волос и лишь полоски молочной кожи просвечивали меж разметавшихся прядей.

Ягодицы и поясница с привлекательными ямочками были наполовину обнажены. Умопомрачительная картина, достойная кисти художника эпохи Возрождения. Вид обнаженной со спины супруги сильно взволновал Якова, но он не хотел смущать ее, поэтому даже ощущая закономерное томление, никак не обнаруживал перед ней, что уже не спит.

Анна, похоже, что-то все-таки почувствовала, потому что с быстротой вспугнутого зайца, почуявшего охотника, резко поддалась вперед, и натянула сорочку. Подозрительно оглянувшись на супруга, и не обнаружив признаков его пробуждения, она вновь обратилась к поиску вещей.

Яков мысленно лукаво улыбнулся. Анна была еще по-девичьи довольно стыдлива. Он относился к этому с пониманием. Если вечером, ночью она уступала его напору и страсти, отдавала свое тело во власть его смелых прикосновений, щедро сама делилась своими трепетными ласками с мужем, то утром чаще всего была обратная картина.

Аня по-прежнему пряталась от него, заворачиваясь в обилие невесомых вещичек. Плотно завязывала пеньюар и домашнее платье. Штольману нравилось все в его жене, и эта робкая пробуждающаяся стыдливая женственность тоже. Анна была идеальна. Она была естественна в проявлении своих эмоций и Яков понимал, что она не откроет сразу свою чувственность, ей нужно время.

Он даже был удовлетворен этой непорочностью, как может быть удовлетворен мужчина-собственник, когда он столь пылок и ревнив, и сам обладает высокими моральными принципами.

Штольман догадывался, что придет время, и Анна станет спокойнее. Она с удовольствием будет воспринимать его неприкрытый мужской интерес к себе, но он был готов ждать этого момента, сколько понадобится. А пока ему нравилось подыгрывать и этой утренней скромности, хотя его энергичному и темпераментному телу желалось совсем иного. Того же, что и ночью, ее пылкости, нежных податливых объятий и поцелуев. Да он бы вообще предпочел сегодня с женой из постели не вылезать!

Анна, будто почувствовав взгляд, сердито обернулась, но Яков никак не обнаруживал себя перед ней проснувшимся, продолжая лежать в той же позе.

Он неожиданно вспомнил, как она вчера рассердилась на него, когда он сказал ей о возможной уже сейчас беременности. С Анной Викторовной всегда так — никогда не знаешь, какую реакцию на его слова она выдаст. Да и он хорош. Что за поток резких слов он ей вчера выдал на-гора под влиянием эмоций.

«Я не племенная кобыла» — сказала гневно Анна как отрезала, сверкнула глазами, отказавшись даже обсуждать эту тему. Еще и возмущенно обвинила его в том, что он задевает ее скромность.

Почему? Якова немного беспокоил этот вопрос. Беременность — это естественный этап супружеской жизни. Он даже не ожидал от себя, с каким большим нетерпением будет ждать этого момента. У него так много нерастраченной любви и нежности, что хочется завладеть Анной всей без остатка. Его любви хватит и на нее, и на их детей.

Как это волнительно отдать ей часть себя самого и наблюдать за тем, как меняется ее тело в ожидании первенца.

Яков думал, что должно быть, это главное в мире таинство — быть свидетелем тому, как любовь помогает рождаться новому существу, маленькому и трогательному — одному общему от двух родительских половинок. Получить продолжение себя в любимой, это истиное счастье супружества.

Почему же Аня сказала, что он смутил ее? Может быть, она страшится материнства? Анна — единственный ребенок в семье, на ее глазах не росли братья и сестры. Насколько она вообще осведомлена о том, как протекает беременность, рождение ребенка?

Во всяком случае, он пока не будет говорить на эту тему, раз Анна испытывает неловкость, подождет удобного момента. Или за них быстрее все решит природа.

