Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! (СИ) - Юраш Кристина - Страница 20

— Что приключилось? — послышался голос Карачуна. Он склонился ко мне.

— В карты проиграла, — соврала я, понимая, что сама дура. Сама придумала, сама поверила. И кто в этом виноват? Только я сама!

— Да не реви, — послышался голос, когда я думала о том, что пора бы перестать придумывать себе мужиков. — Чай не корову!

— А лучше бы корову! — возмутилась я, пытаясь взять себя в руки. — Белок… Целое стадо! Оно было у меня почти в кармане, как вдруг он опять с козырей пошел!

— Нашла с кем в карты играть! С Лешим, — хохотнул Карачун. — Ну ты даешь! Ну все, не реви!

Еще немного, и я докачусь до Ванюшки. Кстати, а где Настенька? О! За нами плетется. Может, ей хоть шубу дать?

— Ладно, не реви, — проскрипело дерево, когда я стряхивала слезы-льдинки. — Белок дать не могу! Водяному должен! А вот лис бери! Считай, большие белки! На злобу Карачуну! Хи-хи!

И тут я увидела лис. Муж сверкнул глазами, мол, какая коряга заговорила. А я тянула руки к красивым огненным зверькам. Они такие красивые!

— Можете Настеньку в деревню проводить? — спросила я, глядя лесных красавиц, которые появлялись, из-под елей.

— Ой! — пискнула Настя, когда лисы погрузили ее на себя и потащили с поляны. Ничего себе!

— Как доедешь — отзвонись! Хотя бы в колокол, — вспомнила я, что телефонов тут нет. — Марфуша! Аленка! Я вас прошу! Проследите за тем, чтобы Настеньку домой доставили!

Не то, чтобы на сердце неспокойно было. Скорее, я просто не хочу опять просыпаться от крика: «Ванечка! Ванюша!»

— Чив-чив-чиво? — чирикали воробьи вокруг меня, слетев с ветки.

— Ща сделаем! — выдала то ли Марфуша, то ли Аленка. И стайка воробьев полетела туда, где за косматыми елями скрылась лисья процессия.

— Боишься, заругаю? — спросил Елиазар, глядя на меня. — А я заругаю. Ты пошто людей из лесу выводишь! Неблагодарные они! Вон в этом году что? Жалуются на меня, что посевы плохо укрыл! А сами что? Когда им было сказано урожай снять?

Говорил он негромко. И без злобы.

— Может, потому что я сама человеком была? — спросила я. — Ты ведь никогда человеком не был. Откуда тебе знать, что чувствует человек, заблудившийся в лесу? Вот и все.

Я опустила голову, думая про то, что пора заканчивать с выдуманными принцами. Мои ноги легко шли по толстому насту. И я не провалилась.

— А сейчас-то ты чего? — послышался голос за спиной.

— Вижу, что тебе с лаской любая подойти может, — буркнула я, раздумывая, может конфету съесть? С горя?

— Люди для меня что дети, — послышался усмехающийся голос, пока я шарила рукой в кармане в поисках конфеты. Ну и глубокие же карманы! Прямо не карман, а целый рудник! Где эта конфета? Или в левом? Сейчас полезем в левый!

— Дети, значит, дети, — вздохнула я, доставая конфету и разворачивая ее. Засунув ее в рот, я поняла, что что-то тут не то.

— Тьфу! — выплюнула я, пытаясь посмотреть завод изготовитель. — Гадость-то какая!

Фантик был потерт. И на нем уже мало что можно было разглядеть. Я засунула руку за второй, достала ее и понюхала. Конфетка пахла… эм… природой!

— Это что такое? — удивилась я, рассматривая конфету.

— Заячий помет, — послышался голос Буранушки. — Леший мастак заячьим пометом гостей кормить! А коли хлеб дает, так то березовый гриб. А людям кажется, что хлеба краюха!

— Тьфу! Фу! Бе! — сплевывала я на снег, вспоминая довольное лицо Настеньки, уплетающей хлебушек с вареньем. — Бе!

Я пыталась счистить с языка конфету, морщась и стараясь не представлять, из чего было варенье. Мои вопли спугнули зайца. Он бросился в лес.

— Беги, шоколадная фабрика! Фу! — у меня даже слезы на глаза выступили. — Надо же! Тоже мне… Ой, тьфу! Это ж надо!

Я прижала руку к лицу, как вдруг почувствовала, что меня обняли и к себе прижали. Я уткнулась в шубу, чувствуя, как меня гладят по голове и смеются.

