Лавандовые тайны (СИ) - Хаан Ашира - Страница 31

И забирая то, на что не имеет права.

Глядя в распахнутые глаза, в которых дрожит прозрачно-зеленое стекло ее волны.

— Не смей… — шепчет Тимира куда-то в теплую шею Иржи, едва дыхание возвращается к ней. — Больше никогда не смей так рисковать собой…

Она гладит его по плечам, обвивается вокруг него всем телом, оплетает ногами, оплетает руками, могла бы — и волосы свои сплела бы с его черными кудрями.

— Что ты цепляешься за меня? — смеется Иржи резко. — Не побегу же я от тебя немедленно искать чудовищ, чтобы рискнуть собой!

В противовес словам, его пальцы нежны так, что у Тимиры перехватывает горло. Он отводит влажные пряди с ее лица, перекатывается на спину и осторожно устраивает ее голову в ямке у себя на плече. И прижимает чуть крепче. И еще чуть-чуть.

Тимира оборачивается, чтобы посмотреть в его опасные глаза. Тянется — и целует в уголок рта. Но он не дает поцелую остаться невинным — приподнимается с подушек и жарко приникает к ее губам, словно все еще не насладился до конца ее вкусом.

— Отчаянная… — смеется он. — …моя…

«Моя» так тихо, что она едва слышит. Но слышит, и по ее телу пробегает дрожь.

Тимира тянет к себе одеяло, чтобы прикрыться, однако Иржи отбрасывает его в сторону и, прежде чем она успевает сослаться на ночную прохладу, небрежным жестом зажигает в воздухе хоровод огней, которые кружатся, светом и тенью подчеркивая округлости ее бедер и груди.

— Хватит… — ей кажется, что она должна остановить скольжение горячего бесстыдного взгляда по своему телу.

— Дай мне налюбоваться на тебя, — говорит он спокойно, но так пронзительно-искренне и с таким острым оттенком грусти, что Тимира чувствует, как сжимается от боли сердце.

— Иржи…

— Ну что, красотка, попалась мне в сети? — неожиданно хохочет он, и на губах его расползается кривая ухмылка знаменитого столичного ловеласа.

Будь Тимира поразумнее, ей бы в этот момент осознать всю глубину своего падения. Легкая победа красавчика-командира, о котором шепчутся уже несколько поколений фрейлин и передают из уст в уста легенды о чудесах, которые он показывает им ночами в альковных битвах.

Но она никогда не умела отступать и жалеть о сделанном. Просто негде было научиться — с детства в изгнании она заразилась отчаянной смелостью ссыльных магов. И хотя с тех пор она успела узнать, что для слишком дерзких бывают места похуже курортного скучного Ильдаума, осторожности ее это не научило.

Не для того она сдавалась рукам и губам Иржи, чтобы пожалеть об этом еще до рассвета.

— Попалась… — повторяет Иржи хрипло, и в глазах его загорается огонь. — Теперь никуда не отпущу. Раньше никто за меня не боялся, сколько бы я ни нарывался. Никто.

— Много нарывался? — тревожно спрашивает Тимира, уже начиная догадываться о том, что она видела отнюдь не редкую сцену его биографии.

Она приподнимается и легким жестом, сама не заметив его бесцеремонности, отправляет хоровод огоньков осветить грудь Иржи. Легкая тень удивления пробегает по его лицу, но она уже отвлекается.

Под бронзовым загаром видны старые шрамы и ожоги, не до конца залеченные магией. В центре груди — причудливый шрам в виде половинки солнца с кривыми лучами.

— Это амулет взбесился, — поясняет Иржи, когда ее пальцы дотрагиваются до центра ожога. — Давно, мне и двадцати не было. Да ты трогай, трогай, давно не болит. Самого интересного тут все равно не увидишь. Знаешь ли, когда героя рубежей чуть не разрывает пополам снежный джинн, в дело вступают лучшие императорские лекари. По итогу даже следов не остается. Так что, если следы остались — это была не слишком опасная рана.

Тимира не дура. Тимира понимает все правильно — и даже больше, чем хочет сказать Иржи. Она прижимается губами к груди прямо напротив сердца. К совершенно гладкой коже. И закрывает глаза, воображая себе, почему именно тут нет ни единого шрама.

