Вы весь дрожите, Поттер (СИ) - "love_snape" - Страница 52

Никто и никогда не заявлял мне столь искренне о самом, черт возьми, сильном чувстве на земле. Никто столь безропотно не рвался быть рядом и никогда — ни разу в жизни — не отдавался мне и телом, и душой.

Я не думал, что это в принципе возможно. С таким, как я. Обозленным уродом с инквизиторскими замашками. Но Гарри, похоже, разглядел во мне нечто помимо всеобъемлющей тьмы. Диаметрально противоположное. И, сам того не ведая, сделал меня... мягче? Добрее? О нет, пожалуй, человечнее — подходящее определение.

Смиренное ожидание — не в его стиле, но вот покорное принятие... Он был готов к катастрофе, гневному отказу и разрыву. К сколь угодно грубой реакции своего бывшего обидчика и угнетателя, которого он почему-то полюбил. Мог ли я выставить его и запретить даже думать о продолжении? Да легче было принять Круциатус. Секс с ним походил на священнодействие, поскольку что-то во мне с отчаянием откликнулось на его откровение. Так, как не откликалось ни на что в жизни. Это было бесконечно приятно, но сейчас изрядно тревожит.

*

Недавно я попросил встречи у Дамблдора. Во время того визита — одного из сложнейших за всю историю наших приватных бесед — я доложил ему, что Волдеморт знает часть предсказания, озвученного Распределяющей шляпой.

Это следовало сделать тут же после рассказа Гарри о его сне. Но мне нужно было подумать хотя бы несколько дней. Все зашло слишком далеко, и я осознаю: с наибольшей вероятностью пророчество шляпы гласило именно о Поттере и обо мне. Оповестить директора было равносильно чистосердечному признанию.

В лазарете Альбус видел, как тяжко мне наблюдать за страданиями гриффиндорца и с каким рвением я стараюсь восстановить его жизненные силы. А при разговоре от Дамблдора не укрылось мое смущение.

Укора я не услышал. Как и логичных расспросов о том, почему лидер сопротивления получает чрезвычайное значимые вести не сразу и не из первых уст, а спустя неделю и от третьего лица. Только встретил то самое до чертиков надоевшее, жутко раздражающее понимание в небесно-голубых старческих глазах.

— Благодарю за ценную информацию, Северус, — произнес Дамблдор, взглянув на меня поверх своих очков-половинок. — Давно намеревался спросить, как ты думаешь, о ком пела шляпа?

Каким бы мощным ни был мой внутренний стержень, мне не хватило выдержки, чтобы прямо ответить на этот вопрос. Но скрывать критически важные сведения я не имел права.

— Думаю, вы и сами догадываетесь, Альбус.

В тот момент мой пульс подскочил до отметки, близкой к разрыву сердца, но на лице не дрогнул ни один мускул.

Это самая скользкая дорожка, на которую мне приходилось ступать. Он меня уничтожит и будет прав, думал я. Но увольнение и заключение под стражу в Азкабане хотелось принять с достоинством.

— Я ее спрашивал, — откликнулся директор, протянув руку к ветхим полям шляпы, лежащей на его столе. — Она поведала, что витийствовать и вершить судьбы вольна лишь на церемонии распределения. Словом, не стала раскрывать чужие тайны, представляешь?

— Как благородно, — хмыкнул я.

— Ее сотворил Годрик Гриффиндор, — усмехнулся Дамблдор в серебристую бороду.

— Это все объясняет.

— Возвращаясь к тайнам, Северус... Я не рассказывал ни единой душе, что в молодости меня чуть не сгубила любовь. Я был готов творить безумства ради человека, использовавшего мою привязанность в своих личных — корыстных — целях. Не сразу (но лучше поздно) до меня дошло: бросать весь мир к чьим-то ногам стоит исключительно тогда, когда сие стремление обоюдно... Да, — меланхолично вздохнул директор. — Порой чувства становятся карой, и ты ничего не можешь с этим сделать. Просто жить дальше, позволяя времени залатать дыру в груди. Но иногда любовь — предназначение, и благодаря ей все, что казалось пустым, обретает смысл. Не каждому доводится испытать подобное. А ты желал бы этого, Северус?

