Десерт для герцога - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 15

– Что угодно, лишь бы добыть эти проклятые… Лишь бы ты не…

– Хватит. – Еще немного, и я сама разревусь. Все-таки этот здоровый лось был еще мальчишкой. Просто мальчишкой, который не справился со свалившейся на него ношей. – Не вини себя. Ничего страшного не произошло.

Он горько и зло рассмеялся.

– Ничего не случилось, – повторила я, сама обнимая брата. – Меня никто не тронул.

– Но… – Фил шмыгнул носом – в самом деле, точно мальчишка. – Разве ты не к Альбину ходила?

– А откуда ты знаешь?

– Я сказала, – снова подала голос Джулия.

– Ты? – Я выпустила Фила, ошарашенно уставившись на нее. Они были очень похожи. Те же пепельные волосы, тонкие черты лица. Только Фил был сухощавым и жилистым, а фигура Джулии казалась пышноватой, хотя девочка не оформилась как следует. Может, вытянется еще. Хотя я меряю привычными мне мерками, а здесь, если она сохранит легкую полноту, то, повзрослев, будет считаться красавицей. Аристократы ценили хрупкость и бледность, крестьяне – пышную грудь и широкие бедра. Ева пошла в мать, и деревенские кумушки судачили: кто ж такую замуж возьмет, как тростинка, то и гляди переломится.

– Откуда ты-то знаешь?

– Ты молилась полночи, – Джулия потупилась. – Просила у господа прощения, и чтобы все получилось. Думала, что я сплю, а я… не смогла признаться, что все слышу. Я хотела утром тебе помешать, если сама не смогу, то сказать Филу, но проспала. – Она зарделась. Как и все белокожие, Джулия краснела стремительно и ярко, даже при не слишком хорошем освещении трактира было видно. – А когда проснулась, мы попытались тебя догнать, но пастух сказал, что ты прошла давно и…

Я покачала головой. Очень хотелось выругаться – что это за жизнь, человеку даже помолиться без свидетелей нельзя! Но пугать младших не стоило, и я сказала только:

– Господь услышал мои молитвы и не дал погубить душу. У меня не хватило смелости довести дело до конца.

Джулия перекрестилась. Я отогнала размышления о том, как вера сумела здесь ужиться с магией. Со временем узнаю, если доживу.

– Прости меня. – Фил снова шмыгнул носом, опустив голову.

Я помедлила. С одной стороны, мне было его жаль, с другой – а что, если и я начну срываться на том, кто ближе? У меня тоже утро выдалось очень насыщенным. Брат, кажется, понял меня не так, потому что сглотнул и прикусил губу, еще ниже опустив голову. Я вздохнула: нужно было вовсе не иметь сердца, чтобы не простить. Молча обняла его, взъерошив волосы на затылке, и Фил крепко обнял меня в ответ, еще раз безмолвно извиняясь.

Джулия снова напомнила о себе.

– Но что теперь нам делать? Как спрятаться?

– Так. – Фил утер лицо рукавом, поднял голову, превратившись в сурового старшего брата. – Ты подслушивала?

Джулия снова залилась краской.

– Тот господин был таким… лицо вроде доброе, а глаза, как у снулой рыбы. Я испугалась, когда он заперся с сестрой. Я не хотела подслушивать, хотела знать, вдруг надо будет позвать на помощь!

– Кого позвать? – фыркнула я. – Чаек?

В тот вечер, когда Гильем угрожал Еве, Фил с Бланш были в деревне, на вечерней службе. Их мать очень любила именно вечерние молебны, и они переняли эту любовь. Ева была не слишком усердна в вере, да и должен же кто-то присматривать за трактиром, а Джулия осталась ей помогать. Так что позвать на помощь сестра в самом деле могла разве что чаек.

Она снова залилась краской.

– Я бы в деревню побежала. Я быстрая.

– Бланш разболтала о том, что услышала? – Все с той же деланной суровостью спросил брат.

Джулия замотала головой. Посмотрела жалобно.

– Что мы теперь будем делать? Мне страшно.

Так, кажется, пора вспомнить, кто здесь старший.

– Хватит, – твердо сказала я. – Бог не выдаст – свинья не съест. Для начала поедим, и никаких тревожных разговоров. Иначе буду очень ругаться.

