Хищное утро (СИ) - Тихая Юля - Страница 29

— …Пенелопа!

Я снова пожала плечами и вышла из столовой под непрекращающиеся возмущения предков.

Я даже успела немного позаниматься делами и, ругаясь на весь мир, почти час просидела в ванне с бритвой. В обед приехала мастерица, которая нарисовала на мне новое лицо, свежее и изящнее настоящего; она же, недовольно хмурясь, привела в порядок руки и обклеила ногти блёстками.

Ёши зашёл за мной в половину шестого. Я стояла у окна, по-зимнему ранний закат бил в глаза и звенел в пайетках, и я хотела бы сказать, будто от вида моей голой спины у Ёши в зобу дыханье спёрло или что-нибудь в этом роде, — но нет:

— Машина подана, Пенелопа.

Вообще, я предпочитала водить самостоятельно. Но здесь это, конечно, было бы неприлично.

Ёши был похож на грача в своём чёрном халате, украшенном чёрным же шитьём. Он подал мне руку таким подчёркнутым движением и с таким лицом, что захотелось провалиться сквозь землю.

До Холла ехали в молчании. Ёши глядел в окно, я зябко куталась в тяжёлое пальто, которое не надевала, пожалуй, с подросткового возраста.

— Не торопитесь, — предупредительно сказал супруг, выходя из машины первым.

Но его опередили: мою дверь открыл служащий в форменном бордовом пиджаке, и он же подал мне руку со звериными когтями.

Я так опешила, что вцепилась в локоть Ёши:

— Что здесь делают двоедушники?

— Полагаю, работают, Пенелопа, — с бесстрастной улыбкой просветил меня муж, принимая у меня пальто и подавая его гардеробщику.

— Это наш праздник, — гневно сказала я. — Это наш день! Здесь не должно быть мохнатых, кто вообще…

— Улыбайтесь, Пенелопа.

Мы поднялись по ступеням. Хлопок вспышек. В холле бурлили колдовская вода и человеческое море; я стиснула зубы — а потом усилием воли расслабила лицо.

Что ж, этот мир сошёл с ума, накренился и затонул. Надеюсь, сегодня здесь собралось не слишком много предков.

Холл — главное из всех колдовских зданий в Огице — выстроен длинным колонным прямоугольником. В застеклённой оранжерее, которая пытается казаться парком, шепчутся фонтаны и ручьи, а пески каменного сада скрипуче ноют о чём-то старом. Оранжерея окружена бессмысленной галереей, увешанной портретами и картинами колдовской войны; в передней части, после гардероба и массивной лестницы, дышит помпезностью большой зеркальный зал.

Он собран из тысяч зеркал, больших и очень больших, и каждое из них чарами крови связано с другими зеркалами, теми, что питаются водами рек на островах. Сегодня они показывали множество залов и празднично разодетых людей, а одно, самое яркое — бескрайнюю чёрную воду, ровный круглый срез льда и бюст Королевы.

Откуда-то звучала музыка, и, повертев головой, я нашла на укромном балконе девушку в синем, перебирающую ловкими пальцами струны огромной арфы. Звон бокалов, — разносят бокалы с чёрным вином; я взяла один, кивнув служащему-колдуну и украдкой выдохнув: хотя бы сюда не стали пускать двоедушников.

Это наш день. Это наш праздник, это наша память, это наша кровь; и здесь нечего делать мохнатым, которые уже однажды отказались слышать голос за биением своего сердца, как нечего делать здесь потомкам убийц Короля.

Зал звучал диссонантной, плохо сочинённой симфонией из тысячи разнородных мелодий, и всякая третья скрипка в ней мнила себя солисткой. Ёши услужливо подставлял мне локоть, и держаться за него было неудобно и непривычно. Воздух холодил голую спину, от каблуков затекали пальцы ног, и бабушкины жемчуга, которые я щедро рассыпала по плечам, казались тяжелее нашейного кольца доспешного гарнитура.

Чёрная вода всколыхнулась, — и клепсидры, звучащие из-за каждой колонны, как будто бы сделались громче. Человеческое море взволновалось. За зеркалом, в котором горели свечи и стояли полукругом церковники в белом, взметнулись дымные тени. И тогда то здесь, то там потихоньку запели.