— Поразмышляю на досуге, Альбус.

*

You got a face not spoiled by beauty

I have some scars from where I’ve been

You’ve got eyes that can see right through me

You’re not afraid of anything they’ve seen

«Song For Someone» by U2

В общей сложности в больничном крыле я провел почти три недели. Пока другие ребята беззаботно играли в снежки или веселились, катаясь на санках по замерзшему озеру, я с тоской наблюдал за ними в окно, изолированный от внешнего мира скорее добровольно, чем по необходимости. Все жил надеждой на чудесное исцеление, которого так и не произошло: шрамы не рассосались и ни на йоту не стали незаметнее.

Но вечно заточение продолжаться не могло: я полностью восстановился, тело желало двигаться, извилины — шевелиться, зрачки — смотреть на что-то кроме стен госпиталя и страниц книг, принесенных Гермионой.

Днями и ночами я мысленно возвращался к одной-единственной вылазке в подземелья, окрылившей меня и буквально вернувшей желание жить, любить и еще больше узнавать его. Моего спасителя. Того, кто стал мне роднее семьи и ближе большинства друзей. Благодаря ему я окончательно убедился: важно лишь то, что внутри.

Плевать, насколько досадные вещи я услышу о своих изъянах, это продлится недолго. «Они ничего не значат». Ни для него, ни для меня. Никакие увечья не сделают тебя менее любимым для тех, кому ты по-настоящему дорог. Снейп подарил мне эту веру, а с ней пришли утешение и облегчение.

А потому, когда я в конце концов покинул лазарет в сопровождении Гермионы и Рона, во мне было достаточно решимости и сил, чтобы справиться с предстоящим испытанием. Чувствуя себя сыном разведенных родителей, ради спокойствия отпрыска ведущих себя друг с другом подчеркнуто вежливо, я вышагивал в их компании по коридорам Хогвартса и ловил на себе десятки шокированных, заинтересованных взглядов. Но эти широко распахнутые глаза, удивленно разинутые рты и направленные в нашу сторону указующие персты меня совсем не трогали.

«Они ничего не значат», — повторял я исцеляющую мантру.

«Ты веришь мне?»

Да, Северус. Я верю.

*

В мое отсутствие Алисия, временно сменившая меня на посту капитана, гоняла команду на тренировки трижды в неделю.

Схватка со Слизерином не за горами, и теперь, раз я в строю, надо как следует поднапрячься. Пусть матчи мне по-прежнему не светят, но я способен подготовить Гриффиндор к победе.

На ходу натягивая перчатки из драконьей кожи и поглаживая слегка вибрирующую от предвкушения полета «Молнию», я иду через луг к стадиону. На фоне разгорающегося зимнего заката его башни с флагштоками выглядят особенно величественно. Взмыть бы скорее в небо!..

Наконец все собираются на поле. Пока остальные разминаются, я раскладываю инвентарь и готовлю вступительную речь.

— Ребята, у меня важное объявление, — вдруг громко сообщает Джинни, сделав три шага вперед и встав лицом к команде бок о бок со мной. — Я не смогу играть.

На секунду стыдливо потупившись, она все же выпрямляется и смело поднимает глаза на растерянных гриффиндорцев:

— Я на четвертом месяце беременности. Я не знала, оставлю ли его, и играла, покуда были силы.

— Чего?! — ахает Рон.

— Решила оставить, — мужественно продолжает Джинни, едва взглянув на шокированного брата. — Я очень устаю, не справляюсь с нагрузкой на тренировках. И потом... Матчи со Слизерином всегда самые травмоопасные. Мы с Дином сошлись во мнении, что не можем подвергать ребенка риску.

Ни слова не говоря, Рон разворачивается и в бешенстве несется в сторону трибун, откуда к нам как раз идет Дин.

— Ей пятнадцать! Пятнадцать, кретин!

— Ну... Когда родит, будет шестнадцать. Не так уж криминально, — бормочет Кэти Белл.

— Послушай, Рон, давай спокойно все обсудим, — Дин выставляет перед собой руки в примирительном жесте.

— СПОКОЙНО?! — голос Рона предательски срывается на фальцет, и он, приблизившись к Дину, бьет его по запястьям. — Полудурок! Ты обещал ее беречь!