Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! (СИ) - Юраш Кристина - Страница 7

— С-с-стоять и не ш-ш-шевелиться, — простонала я, чувствуя, как чешется везде!

Тело расслабилось, и сосуды стали расширяться. Так восстанавливается кровоток.

— Я спросил, что мне делать с тобой, девица? — послышался голос надо мной, когда я понимала, решив, что снять шапку — это еще не «раздеваться»!

— Не видишь, Хозяин, помирает она… — послышался грустный медвежий голос. — Недолго девке осталось.

— Нельзя мне п-п-помирать! — сжала я в руках чужую колючую одежду. — У меня Носок в лесу! Семен Семеныч! На р-р-рыбалку п-п-пошел! Его ж-ж-жена об-быскалась!

— Я же говорю, помирает, — проревел Буран. — Ну, хозяин, тебе решать! Не нам… Но я бы ее оставил! Потешная девка! Ишь, додумалась, Лешего в лесу спасать! В деревню ее нельзя! Засмеют! Лешего из лесу выводила!

— Ой, не могу! Ты за водяным не ныряла, случаем? А то вон какая мокрая? Вдруг на берег его тянула? — смеялась волчица. — Из воды спасала!

Все это было похоже на бред. И звери говорящие, и мужик-красавец в шубе…

— П-п-помогите Семена Семеновича найти! А т-т-то его карачун возьмет-т-т! — требовала я, чувствуя, что вот-вот начну снимать с себя одежду. Жар был просто нестерпимый, словно я иду в сорок градусов тепла в меховой шубе.

— Зачем возьмет? — удивилась Метелица.

— Куда возьмет? — удивленно спросил Буран.

— За что возьмет? — удивленный послышался голос Хозяина. — На кой мне Леший?

Я чувствовала, как мои пальцы тянут вниз молнию на мокрой куртке. Мне казалось, что я плавлюсь от жара, как сырок в микроволновке.

— Хозяин, а что она там делает? — послышался бас Бурана. — Раздевается, кажись?

— Это ей хозяин понравился! — вздохнул волчица.

— Понравился, значит? А мужик че тады раздеваться начинают? — послышался озадаченный голос медведя. — Тоже понравился, значит?

— Так что с девкой делать? — перебил Хозяин. — Мне-то она не нужна…

Глава четвертая. А теперь все дружно позовем Снегурочку!

Чем дальше в лес, тем толще мишки и вкуснее шишки

— Еще раз спрашиваю. С девицей что делать? — повторил вопрос Хозяин, потому что ответом ему была тишина.

— Помрет вот-вот, жа-а-алко, — послышался вздох волчицы. — А так хоть снегуркой будет… Все ж жизнь какая-никакая… Так ты ж сам говорил, что помощника хотел бы!

— Ты погляди на помощничка! Кожа да кости, мне в пояс дышит! Едва до груди достает! — донесся голос Хозяина. — Много с нее помощи будет? На нее дышать страшно! Кажись, вот-вот пополам сломается! Эх, жаль тебя девка…

И тут я почувствовала, как мою голову приподымают за подбородок.

— Вы гляньте, птенчик какой-то! — усмехнулся богатырь. — Одни глазища!

— С-с-спасите С-с-семен С-с-семеныча… П-п-пожалуйст-т-та… — прошептала я, заглядывая в глаза. — Я п-п-прошу вас… С-с-спасите его…

Мне показалось, что я заплакала. Говорили, мне одной лисой лучше не ходить. А тут пересменок. Но у зимы пересменка не бывает. Каждая минута на счету… А я — опытная… Думала справлюсь… И ведь почти справилась…

— Он же з-з-замерзнет насмерт-т-ть… — добавила я, чувствуя, как дрожат губы, а любая буква «т» превращается в плевательно-пулеметную очередь.

— Леший? Замерзнет? Насмерть? — в серых глазах стояло такое удивление, словно я глупость сморозила. — Вот в чем дело! Понял я. Ее леший в лес заманил. Небось, за старое взялся…

В этот момент густые брови сошлись на переносице. Только сейчас я заметила, как сверкает его шуба драгоценностями и взгляд чем-то очень нехорошим.

— Дык, он частенько человеком перекидывается и заманивает! — встрепенулась волчица. — То кричит, помощи просит! То еще че удумает! А тут девка сердобольная попалась! Спасать, видимо, кинулась! И в прорубь угодила!

