Дай мне! (сборник) (СИ) - Денежкина Ирина - Страница 9

Это с одной стороны.

А с другой, я соскучилась. Как–то пусто было на душе, точнее, не пусто, а захламлено. Всё валялось наперекосяк. Взять бы тряпку, веник, совок и вымести всё ненужное, протереть всё нужное, расставить по полкам аккуратно. Вот Деня, вот Нигер. Этого выкинуть, этого поставить. Или наоборот.

Трубку взял Нигер. Я растерялась и замолчала.

– Это кто? – доверчиво спросил он.

– Это я, – сказала я.

– Ммм… А кто именно?

Тут я вспомнила, что имени моего Нигер не знает. Тогда кто я? Где я? Зачем я? Э…э…э… Во дура, позвонила…

– А!… Это ты! – каким–то непостижимым образом догадался вдруг Нигер и сказал «ты» таким голосом, что я поняла – обо мне.

– Как поживаешь? – стандартно поинтересовалась я. Ну да, штамп. Но не могу же я прямо сказать: «Я соскучилась…» Мы знакомы–то два дня, и то еле–еле.

– Хорошо, – ответил Нигер. – А ты?

– И я хорошо, – автоматически повторила я. – Ты почему сегодня не пришёл?

– Ездить далеко! – весело ответил Нигер.

У меня всё упало. Настроение, углы губ, даже руки чуть не отвалились. Папье–маше. Стукнешь – и оторвалось. «Далеко ездить»! Это до меня ему далеко. Район решает. Ничего у нас и быть не может. «Далеко…» Мне расхотелось говорить. Горло сжалось, с трудом продралось сквозь него: «Пока».

– Ладно… пока… – удивился Нигер.

Я повесила трубку. Дался мне этот Юго–Запад!!! У меня есть Деня. «Да, есть. Он ничего… Симпатичный…» – принялась убеждать я себя. Поверхностно убедила. Но ведь и вправду он симпатичный. Да ещё и с войны пришёл. «Со съехавшей кукушкой». Волкова права. Он юмора не понимает. Курит, смотрит в пустоту. Песни поёт, будто носом тыкает: «Девушка должна быть верной! Я солдат, охранял рубежи родины. Все остальные – лохи… А я имею право на любовь…» Имеет. На мою?

Как бы то ни было, но следующим вечером я сидела у Дени на кухне, подперев голову руками и рассматривала его армейские фотографии. Перед этим мы нормально так бухнули, у меня перед глазами всё плыло. Деня, голый по пояс, курил высунувшись в окно. На левом плече – голая баба и надпись «Тамань». На правом – какие–то узоры. И фотографии: вот Деня без татуировок, а вот уже с «Таманью». Вот мама и папа, вот он увешанный автоматами. Друзья. Снова друзья. БТР…

Деня стрельнул бычком в темноту и сел на табуретку.

– …Без войны будет не хватать самого крутого чего–то, чтоб нервы на кулак наматывать, – сказал он. – Чтоб кровь не из царапин, а прямо так лилась… из ран… с мясом развороченным…

«…И глаза ясные, – подумала я. – Железо, дым, мат и всё те же ясные глаза. Твои. «…И с другом не выйдет драки, если у вас, если у вас, если у вас друга нет!«…Если вы не живёте… Я живу?»

– …Умирать – так за что–то такое, большое, – продолжал свою мысль Деня. – Без грязи, кусок сплошной. А мы всё лепим и лепим какой–то пластилиновый ком. Зачем? Я хочу на войну. Чтоб меня там убили. По хую.

– А я что буду делать?

В этот миг мне и вправду казалось, что уйди он на войну, я прирасту к окну в скорбной позе.

– А ты жить будешь, – расхрабрился Деня. – Найдёшь себе молодого человека приличного, не такого ёбнутого, как я, – с наслаждением добивал он себя. «Чтобы услышать опровержение,» – догадалась я. Всегда так. Человеку свойственно преувеличивать, чтобы ему потом ответили: «Нет, что ты. Ты – супер». И я ответила:

– Зачем мне приличный молодой человек?

Денис пропустил мой порыв мимо ушей, увлёкшись своими мыслями.

– Самое то – это в армии и в тюрьме. Там сразу ясно, что человек из себя представляет… Без всяких, мать их, саво… самовыражений. Там ты один на один с собой. И не в «дедах» и «духах» дело…

– А в чём?

– В людях. Маменькиных сынков развелось до хуя. Всяких сопляков понторылых, которые за папика прячутся. А ты выйди один на один со мной, чмо, вот и поглядим, кто крутой. Мне по хую, какой он, бля, крутой… Он смерти по–любому не видел, когда рядом с тобой твоих друзей в мясо рвёт. Чмори позорные… Мажоры. Выебать всех и всё. Всех, на хуй, в армию…

Я смотрела на Деню в упор, а он не видел меня, у него перед глазами стояли «мажоры» и друзья. И друзья, видимо, имели «мажоров» швабрами. Или автоматными дулами.