Тем временем Анна нашла все, что ей было нужно, и молниеносно убежала за ширму. Оттуда донесся ее голос, с нотками укора и хитрой язвительности:

— Я знаю, что Вы не спите! У Вас, Яков Платонович, дыхание почти сразу изменилось, как просыпаться изволили! Не притворяйтесь.

Яков засмеялся и решил вставать, раз он уже так очевидно изобличен в своем подсматривании за женой.

Из-за ширмы виднелись всполохи белых кружев нижней юбки. Анна почти справилась с нательным бельем.

Яков заправил кровать, давая возможность ей не торопиться и почти одеться, и только после подошел к любимой:

— Доброе утро! — сказал он, целуя её в щеку, — Анна Викторовна, жена сыщика и сама отличный сыщик!

Погладив ее пальчики, он отнял их от плательных крючков, и с удовольствием перехватил инициативу, довольно ловко помогая зашнуровать корсет, застегнуть красивое синее шерстяное платье с кружевным воротничком.

Анна быстро и уверенно собирала послушные локоны в объемный пучок перед большим зеркалом.

— Что бы Вы хотели на завтрак, Яков Платонович? — спросила она, подкалывая волосы шпильками и выпуская немного завитков в районе висков.

— Я буду все, что будете Вы, оставляю выбор за Вами. — улыбаясь ответил Штольман.

Уступая инициативу в бытовых вопросах, его радовала возможность понаблюдать за Аней со стороны, узнать ее с помощью простых житейских обстоятельств получше.

Яков подмечал и раньше, еще в Затонске, за Анной Викторовной, каждую мелочь. А теперь, после венчания, он мог узнать ее со скрытой от него ранее, домашней стороны жизни.

Каждая грань ее характера оказывалась интригующей, дополняла портрет жены новыми красочными деталями. Наверное он просто был очень влюблен в свою жену.

Штольман хотел было пойти за открывающей дверь супругой, чтобы сопровождать ее.

Анна поняла мужа без слов и погрозила пальчиком:

— Яков Платонович-Яков Платонович! Никуда я не денусь. Вот спущусь на первый этаж, и сразу же вернусь. С кофейником!

Не дожидаясь ответа, она, довольная собой, выскользнула за дверь.

Яков удержал себя, призывая к благоразумию. Ничего страшного, если Анна сходит, распорядится насчет завтрака сама. Если он будет продолжать опекать ее в том же духе, она, чего доброго, поднимет бунт. А бунт Анны Викторовны явление почти неукротимое.

Штольман приступил к утреннему ритуалу бритья. Он брился бы и на ночь, но заметил, как супруга по вечерам чувственно прикасается к его щетине. Ей явно нравилось ощущение его небритости на своей коже.

Бритье было простой ежедневной процедурой, лишенной флера романтики, но Анна Викторовна думала иначе. Она, тихонько вернувшись в их апартаменты, с замиранием сердца, восхищенно смотрела на Штольмана, уверенными отточенными движениями рук брившего лицо.

Когда Яков вытерся полотенцем, он сказал озорно выглядывающей из комнаты супруге:

— Идите сюда, Анна Викторовна!

Поцеловав ее несколько раз в губы и, беспорядочно, в лицо и шею, не выпуская смеющуюся от удовольствия жену из объятий, он спросил, что же она находит такого интересного в простом утреннем бритье, уже не первый раз?

— Вы просто очень красивый, Яков Платонович! — ответила Анна, любовно оглядывая его и прикасаясь пальчиками к гладким щекам. А когда бреетесь — особенно!

Яков покачал головой. Вот уж искренняя бесхитростная ценительница мужской красоты! Он вообще недоумевал, что Анна Викторовна нашла красивого в нем, серьезном мужчине средних лет, но она смотрела на него с таким любованием, что он, Яков, охотно верил, и ему были очень приятны ее слова.

В комнате на туалетном столике лежали пригласительные. Ими следовало заняться. Бал, музыкальный вечер, литературный салон. С легкой руки Княгини Багрянской их ждали в лучших домах Москвы, но по-настоящему важным было Штольману попасть лишь на один званный вечер. Он передал карточки жене.