Война Доминантов. Раунд 5 (ЛП) - Бейн Люциан - Страница 24

Когда он снова сделал паузу, его руки дрожали.

— Я вырубился от потери крови. Парень, который был со мной, сбежал. Когда приехала полиция, меня арестовали, оказали медицинскую помощь и предъявили обвинение в убийстве двух взрослых и двух детей. Выживший ребенок не разговаривал, он не сказал, что это был кто-то другой. Слишком напуган. К счастью, моему государственному защитнику удалось доказать, что пули, убившие жертв, были выпущены не из моего оружия. Мне было предъявлено обвинение в покушении на убийство 3-й степени, и поскольку мне было семнадцать, предоставили возможность отслужить в армии, вместо того чтобы сесть в тюрьму. Я думал, что получил перерыв. — Он низко сухо рассмеялся. — Я был чертовски хорошим солдатом. Я был направлен в Ирак, "Буря в пустыне". Сначала, я был переброшен в Багдад. Это была сущая мерзость. Затем мое подразделение было переведено в другую часть, сопровождающую различные автоколонны. Однажды ночью нас вызвали на специальное дежурство — охранять транспорт с заключенными. Мы проезжали мимо маленькой крошечной деревушки, всего лишь нескольких зданий и колодец. Но он находился у входа в этот узкий проход, и когда мы добрались до него, попали под перекрестный огонь. Следующее, что я понял, что мое американское сердце было единственным, которое все еще билось, и меня трижды ударили. Я попал в плен, думал, что умру.

Он притянул Бекку в объятия и судорожно вздохнул. Мне действительно хотелось задать вопросы, но я не думал, что он закончил. Я не собирался прерывать.

— Примерно через шесть месяцев, проведенных в грязном козьем загоне, мои раны зажили, но я знал, что умру. Постепенно. Я оставался больным и слабым, отчасти из-за недоедания. Они всегда посылали двух мальчиков кормить коз. Один направлял на меня пистолет, другой кормил коз и оставлял мне немного еды. Младший, который кормил коз, немного разговаривал со мной, научил меня основам их языка. И однажды вечером он принес мне хорошую еду и попрощался. Это означало, что меня либо пристрелят, либо обменяют на кого-то другого. Когда уходил, он не полностью запер дверь. После наступления темноты, когда я проверил ее, как обычно, она открылась. Я вышел. Я не мог вернуться в Штаты, не мог столкнуться со всем этим. Вместо этого я направился на юго-запад, через Иорданию и Египет, двигаясь медленно, оставаясь вне зоны видимости и радаров. Я все еще был болен, и мои раны доставляли мне кучу неприятностей. Я понятия не имел, куда направлялся, просто продолжал идти дальше. Я забрался так далеко, как только мог. В Африку. Я просто хотел избежать смерти. Я не мог пойти домой, да и не хотел, на самом деле. Слишком много крови в разуме и сердце.

Он покачал головой, воспоминания превратили его в застывшую статую.

— Я оказался в Конго. Не знаю, что со мной там случилось, — тихо сказал он. — Подхватил болезнь и чуть не умер. Жители небольшой деревушки обнаружили меня полуживого и позаботилась обо мне. Выходили меня и относились ко мне как к члену семьи. — Он покачал головой. — Бедные. Без средств к существованию. Голодные. Но они заботились обо мне, словно я для них что-то значил. Это был первый раз, когда я что-либо почувствовал… Как бы то ни было, прошло три недели, и маленькая деревня была атакована повстанцами. — Его кулаки сжимались и разжимались. — То, что они сделали, было так далеко за гранью зла… — Теперь его голос был хриплым, дрожащим. Все в его поведении говорило о том, что он не хотел продолжать, но не мог остановиться. Он застрял на исповеди. — Они группами насиловали… маленьких девочек. Убивали людей… калеча их… отрезали руки или ноги, что угодно. Насиловали женщин и девушек, чтобы опозорить их… чтобы их мужья не приняли их обратно. Я пытался остановить их. Я, блять, пытался. В конце концов, я убил большинство из них, а остальные сбежали. Но… когда все это было сказано и сделано… Я ничего не сделал. Я никого не спас.

У Тары потекли слезы, и она вытерла их.