— Теперь и мне ее жаль. Ну, девица, посмотри вокруг, попрощайся с жизнью прежней… Будет зима тебе домом родным. Больше весны и лета не увидишь, — произнес богатырь, внимательно глядя на меня. — Будешь жить во дворце ледяном. Будут тебе песни петь вьюги-метели. Или околеешь… Выбирай…

— Никогда весны не увижу? — всхлипнула я. А я так любила весну и осень… Больше лета…

— Зато жива будешь, — послышался голос. — Но к людям ты не вернешься… Никогда…

— С-с-спасиб-б-бо, что с-с-согрели! — выдохнула я, слегка растягивая слова. — Но мне п-п-пора… Искать… Семена Семеновича-ча-ча…

Прямо фламенко жаркое: «ча-ча-ча!» получилось. Но у меня зуб на зуб не попадал.

Я отшатнулась и покачнулась, словно пьяная. Вокруг меня был только снег, деревья, огромный медведь, белая, припорошенная искрящимся снегом волчица и красавец — косая сажень в плечах в роскошных мехах.

Видимо, я все-таки переоценила свои силы, поэтому силы изменили мне. Сделав буквально три шага, я упала на мягкий девственный снег, устилающий бескрайние зимние просторы. Я лежала на нем, как на перине, глядя в зимнюю ночь.

— Сейчас… Немного полеж-ж-жу… С-с-силушек наб-б-берусь и п-п-пойду, — прошептала я, глотая огромные снежинки, падающие на лицо. — Не п-п-переживайте… Я с-с-справлюсь… П-п-просто отдохну немного…

— Никуда ты дойдешь, — послышался голос в завывании метели. — Выбирай. Или снегурочкой… Или смерть…

Мне почему-то ужасно не хотелось умирать… Хотя, я понимала, что в мокрой одежде в такую стужу, я никуда не дойду. Бедный Семен Семенович. Надеюсь, что ребята его найдут.

По щекам текли и тут же замерзали слезы. Мне все это показалось… И медведь, и волчица, и красавец в роскошной шубе… Все это просто агония…

Стало вдруг так обидно! Столько всего не успела!

Моя рука поднялась, словно пытаясь поймать летящие снежинки. Она тянулась в ночное небо. Я попыталась выговорить отчаянное: «Мама!», но смогла лишь чуть-чуть раздвинуть дрожащие губы. Последний взгляд в эту вселенную, где была такая совершенная красота и так много всего-всего, скользнул по белоснежным елям.

Я почувствовала, что моя рука не упала в снег. Мою руку поймали. Она, такая маленькая, хрупкая и озябшая лежала в огромной ручище, похожей на лапу медведя. Я попыталась сжать пальцы, но не смогла.

— З-з-значит, т-т-ты не с-с-сон, — прошептала я, видя, свою руку на огромной ладони.

Я закрыла глаза, как вдруг открыла их, чувствуя неожиданное прикосновение к своим губам.

Меня щекотала борода. В воздухе кружились снежинки. Мои замершие губы раздвигали поцелуем, словно выдыхая в них стужу. Мороз пробирал до кости, но губы казались такими мягкими и теплыми.

Вокруг нас поднялась и завертелась серебристая поземка, словно окутывая нас со всех сторон. Это было настолько красиво и удивительно, что я краем глаза смотрела на нее, поражаясь, как раньше не замечала эту красоту.

Я втягивала эту стужу, чувствуя, словно из меня вырываются последние остатки тепла.

От стужи внутри вдруг стало невыносимо страшно. В душе поднялась такая буря, что я даже забыла, как дышать. В один из моментов мне показалось, что я сойду с ума от мороза, пробежавшего по коже.

Но потом я поняла…

Под вой метели, под пение вьюги, на снежном покрывале этот поцелуй вдыхал в меня жизнь. И я схватилась за нее, жадно ловя чужие губы, из которой сочился холод. Одна моя рука вцепилась в чужую руку, сжала ее изо всех сил, а я подалась вперед, сама раздвигая чужие губы, словно выпрашивая еще капельку жизни.

Казалось, я слышу в поднявшейся метели музыку. Древнюю, первобытную, похожую на пение шаманов. Словно тысячи костров вспыхнули посреди заснеженной чащи, согревая и освещая это страшное таинство.

По щекам текли слезы, превращая в хрустальные льдинки. Мои озябшие руки цеплялись за густой мех чужих одежд, перебирали драгоценные камни. Я жадно ловила ледяное дыхание под завораживающую песню вьюги.

Мне было так стыдно, так страшно и так… сладко, что я никогда в жизни не забуду это упоительное мгновенье, эту вьюгу, эти яркие звезды зимней ночи и губы, убивающие меня поцелуем.

Это чувство, эти слезы, это бесконечное тепло было таким удивительным, что я перестала соображать. А потом все кончилось. Мир вокруг стал темным, а потом и вовсе исчез. Я провалилась в черную пустоту.