Жертва судебной ошибки - Сю Эжен - Страница 62

— Да, человеческая душа — необъяснимая загадка; но будем говорить только о вас: уверенность в вашем счастье поможет мне забыть несчастья других, увы, очень жестокие.

— Что вы хотите сказать? — спросила я, почти встревоженная горестным выражением лица доктора.

Он ничего не ответил на мой вопрос, вздрогнул, как бы вспомнив что-то тяжелое, и сказал:

— Еще раз прошу, будем говорить о вас. Я больше не сомневаюсь, не хочу сомневаться в неизменной любви к вам Анатоля. Но как вы перенесете долгую разлуку? Я узнал, что он получил место секретаря при посольстве в Неаполе.

— Наша разлука не будет продолжительна, — сказала я, — Анатоль вернется, самое позднее, через месяц и окончательно уедет в Неаполь уже после женитьбы. Мы повенчаемся через три месяца. Анатоль получил от министра иностранных дел позволение вернуться сюда.

— Если так, то все прекрасно. Я не знал, что Анатоль вернется в Париж; но раз он сказал это вам, то вы должны быть спокойны. Ну, а теперь признайтесь, что за причина вашего отдаления от нас? Почему вы скрывали от нас, что выходите замуж за Анатоля? Почему Анатоль сам не сказал мне об этом? Разве он не знает, что я очень верный и преданный друг потому именно, что я очень строгий друг?

— Доктор, — отвечала я, — не стану говорить, как ужасно было для Анатоля видеть, что вы поддерживаете в ущерб ему домогательства Сен-Жерана; не стану также рассказывать, как меня оскорбляла ваша настойчивая рекомендация г-на Сен-Жерана. Согласитесь, не значило ли это считать меня способной соблазниться титулом и богатством? Но больше всего Анатоль обиделся, когда узнал, что вы, несмотря на старинную дружбу, — не только распространяли про него скверные слухи, но старались повредить ему во мнении его покровителя, князя де Морсена, передавая через других ловко сплетенную клевету. Вы, вероятно, сердились на Анатоля за то, что он уклонился от вашей опеки, которую вы хотели ему навязать. Судите об его огорчении, когда он узнал об этих кознях, которым можно было верить, конечно, наполовину. А он не переставал относиться к вам с горячей дружбой; это мне было известно, и поэтому судите, что я должна была почувствовать к вам. С этой минуты я не только не хотела поверять вам наши с Анатолем планы, но считала себя вправе относиться к вам с ледяной холодностью и, наконец, порвать прежние дружеские отношения.

Доктор слушал меня, не прерывая, и потом сказал с таким искренним горестным волнением, что и вас бы оно убедило, как убедило меня:

— Меня низко оклеветали перед Анатолем. Никогда, ни прямо, ни косвенно, я не старался вредить ему. Сделайте мне очную ставку с клеветником и увидите, осмелится ли он утверждать это при мне. Но вот что правда: сперва я хотел представить Анатоля вашей матушке, считая его вполне достойным вас, однако при условии, что он откажется от жизни и от карьеры, которые мне казались опасными для его будущности; он не пожелал исполнить мою просьбу. Поэтому и вследствие других причин, о которых считаю бесполезным говорить, я боялся, что Анатоль не принесет вам счастья. После смерти вашей матушки, видя вас беззащитной сиротой, мы с женой настаивали, чтобы вы приняли предложение благородного человека, графа Сен-Жерана. То, что я рассказывал вам о нем, доказывает, насколько он благороден. Да, я несколько раз был у вас, чтобы предостеречь от Анатоля. И что же мне сказать теперь? К счастью, все мои страхи и опасения отчасти развеялись. Я боялся, что подчиненная должность неприятна и поэтому опасна для Анатоля, но она, напротив, открыла ему почетную карьеру. Одним скачком, при помощи необъяснимой, на мой взгляд, протекции, он достиг высокого положения, которого другие добиваются только по прошествии долгих лет. Наконец, все меня заставляло бояться, что Анатоль не стоит вас; но то, что я слышу от вас и что узнал от самого Сен-Жерана, — все доказывает противное. Я могу только подчиниться очевидности, сознать свою ошибку и сказать вам от всей души, что вы должны считать себя счастливицей и вдвойне счастливицей, потому что, быть может, вы единственная, слышите ли, единственная женщина, способная внушать Анатолю истинное, глубокое чувство. Ах, верьте мне, благодарите Бога за свое счастье; ваше счастье больше, чем вы предполагаете: вы имели на Анатоля самое удивительное, спасительное влияние, потому что, повторяю, сердце человеческое — пропасть, до дна которой может проникнуть только Божий глаз.