— Я знал, это было чудом, что я снова оказался единственным с бьющимся сердцем. Но это не было хорошим чудом. Одна женщина пришла ко мне после налета, неся на руках свою маленькую девочку, примерно трех гребаных лет. Мать изнасиловали так жестоко, что она вся истекала кровью, но этот ребенок… Боже мой, — выдохнул он. — Ее крошечные ручки и ножки были поломаны… вся в крови. Они буквально разорвали ее на части. — Проповедник вытер лицо о плечо и продолжил, его голос становился все громче и тверже. — Я держал эту мать и ребенка на руках, пока они умирали. И… — его голос сорвался. — В первый раз… я почувствовал Бога. Это было такое… ужасное чувство. Безумное… осознание. Этот груз. Было так чертовски тяжело, — выдохнул он. — Быть наполненным Его болью. Его печалью. Для всего. Блять. Мира, людей. — Он посмотрел на меня, и у меня перехватило дыхание от странного света в его глазах. — Боль всего мира… — он ударил себя в грудь. — Он отдал ее мне, брат мой. Он возложил на меня это бремя. Он сказал это. Теперь это твое. Помоги мне.

Затем он пожал плечами.

— Конечно же, я снова сбежал. На этот раз от Бога. От ужаса той боли. Ужас от этого груза. От этой ответственности. Я отправился в Кению, где встретил Бекку. Но страх все еще оставался. Он никогда не отступит. Требуя, чтобы я что-то сделал. Через нее я связался с приютом. И я никогда не забуду, как я вошел в тот вонючий домик, где сидели все дети. Испачканные своими экскрементами. Голодные, больные, умирающие. И смотрящие на меня с этой… гребаной надеждой в глазах. — Он посмотрел на меня, его лицо исказилось от боли. — Надежда, мужик. У них была надежда. И… мне было чертовски стыдно. Но, стоя там, глядя на это… безумие, я почувствовал. — Он тяжело выдохнул несколько раз с улыбкой на лице. — Мир. Чертовски удивительный. Мир. Как будто я принял пригоршню "Ксанакса", и все стало чертовски хорошо. Я нашел лекарство для души. Эти дети. Помогал этим детям.

Он вытер лицо и слегка застонал, положив локти на колени и уставившись в пол.

— Довольно скоро я ездил туда и обратно в США, собирал деньги для этих детей и возвращался в Кению, чтобы сделать все, что мог. Но сейчас в экономике напряженная ситуация, и деньги не поступают. Корпоративные пожертвования полностью иссякли, как и пожертвования знаменитостей. — Он помолчал несколько секунд. — Эта игра… последняя инстанция. — Он поднял свой жесткий взгляд на меня, затем медленно перевел его на Стива. — Неудача… — это для тех, кто сдается. Я никогда не остановлюсь. Я умру, сражаясь, чтобы помочь этим детям.

Он снова перевел взгляд на меня, в его глазах мелькнул огонек.

— Эй, Бэйн, — сказал он, будто я был его другом детства. — В этом мире у тебя будут проблемы… — Он с усмешкой вздернул подбородок, глядя на меня, — но мужайся, брат… Бог победил этот мир.

Я сидел в шоке. Неподвижно. Услышать это от него было… умопомрачительно, не поддавалось никакому описанию. Внутри меня не было ничего, кроме замешательства.

Я понял, что сейчас мы находились на парковке на территории похоронного бюро. Стив издал еще один всхлип, жгучий горестный звук. Он поспешно вышел из машины с коробкой, и мы с трудом пытались его догнать. Пройдя половину пути, он остановился, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился обратно к машине. Мы снова последовали за ним.

Он открыл дверь и опустился на колени перед Проповедником.

— Не мог бы ты, пожалуйста… помолиться за меня?

Проповедник наклонился вперед, поставив локти на колени, сцепив руки и глядя вниз, когда вошел Стив. И теперь он повернул свое лицо к Стиву.

— Я уже молюсь, брат мой.

Стив оставался там еще несколько секунд, затем почтительно кивнул.

— Спасибо. Ты… действительно вдохновил меня, — я едва расслышал его шепот.

— Не я, брат мой.

Стив снова поспешно вышел из машины и направился обратно к похоронному бюро. Если решимость была огнем, то за Стивом разверзался ад.

Глава 15

Мы последовали за Стивом через экстравагантный интерьер. Несмотря на причудливый декор, запах какого-то сильного моющего средства, смешанного с тяжелым ароматом похоронных цветов, обжег обоняние. Боже, какой жалкий бизнес приходится вести. Ты когда-нибудь сможешь привыкнуть к смерти, работая в подобном месте? Быть более терпимым? Выработать иммунитет? Насколько трудно выглядеть сочувствующим, после того как ты двадцать лет работаешь с трупами?