Царь нигилистов 2 (СИ) - Волховский Олег - Страница 14

Посыпал песком, отложил и решил, что отправит утром.

Утром Саша сел за письмо, которое собирался написать еще накануне:

Не успел он закончить, как лакей принес письмо от Елены Павловны.

Все складывалось как нельзя лучше. Решение Крамского его даже не особенно удивило. Ну, читает человек «Колокол».

Лаборатория обещала кушать меньше стольника в месяц, что было и правда недорого, но без Елены Павловны он бы не потянул и этого.

Первой задачей Саша видел поиск клеток Пирогова у других золотушных. Потом выращивание культуры бактерий и доказательства их болезнетворности. Он смутно помнил эксперимент с морскими свинками. Им подстилку пропитывали мокротой туберкулезных больных, и они заражались и умирали.

Саша изложил это в письме к Склифосовскому. Спросил не нужны ли дополнительные деньги на лабораторных животных и посоветовал пользоваться масками из марли, хотя совершенно не понимал, насколько они могут спасти в данном случае.

До поиска лекарства было еще ох, как далеко!

Весь день он провел с Никсой и, вроде, брат несколько успокоился.

Играли в «воланы», в которых Саша опознал несовершенный бадминтон. Сетки нет, игрового поля нет, а основная задача как можно дольше продержать волан в воздухе. В советское время в основном так и играли.

— А если рукоятку сделать подлиннее, воланчик полетит дальше и точнее, — заметил он.

— Ну, ты без этого не можешь! — усмехнулся брат.

Слова «бадминтон» Никса не знал.

Вечером пили чай в Сосновом доме. Саша отчитался по Склифосовскому, а Никса порадовал его доказательством теоремы о двух полицейских. Даже довольно корректным. Простенькая, конечно, теорема, но он ведь сразу понял!

Саша искренне восхитился и загрузил брата пределом функции.

— Кто-то обещал меня японскому фехтованию поучить, — сказал Никса.

— Кто-то обещал мне выточить боккен, — заметил Саша.

— Токарный станок в Зимнем. Впрочем, я попрошу нашего учителя по столярному делу Виксберга. Помнишь его?

— Нет.

— Ничего, осенью познакомишься.

Потепление с Никсой прямо радовало. Но на будущее Саша пообещал себе прикусывать язык и не особенно упиваться восторгами публики, когда брату перепадает меньшая часть.

— Что за черная кошка между вами пробежала? — спросил папá.

— Мы уже помирились, — сказал Никса.

Когда Николай Васильевич доложил, что его хочет видеть папá, Никса нисколько не сомневался в теме будущего разговора. Да, конечно, надо было вести себя сдержаннее и не ругаться с Сашкой при Зиновьеве. Сорвался.

И Сашка не остался в долгу.

Они с отцом сидели на все том же синем диване в синем кабинете. И был закат.

Папá курил сигару, и Никса с удовольствием вдыхал дым.

Три дня уже продержался без сигарет. Вроде и курил от случая к случаю, а тянуло ужасно.

— А почему поссорились? — поинтересовался папá.

— Я ему позавидовал, — пожал плечами Никса. — Он был центром вечера у Елены Павловны.

— Сашу тоже есть в чем упрекнуть.

— Он понял. Все в порядке.

— Извинился?

— Нет, но мы и так друг друга понимаем. Накануне упрекал меня в том, что я собираюсь править методом милетского тирана Фрасибула и преследовать самых талантливых. Утром уже не упоминал об этом.

— Понятно, он значит самый талантливый.

— Он впечатляет. Сказал, что мне самому надо тянуться, а не его пытаться принизить. Ну, что? Прав же! И рассказал мне начало высшей математики.

— Высшей математики? Саша не мог освоить десятичные дроби! Ты уверен, что это высшая математика?

— Я проверил по учебнику Николаевского инженерного училища.

— И?

— У Сашки понятнее. Впрочем, после Сашки можно читать учебник: уже нетрудно.

Про то, что в учебнике он подсмотрел доказательство теоремы о двух полицейских (она там скучно называлась теоремой о промежуточной последовательности) Никса, на всякий случай умолчал.

— Саша тоже мог читать этот учебник, — заметил царь.

— Он по-другому рассказывает, и названия теорем отличаются.

— А как он формулировал теорему Гаусса-Остроградского, не помнишь?

— Очень приблизительно. Интеграл чего-то по поверхности равен заряду внутри поверхности на что-то деленному.

— А! — сказал папá. — Передай Саше, что это теорема Гаусса, а не теорема Гаусса-Остроградского. Откуда он только Остроградского приплел? И еще передай, что патриотизм не в том, чтобы грешить против истины.

Никса не особенно удивился, ибо именно академик Остроградский когда-то учил папá математике.

— Папá, — сказал Никса, — это не единственный случай. Не знаю, что он видел, когда был в беспамятстве, но это точно не обычный бред.

— Что еще? — спросил царь.

— Он как-то показывал мне приемы японского фехтования и сыпал японскими терминами. Я попросил его их для меня записать. Набралось слов пятьдесят. И мы потом проверили это по словарю с Гончаровым. Почти все совпало.

— Он тоже мог видеть этот словарь.

— Словарь Тумберга на немецком, — сказал Никса. — А Саша не помнит немецкого.

— Мог видеть до болезни.

— До болезни он не интересовался такими вещами.

— Может быть есть английский вариант…

— Может быть. Но не в нашей библиотеке. И это не объясняет того, почему в словаре нет некоторых слов.

— Придумал. Или переврал, — предположил папá.

— Или знает их больше, — возразил Никса.

— Сначала всегда следует искать рациональное объяснение, — сказал папá.

— Очень много всего, — покачал головой Никса. — Рациональные объяснения приходится за уши притягивать.

— Это не все?

— Была еще одна странность. Когда Саша узнал, что мне преподает литературу Гончаров, он тут же спросил что-то вроде: «Автор „Обломова“?» Я сказал, что у учителя нет такого романа. Саша: «Ты спроси у него про „Обломова“, может, я правда что-то перепутал».

— И что?

— Я спросил. Иван Александрович сказал, что «Обломова» он собирается закончить к Новому году.

— Ну, и что? Наверняка, Гончаров кому-то рассказывал.

— Может быть, — вздохнул Никса.

— Понимаю, — сказал папá, — хочется верить в чудо.

— Иногда он рассказывает о таких чудесах, в которые совсем не хочется верить.