В этом прелесть изначального языка: в нём слова рифмуются сами собой, будто нанизываясь на невидимую нитку ритмов и смыслов. И каждый поёт шёпотом, немножко по-своему, и колдовской гимн становится рокотом волшебной реки.

А когда всё стихло, Серхо Иппотис сказал небольшую речь от имени Конклава, грохнула музыка, и благословенный официоз закончился, — сменившись пустыми разговорами, глупыми сплетнями и расслабленным политесом.

— …шала, что в этом году Сендагилея просили приглашение, — по-островному растягивая слова, говорила Санна Вилль, седовласая мадам в сапфировой парюре, увешанная драгоценностями с ног до головы. — Какая наглость!

— Как по мне, их могли бы уже и пригласить, — второй голос скрипучий, но моложавый. — У них хорошая кровь, и вы видели, что они достроили у себя седьмой этаж?

— Не у себя, а в больнице.

— В своей больнице, танти. Вот уж у кого завсегда будет денег больше, чем нужно!..

— Мы не считаем чужие деньги, Адела, — в словах мужчины звучала мягкая укоризна, а ещё лёгкая дрожь, как бывает после излишне крепкого вина. — И следи за речью, будь так любезна. Мы же не зря выписали для тебя пластинки? Вспомни, как говорит диктор! Всегда-а, со скруглённой мягкой «а»…

— Конечно, папа. Но Сендагилея могли бы и…

— Господин Ёши!

Хавье Маркелава, грузный мужчина с залихватскими усами и блестящей лысиной, лучился довольствием. Они с Ёши коротко обнялись и хлопнули друг друга по спинам.

— Пенелопа, — он потянулся лобызать мою руку, но я сделала вид, что не поняла намёка. Тогда Хавье подмигнул Ёши: — Отойдём? Ребята ставят в саду стол.

Я не сразу сообразила: для покера. Конечно, ведь мой муж играет, и, говорят, пару лет назад выиграл у Хавье совершенно сумасшедшую сумму, а за год до этого — проиграл ему же родовые артефакты. Хорошо, что по брачному договору он не может распоряжаться активами Рода Бишиг.

— Благодарю, — Ёши покачал головой, — увы, жена не одобряет.

— Ааа, ну конечно, — Хавье расплылся в улыбке. — Молодожёны!.. Годика через три будем снова ждать тебя в клубе, друг. А чего же вы тогда не танцуете?

— Я не танцую, — напомнила я.

Но Хавье смотрел только на Ёши, и Ёши, пожав плечами, пустился в пространное обсуждение какой-то давней партии, в которой игрок посчитал, что проиграл олл-ин, но увидел затерявшуюся фишку под салфеткой и сумел отыграться от неё, взяв два больших блайнда подряд. Я быстро запуталась и отвлеклась; биение сердца растеклось по моему телу вместе с каплями Тьмы, вибрации воздуха ударили по ушам, и в сознание хлынули какофонией звуки.

— …знаете, вы знаете? Будет война! Конклав выпустил секретную ноту, чтобы при университете открыли курсы для колдунов по боевым заклинаниям.

— Тебе-то откуда знать? Тебя же выгнали, на такие прогулы никто не может смотреть без слёз.

— У меня сестра, — это было сказано важно, — работает в деканате. Через неё проходят все директивы!

— Да нет ничего боевого в расписании.

— Это пока нет! Никак не могут решить, как учить только своих, чтобы без мохнатых. У нас же эта… дружба народов!

— …видели, как вырядилась Бишиг?

— Ничего такая жопа. Это её муж одел?

— Скорее уж раздел!

— Жалко мужика… Он нормальный вроде, а жена — как жрица Солнца, без слёз не взглянешь.

— Мне кажется, она прямо на меня смотрит. Слышит, как думаете?

— С другого-то конца зала? Слышит, да прямо! Разве что по губам читает. Отвернись, да и всё.

— Или смотри в ответ, чего стесняться.

— Отличная задница, Бишиг!

— Крысиный Король вернулся.

— Какие глупости.

— Это не глупости. Лаалдхааги уже уехали, а я отправил на острова детей и выкупил себе билет с открытой датой.

— Скажу вам по секрету, Лаалдхааги уехали, потому что ими опять заинтересовалась Комиссия. Вы же знаете, конечно, все эти вопросы репутации.