Проснулась с трудом.

Голова не кружилась, но были приятные остатки усталости, когда не высыпаешься из–за какого–то важного для тебя дела. Я села на кровати и составила картину вчерашнего вечера. Была кухня, сигареты, парк, поцелуи Дени, нелогичные и прямо так и надо будто. Кто он мне? Вот–вот… Но просто… нет, не просто. Это сложно. Это по мозгам ударило, всё сложилось, как и надо было. Как единственный правильный вариант со множеством вариантов, тёплых, солнечных, продуманных до мелочей. Р–раз – и всё. Что–то есть. Внутри. И снаружи. И его спина, шрам на бритой голове… И татуировки. Как хорошо, что у меня есть Деня. Как хорошо, что он у меня был. Всего несколько дней, но показалось, что дольше.

Позвонила Волкова.

– Ты, блин!… – начала было она ругаться, но потом передумала и высказалась по делу:

– Сегодня в «Молоке» концерт. Звонил Ляпа–Шляпа, сказал, чтоб мы подходили на Грибанал, если хотим (Волкова сделала ударение, будто мы могли «не хотеть»).

– А концерт во сколь?

– Какая разница, во сколь, – недовольно протараторила Волкова – Подходить с пяти, чтоб потом они без нервов подготовились. Давай я после работки сразу заскочу на Грибанал, мы сегодня рано заканчиваем…

– Оки, я приду.

– Ещё бы ты не пришла!!! Как там Нигер? – поинтересовалась мимолётом.

– Э…э… – замялась я.

– Ладно, до вечера, дорогая, – у Волковой, видимо, не было времени ждать, пока я соображу.

– Пока.

Волковой по фигу. Она идёт в «Молоко», чтобы на халяву бухнуть и развлечься. Поглядеть, как пьяные девки будут хотеть Ляпу, Крэза, Сэма и Витю. Они ей более безразличны, чем мне. Это я сижу у Ляпы дома и обжигаюсь кофе, а не она.

Тогда почему Ляпа звонит Волковой, а не мне? Хм…

Пришла мысль: «Ляпе всего восемнадцать, он в армии не служил… Жизни не знает».

…Жизни Ляпа, может, и не знал, но играл, как будто установка барабанная вместе с ним родилась. Волкова намахнула пива и теперь расслабленно созерцала толпу молодёжи, а за их головами: толстощёкий Сэм с высунутым языком, с басом наперевес. Витя–гитарист – смуглый, с чёрной густой чёлкой. Орущий в микрофон Крэз. Совсем у стены – блестящие тарелки, мелькающие палочки и потная Ляпина рожа.

– Она спешить босая… дорогою из рая… но ранят камни ноги… и нет конца дороге!

У меня в животе всё дрожало и гремело. Музыка прошла насквозь, никаких своих мыслей не осталось и поэтому радость пёрла из глаз. Прозрачная, без всего.

У Волковой были безумно любящие глаза. И брови изгибались изящно.

Я моталась туда–сюда с поллитровым стаканом пива. Ляпа лихорадочно облизнулся, отпил из пластиковой бутылки минералку, уставился на Витю. Витя размеренно начал, чуть ли не по слогам:

– По–лу–за–кры–ты–е глаза мне объ–яс–ни–ли, что к чему…

И пьяный ветер вновь раздул давно погасшую войну.

Ночное небо неспроста пылает в зареве огней.

А я бессмысленно шепчу в плену несбыточных идей…

Тут Крэз захрипел:

– Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне немного солнца!!! Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне холодно–а–ай воды!!!

Толпа запрыгала, что–то крича, из каждого пёрла энергия, я чуть с ума от счастья не сошла. Такое вот концертное счастье: все вокруг – одно целое, через всех продето навылет «Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне!!!». А–а–а–а!!!

Всё остальное – неважно.

Потом поехали на квартиру к Сэму. Напились, как свиньи. Последнее, что помню: Волкова называет меня «моя сладкая девочка», Сэм с какой–то тёткой заваливается на диван, тётку эту предварительно раздевает смуглый Витя…

Утром узнаю, что пока я веселилась в «Молоке», приходил «такой бритый, кто он, это с ним ты ходишь до ночи?». Ну всё понятно, у Дени любовь ко мне проснулась. Или ещё что–нибудь.

После вчерашнего бесячьего состояния, Деня казался устаревшим, не умеющим веселиться челом. Немодным. А кто модный? Тот, кто «жизни не знает»? Внутри всё пело и орало, было на всё ха–тьфу. Жизнь прекрасна и удивительна. «Всё прах и суета сует! Всё ложь и… полнейший бред!» Ляпе надо в голову дать, что он, гад такой, не хочет меня. Да забить!… «Эх, мама, до чего ха–ра–шо!!!»