Бог Боли (ЛП) - Кент Рина - Страница 42

— Прекрати это, если не хочешь, чтобы тебя трахнули мокрой прямо здесь и сейчас.

Она прикусывает нижнюю губу, как маленькая соплячка, но опускает ногу так, что она упирается мне в бедро.

— Что означает татуировка паука?

— А разве она должна иметь значение?

— Нет, но это необычно, что кто-то вытатуировал такого большого паука на своей коже, поэтому я подумала, может быть, за этим стоит какая-то история.

Я свесил руки через края ванны и откинул голову назад.

— Больше похоже на трагедию.

— Трагедия? — ее голос едва слышен.

Не знаю, из-за этого или из-за мирной атмосферы, но слова вырываются из меня с легкостью, которой я никогда раньше не испытывал.

— Был трехлетний мальчик, чей отец был достаточно могущественным, чтобы к нему и его матери относились по-другому, потому что они были его семьей. Хотя мальчик всегда думал, что на самом деле они не были семьей. Его родители ежедневно ссорились, изменяли друг другу и только на людях вели себя как идеальная пара. Но они оба любили его, поэтому он смирился с этим. Однажды, проснувшись, он узнал, что его отец умер, попав в скандал. Скандал потряс весь город. Мальчика и его мать преследовали репортеры, незнакомцы, злые враги, недовольные инвесторы, влиятельные недруги и полиция. Много чертовых полицейских и других громил. Они все прибывали и прибывали, как канализационные крысы. Они допрашивали и требовали. Они угрожали и избивали мальчика и его маму. Они конфисковали почти все их имущество, включая его маму. Трехлетний ребенок не должен был помнить все это, но он помнил. В ярких подробностях. Он помнил, как прятался под кроватью, за дверью и в шкафу. Не только от мужчин, но и от своей матери.

Вода капает, и капает, и капает из открытого крана — единственный звук, наполняющий ванную комнату.

Он сталкивается с моими мыслями, превращая их в совершенно мерзкие.

Когда я молчу, низкий голос Анники эхом раздается вокруг меня.

— Почему ему пришлось прятаться от матери?

— Потому что она снова начала пить, и было лучше, если он не вставал на ее пути, когда у нее в руках была бутылка текилы. Сначала она начинала плакать, а потом... выплескивала эту энергию на мальчика. Это продолжалось до тех пор, пока она не перестала выпускать его на улицу, и он не попал в ее жестокий круг жалости к себе, где она не кормила его, не заботилась о нем и оставила его гнить. Пока у нее не появлялось желание снова избить его. Мальчик думал, что его реальность никогда не закончится, но тут пришел ухоженный мужчина и объявил, что банк конфискует последнее, что у них есть, — дом. В тот вечер мать почти не пила. Она даже обняла мальчика и спросила: «Ты скучаешь по папе, милый?». Когда он кивнул, она улыбнулась. «Мама тоже по нему скучает. Без него так тяжело. Что ты скажешь, если мы пойдем к нему?» Мальчик думал, что его папа на небесах. Как они могут пойти к кому-то на небеса? Ему хотелось спать, голова кружилась, наверное, потому что он не ел несколько дней. Поэтому он закрыл глаза и слушал, как мама говорит ему, что все будет хорошо. Когда он снова открыл глаза, то увидел огромного паука, свисающего с потолка. Или так он решил думать об этом зрелище, пока полз и падал вниз, потом снова полз, пока не упал. Оказалось, что мать планировала, чтобы они оба умерли той ночью: она — через повешение, он — через газ.

Вокруг меня раздается плеск воды, а затем ко мне прижимается маленькая фигурка.

Я смотрю вниз и вижу Аннику, лежащую на моей груди. Ее дрожащие пальцы гладят мою стиснутую челюсть, и две полоски слез окрашивают ее прекрасное лицо.

Мои мышцы медленно расслабляются, и я вытираю ее щеки большими пальцами.

— Почему ты плачешь?

— Потому что я хочу протянуть руку и обнять этого мальчика, но не могу. — Она обхватывает меня руками за талию в крепком, теплом объятии. — Мне так жаль.

Мои пальцы впиваются в ее волосы, и я отворачиваю ее лицо.