— Надо же! Повеселила ты меня! Надо ж было у Лешего конфеты брать! — послышался смех.

— А я откуда знала! — мне было так обидно. — Я уже поняла, что у Лешего ничего брать нельзя!

— Ну все, полно, — послышался голос. — Не реви. Нашла из-за чего расстраиваться!

А меня похлопали по спине так, что вправили сразу все позвонки.

— Еще снежком дом Лешему присыплем, — послышался голос. Я подняла глаза, чувствуя себя маленькой девочкой.

— А! — ужаснулась я, видя, как на поляну медведь выходит. Огромный такой, страшный.

— Ванечка! — припугнула я, вырываясь и делая вид, что бросаюсь на него. Медведь замер, трусливо пытаясь дать деру. Но потом передумал. И решил вернуться.

— Ванечка-Ванюша! Иди ко мне, родненький! — расставила я руки.

Треск веток и жуткий рев оповестил лес о том, что конкретно в этом лесу при слове «Ванечка!» медведи спать бояться! Им теперь, видимо, кошмары снятся. Бежит на них баба с расставленными руками и орет: «Ванечка!». Еще бы! Да тут любой медведь станет официальным поставщиком варенья для лешего!

Когда я повернулась, я с удивлением увидела, как смеется мой муж.

— Чего смешного! Это же шатун! — возмутилась я, тыча пальцем в сторону панического бегства. Медведь не вернулся. Видимо, решил пошататься в другом месте.

На меня пристально смотрели серые глаза.

Глава четырнадцатая. Снегурятина

И тут послышался смех. Карачун смеялся, пока я пожимала плечами.

— Потешила, девица, — заметил он, глядя на меня. — Сколько лет живу, никогда такого не видел!

— А ты ее брать не хотел! — вздохнул Буран, глядя на хозяина.

— Точно-точно! — усмехнулась Метелица. С ее улыбкой только фотографироваться. Это было что-то из серии «дровосека съела, а у него попка горькая!»

Внезапно смех оборвался. Он смотрел на меня, а я не понимала, в чем дело.

— Теперь точно бы не взял, — послышался серьезный голос. Он взмахнул полой шубы, заметая все вокруг. Снежный вихрь застилал глаза. Когда я открыла их, увидела, что на поляне остались только мы втроем. Откуда-то сверху пошел снег. Я впервые видела такие красивые большие снежинки. Одна из них упала прямо на мою ладонь. Раньше я не успевала рассмотреть снежинку, потому что она быстро таяла. А сейчас снежинка лежала на моей бледной ладони и не таяла.

«Значит, не взял бы…», — вздохнула я, ломая красавицу — снежинку в руке.

— И не надо, — холодно заметила я, напоминая себе, с кем имею дело.

— Чив-чив-чив! — налетели на меня воробьи.

Я чуть не упала от неожиданности в сугроб.

— Доставили! — басом прямо в ухо крикнул страшный голос то ли Марфуши, то ли Аленки. Я пока что их плохо различаю.

— Чив-чив, — снова налетела на меня стая воробьев.

— Что? — удивилась я, понимая, что еще не все.

— Баба! — рявкнул мне в ухо зловещий бас. Воробьи разлетелись. Я прислушалась.

— Накукуя! Накукуя! — орали кукушки где-то в глубине леса, которые уже должны были десятый сон видеть. Я не говорю про «улететь в теплые края».

— Где? — удивилась я, отряхивая роскошную одежду от снега. — Ну что? Проверим?

Я оседлала Бурана, до сих пор не веря, что потеряла целых семь дней! Семь драгоценных дней. Сколько же людей за это время заблудилось в лесу насмерть? Тут каждый час считаешь, а тут дни!

«Всех не спасешь!» —   напомнила я себе. «Но попытаться можно!» —   ответила я тогда, когда мы опустили носилки, а к телу ребенка бросилась мать.

Мы почти пробились сквозь снежные заносы, как вдруг я увидала нечто огромное, сидящее под деревом. Это нечто напоминало серого, нахохлившегося мехом шубы зайца — переростка. Единственное, что я успела рассмотреть, так это красные щеки. Пол этого «нечта» угадывался с трудом. Судя по хмурому взгляду это мог быть кто угодно. Из платка торчал красный нос, красные щеки и как бы все.

Оно сидело под елочкой и молчало.

— Вы живы? — спросила я, видя, как огромная варежка отодвигает платок. На меня смотрели маленькие, подведенные угольком глаза.

— Ты кто? — насупился огромный хомяк.