Я спрашиваю вас, мой друг, могло ли у меня после этих слов остаться малейшее сомнение в искренности доктора? Он с благородным негодованием отверг возведенную на него клевету и сознался в своем заблуждении относительно вас. Я, не колеблясь, поверила ему: верить хорошему так приятно. И мы расстались, как прежде, добрыми друзьями. Но я замечаю, мой друг, что письмо вышло очень длинным, а его сейчас надо отправлять. По нашему расчету, вы должны получить его, как и предыдущее, по прибытии в Турин. От вас я получила из Орлеана, Лиона, Марселя и Ниццы. Благодарю вас, друг мой, мой Анатоль, что вы с такой заботливостью относитесь к моему нетерпению поскорей иметь от вас известие.

Что касается отца… увы! — и это письмо кончаю, как прежние: ничего нового; ничего верного неизвестно об его участи. Но лучше такая неопределенность, как ни тяжела она, чем уверенность, которая разбила бы сильную надежду.

Посылаю тебе нежное прости, мой Анатоль, моя любовь, мой супруг.

Твоя счастливейшая жена

Клеманс Дюкормье».

Прошло около года и трех месяцев с того времени, как герцогиня де Бопертюи и Клеманс Дюваль написали свои письма.

В начале сентября на водах в Бадене, в курильной Hotel-des-Princes происходили следующие сцены. В это время в маленькой гостиной находился только один господин; он читал газеты и курил свою сигару. Это был человек лет тридцати, с приятным лицом и изящной осанкой, в элегантном охотничьем костюме. Возле него на столе лежали охотничий нож, хлыст и черная бархатная шапка. Появление нового лица оторвало его внимание от газеты. Он быстрыми шагами подошел к нему, протянул руку и вскричал:

— Жювизи! Вот счастливая встреча! Ты в Бадене!

— И очень рад, что попал сюда, мой милый Монсеваль, так как вижу здесь тебя. Давно ты приехал?

— Уже с месяц. Я провел зиму в Неаполе, весну в Венеции, лето во Флоренции и на осень приехал в Баден. Меня сюда привлекла королевская охота с гончими, которая идет, действительно, по-царски. Не хочешь ли принять участие в нынешней охоте? К твоим услугам у меня лошадь.

— Благодарю, мой милый Монсеваль. Воспользуюсь твоим предложением. Но, кроме охоты, весело здесь проводят время?

— Очень оживленный сезон. Есть хорошенькие женщины; ведется сумасшедшая игра; в этом отеле превосходный повар. Как видишь, жить можно.

— Вполне! А как по части любви? Надеюсь, случаются скандальчики?

— Не особенно много, по милости тут одной польской графини. Это сущий бесенок. Она всем вскружила голову.

— Но как это может мешать любовным скандалам? Мне кажется, напротив.

— Совсем нет. Мужчины заняты только графиней, хотя здесь найдутся и другие приятные дамы. Понимаешь ли, эта проклятая женщина привлекает, сосредоточивает, поглощает внимание всех искателей приключений и любителей скандалов, и потому их так мало.

— И что же? Действительно, эта графиня так уж соблазнительна?

— Очень мила; а умна, как бес. Она была любовницей барона Гердера, наперсника князя Меттерниха. Говорят, что она очень замешана во всех дипломатических интригах.

— А ее муж?

— Мой милый, у этих польских графинь мужья всегда путешествуют. В этом их особенность.

— Но, по крайней мере, осчастливила она хотя одного из своих поклонников?

Думают, что так; и всякий надеется, потому что, если удалось одному, то другим нет причины отчаиваться.

— Это в порядке вещей. А кто же счастливый избранник?

— Французский посланник, ярый консерватор, враг революций и революционеров, горячий приверженец трона, алтаря и всякой законности.