— Тот мальчик мертв, вместе с теми подонками, которые называли себя родителями. Из его пепла воскрес совершенно другой человек, и единственные мои родители — Эйден и Эльза Кинг. Так какого хрена ты жалеешь меня. Разве я не говорил не делать этого?

— Я и не жалею. — Ее губы дрожат, и она не пытается бороться с моей хваткой на ее волосах. — Я просто хочу разделить твою боль.

— Здесь нечем делиться. Эта глава закончилась.

— Но...

— Заткнись. — Я отпускаю ее волосы. — И убирайся.

Из-за нее я докопался до той части себя, которую предпочитаю держать глубоко зарытой, чтобы ни у кого не было шанса ее обнаружить.

Аннике, блядь, Волковой просто нужно было сунуть свой нос туда, где ему не место.

Она встречает мой взгляд.

— Если ты будешь продолжать отталкивать меня, у тебя никого не останется.

— Я могу с этим жить.

— А я не могу.

— Анника. — Я скрежещу челюстью. — Или уходи, или я тебя трахну. Больно или нет.

Она не делает ни шагу и даже не колеблется, ее глаза не покидают мои.

— Ты должна была убежать, пока я был милым, маленькая девочка. — Я дергаю ее за талию. — Сядь на мой член. Это будет долгая, блядь, ночь.

Затем я трахаю ее, кусаю, ставлю метки и заставляю ее полностью пожалеть о том, что она выбрала меня.

Проникнула под мою кожу.

Стала тем человеком, который, как я не знал, мне нужен.

Анника

Я вздрагиваю, когда жесткий язык продолжает подниматься и опускаться.

На моем лице.

Я резко просыпаюсь, и мои глаза чуть не выпучиваются от вида крошечной мордочки, ушек и усиков.

— Тигр? — я чуть не вскрикиваю, и он испуганно отпрыгивает назад на кровать, а затем снова медленно вальсирует в мою сторону.

Он вырос с тех пор, как я в последний раз видела его в приюте несколько недель назад, но я не сомневаюсь в том, что это он. У него даже есть милая родинка в форме сердечка между глазами.

Я сажусь и морщусь, когда мои мышцы ноют от боли. Ванна почти ничего не дала после того, как Крейтон трахал меня на четвереньках на плитке, потом у стены и на кровати.

Это было так мощно и грубо, и он не сдерживался, как в первый раз. Он брал и брал и дарил мне ослепительное оргазмы взамен.

Он был разъярен, абсолютно по-звериному и не в себе.

Сказать, что я выбралась целой и невредимой, было бы преуменьшением.

Что ж, я получила удовольствие, но мне не понравилось, что после этого он чувствовал себя отстраненным. Даже когда он отвел меня в душ и вымыл нас обоих. Не было тех нежных прикосновений, когда он принимал ванну и мыл мне волосы.

На мгновение я подумала, что, возможно, я разрушила его стены, но он доказал, что я принимала желаемое за действительное.

Но на день рождения он подарил мне самое красивое ожерелье. Я скольжу по нему пальцами, чтобы убедиться, что оно все еще на месте.

Кроме того, я спала, прижавшись к его телу, так что, может быть, не все так безнадежно?

Хотя сейчас его нигде не видно, и в постели только я.

С Тигром.

Он прыгает мне на плечо, тянется к моей голове, как раньше, и я смеюсь, гладя его. Его мурлыканье наполняет меня столь необходимой дозой дофамина.

— Ты был здесь все это время, малыш? У тебя даже ошейник есть, такой милый. — Он ударяется головой о мою руку и мурлычет еще немного, а затем мяукает, вероятно, в поисках еды.

Оставив его на кровати, я с усилием встаю и обыскиваю комнату, но ни еды, ни следов моей одежды нет.

Поэтому я накидываю одну из толстовок Крейтона, которая проглатывает меня целиком, и выхожу в коридор, неся на руках суетливого Тигра.

— Хорошо, хорошо. Я просто найду тебе немного еды.

Это легче сказать, чем сделать, потому что вскоре я теряюсь, не зная, в каком направлении мне идти.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы найти лестницу, и еще больше времени, чтобы добраться до нее.

Затем я прохожу через жилую зону, оглядываясь вокруг и задаваясь вопросом, не попала ли я каким-то образом в ловушку в доме с привидениями.