— Вот твое цунами меня чуть не угробило, моя госпожа,  — пальцы Иржи путаются в волосах Тимиры, сердце под ее губами стучит чуть быстрее. — Я-то думал, в этот раз меня песчаный монстр убьет, а оказалось — ты.

Она замирает на мгновение, не зная, как реагировать на такое обвинение.

Медлит, не зная, принимать ли всерьез его слова, но когда его пальцы зарываются в ее волосы глубже, чуть оттягивая голову назад, Тимира резко дергается и вонзает острые зубки в загорелое плечо.

Это же Иржи! Наглец Иржи, провокатор Иржи, хам Иржи, чьи дерзкие слова долго еще звенят в ушах и обдают жаром, чьи прикосновения помнятся годами и снятся иногда летними ночами, когда невозможно вздохнуть от липкой столичной жары.

С ним можно не быть приличной леди и не ждать, что он будет изысканным и вежливым кавалером. Особенно после того, как сама пришла к нему и позволила раздеть себя донага.

— Мое цунами… — говорит Тимира. — Ты ведь знаешь, что я бы вызвала его раньше, если бы могла? Знаешь? Мне было так страшно, если бы я только могла…

Ее пальцы дрожат, и Иржи ловит их, сжимает своими.

— Вообще ни секунды в этом не сомневаюсь, — говорит он твердо. — Пока ты была без сознания, генерал Тотх утверждал, что ты выгорела. Представляешь? Что он знает о тебе? О той, кто вызвала свое первое цунами в шесть лет? Это невозможно. Ты — невозможная. Ты не потеряла ни крохи силы, пока ходила с удавкой на шее, а ведь даже мне пришлось нелегко. Как повезло Тойво…

Последние слова вырываются у него словно бы против воли, напоминая Тимире о реальности за пределами спальни. Но она пока не готова к ней. Она переворачивается на живот, подбирает под себя колени и утыкается лицом в подушку, прячась от мира.

Иржи накрывает ее сверху горячим телом и жарко шепчет на ухо:

— Я ненавидел тебя, когда сошел на берег в Ильдауме…Ненавидел, когда сидел за столом в доме губернатора. Ненавидел, когда ты вышла холодная и вежливая встретить меня, глядя так, будто я жалкий проситель, один из твоих поклонников, а не герой рубежей. Но когда я порвал твое платье, и ты посмотрела на меня так, что я решил на мгновение, что сейчас твоя сила взломает даже ошейник… мое сердце замерло.

— Перестань… — бормочет Тимира в глубину подушек, потому что он не просто вжимает ее в мятые простыни, его руки путешествуют по ее телу, параллельно горячечному рассказу зажигая непривычное, пылающее, опасное возбуждение.

— Я хотел тебя каждое мгновение той ночи, когда учил управлять своей силой. Каждого из дней. Я хотел задрать твои юбки и опрокинуть тебя на диван в гостиной, вместо того чтобы учить… Но Тойво был мне дороже страсти к какой-то девчонке. Пока я не услышал, как ты орешь на того старого козла в Экзаменациуме. Ты мне сломала всю стратегию, моя любимая. Разрушила жизнь не только моему брату, но и мне. Я отдал свою карьеру ради того, чтобы исправить то, что ты испортила.

— Что?! — Тимира выкарабкивается из подушек, раскрасневшаяся и взмокшая, отбрасывает его руку, творящую тайное и сладкое.  — Что ты говоришь?

— Все это неважно, — отмахивается Иржи. — Я не жалею. Ты сражалась за него. Как я. Только мне-то он был братом, а тебе никем! Зачем это было тебе нужно?

— Иржи, Иржи, постой! Я не понимаю ничего… я виновата? Перед тобой? Ох…

Тимира обнимает себя руками за плечи, пытаясь вынырнуть из сладкого марева страсти и сообразить, о чем он говорит.

— Шшшш… — губы Иржи касаются ее пальцев, скользят по влажной от пота коже, успокаивая ее. Он кладет ладони на крутые бедра и придвигает Тимиру к себе. — Я бы отдал гораздо больше, если бы знал, чем все кончится.

— Чем? Чем кончится? — непонимающе спрашивает она.

— Этим.

Иржи горячими губами касается ее груди, заставляя разбежаться сонм огненных мурашек.

— Этим.

Он устраивает ее сверху, склоняется и проводит языком от впадинки на шее до впадинки пупка — долго, сладко, горячо.