Судя по улыбкам младших – так они и поверили в способность Евы ругаться. Ничего, скоро поверят: я все равно не смогу притворяться тихоней. Сделав вид, будто не заметила их переглядываний, я добавила:

– Бланш в огороде? Зовите.

Джулия побежала в кладовку, Фил последовал за ней: дверь на задний двор выходила из комнатушки за кладовой. Там же была лестница, которая вела в наши комнаты на втором этаже: одна спальня для взрослых, вторая для детей. Правда, родители ночевали в своей спальне только когда болели или в те редкие ночи, когда в трактире не было гостей. Обычно они спали в кладовой, чтобы быть ближе к постояльцам и, если им что-то понадобится, услышать и быстро помочь. Сейчас я догадалась, что была еще одна причина – так они охраняли запасы, в конце концов, сдвинуть засов магией нетрудно. В гостевые комнаты лестница поднималась из обеденного зала, и постояльцы могли спуститься в него, не потревожив хозяев.

Я задержалась в зале, чтобы разглядеть его своими глазами, не доверяя впечатлениям Евы. На первый взгляд трактир действительно выглядел чистым, если не считать ровного слоя копоти на потолке и стенах сантиметрах в тридцати под ним. Но этот равномерно-черный слой не выглядел грязью. Возможно, потому что копоть от побеленного отделяла довольно четкая линия, будто специально красили: горячий дым повисал под потолком, прежде чем устремиться в оконца, для него проделанные. На камнях стен отсутствовали пятна от еды и плесень, земляной пол выстилала чистая солома, столешницы были выскоблены добела.

Но стоило присмотреться повнимательней, и ощущение чистоты терялось. Вроде бы мелочи, но мелочи, которые портят впечатление разом и насовсем. Залапанные дверные ручки. Намертво въевшиеся жирные пятна на столах – там, где вечер за вечером ставили сальную свечу. И даже сейчас, при открытых окнах и двери, в носу свербело от запаха перегорелого жира, какой бывает у фритюрницы, масло в которой не менялось неделями. Что же тут делается вечерами, когда окна закрыты и полно гостей? Я скривилась при одной мысли.

С освещением нужно что-то решать. В книжках правильные попаданки начинают с варки мыла, а мне, похоже, придется начать со свечек. Там, где едят, должно пахнуть вкусной едой, а не горелым прогорклым жиром, иначе мне самой кусок в горло не полезет. И плевать, что здесь везде так, кроме разве что замков, которые наверняка освещаются какими-нибудь магическими шарами.

Еще меньше мне понравился нагар на котлах. Изнутри-то их тщательно мыли, это я помнила, а снаружи… Конечно, на вкус еды то, что пригорело к посуде снаружи, не влияет, и все-таки это никуда не годится. Для домохозяйки сошло бы и так, но если кухня открытая и все на виду, должно быть идеально чисто.

Но прежде всего нужно перебрать продукты. Память Евы подсказывала, что отец следил за их доброкачественностью, но, возможно, у нас с ним разные представления о качестве продуктов, так же, как о роскоши и чистоте. Мне доводилось слышать про грибок, живущий на злаках, из-за которого целые деревни, а иной раз и города накрывали эпидемии галлюцинаций и судорог. Не хотелось бы на собственной шкуре узнать, что это такое.

Я тряхнула головой и двинулась в кладовку. Сделаю. Все сделаю, только сперва спрячу младших у родни и найму охрану. А там разберусь и с продуктами, и со свечками, и со всем остальным, что я пока не заметила.

Фил выложил на стол лепешку хлеба. Корочка выглядела поджаристой, похожей на ржаную, но кое-где виднелись пятна золы. Я припомнила, как этот хлеб пекся: ячменная мука грубого помола, вместо дрожжей – пивная пена. Добавить воды, промесив и сформировав лепешки, обсыпать мукой, дать немного расстояться и положить в золу. Мука не позволяет ей прилипнуть к хлебу, но кое-где все же муки оказывается недостаточно.

Ладно, я не брезглива: в огне все микробы точно сдохнут, уголь полезен для пищеварения, да и кто ни разу не ел картошку из костра? Хуже, что такой хлеб поднимается через раз и вкусен только свежим. Надо завести закваску, по крайней мере, так можно будет более-менее стандартизировать количество дрожжей, а то в пиве оно зависит от того, как долго бродило сусло. Хорошо бы еще печь для нормального хлеба… Мечты, мечты…