Сокола видно по полёту (СИ) - Натали Натали - Страница 18

— Пытаюсь снять нагрудник… он немного помят.

— Брось его. Тиметт сказал, уходим.

К началу перевала отряд добрался уже затемно. Края были свои, безопасные, поэтому остановились на ночь, развели костёр и стреножили лошадей. Роберт, наспех пожевав копчёного мяса, забрался под одну из повозок и тут же уснул.

Утром Обгорелые меняли друг другу повязки на ранах, разбирали награбленное, связывали в тюки и узлы то, что решили взять с собой, и вьючили лошадей. На выпряженных накануне из телег крупных мохнатоногих коней грузили оружие, доспехи и убитых. Роберт таскал мешки с зерном и сухим горохом, искоса рассматривая девушку, сидящую у костра с куском лепёшки в руках. Пленница неуловимо напоминала ему Грай — такая же хрупкая, совсем юная, с огромными светлыми глазами, сейчас заплаканными. Она испуганно поджимала под себя ноги, её лицо опухло от слёз, а из-под чепца выбились растрепавшиеся волосы.

— Как тебя зовут? — спросил он, остановившись рядом.

— Хлои.

— Не бойся, Хлои. Тебя никто не обидит.

— Мы ехали с матушкой в замок, м’лорд, — пролепетала та. — Её взяли работать на кухню, а меня в услужение к молодой леди. Я всё умею, и волосы расчёсывать, и косы плести, платья шить умею, и… — Хлои разрыдалась.

— Грамкин дрын! — раздался гневный голос Хагена. — Эй, отойди от моей женщины, лордёныш, пока я не отвернул тебе голову.

— Я говорю, чтобы она не плакала, что бояться ей нечего.

— И зачем ты ей врёшь? — захохотал верзила.

Поклажа двух из пяти повозок оказалась практически бесполезной: одна из телег была доверху завалена репой, морковью и луком, а во второй лежали ткани и предметы интерьера. После недолгих раздумий Красная Рука всё же приказал сделать один тюк с овощами, а «безделушки для изнеженных лордов» сжечь.

Роберт помогал сносить мотки тончайших кружев и рулоны нежного шёлка и бросал их в жадное пламя. В резной шкатулке, лежавшей на самом дне телеги, он обнаружил парочку элегантных безделиц, приятных девичьему сердцу, и, прежде чем кинуть шкатулку в огонь, тайком сунул их за пазуху. А потом увидел книгу — большую, в красивом переплёте из толстой тиснёной кожи, с фигурной металлической застёжкой и золотым обрезом. Он отряхнул её от соломы и подошёл к командиру.

— Можно, я возьму это с собой? — спросил он. — Грай любит читать, у неё уже давно не было новых книг.

Тиметт сердито зыркнул и нехотя кивнул.

— Понесёшь её сам. И ещё вот это, — показал он на мешок.

— Но… — Роберт оглядел остальных воинов — у всех в руках было лишь личное оружие.

— Ты убил лошадь, — сказал Тиметт. — А этот мешок был для неё. Но ты её убил, лордёныш, потому понесёшь сам.

Роберт понимал, что спорить бесполезно, да и Грай советовала не возражать, поэтому просто взвалил мешок на плечи. Один из молодых ребят молча взял у него из руки лук, и Роберт благодарно кивнул, взглянув с опаской на командира. Тот ничего не сказал, лишь презрительно скривился.

Шли весь день, ведя на поводу лошадей узкими горными тропами. Вереницу порой приходилось останавливать, когда какое-нибудь из животных начинало упрямиться, нервничало, встревоженное ссыпающимися из-под копыт камнями. Или если сосновая шишка, пузатая и встопорщенная, покрытая смолой словно инеем, срывалась с верхушки, с мягким шумом пролетала сквозь мохнатые ветви и стукалась о землю, подкатываясь под ноги — и тогда лошади ржали испуганно, пучили глаза и отказывались двигаться дальше. Люди брали таких строптивиц под уздцы, поглаживали успокаивающе по крупу, что-то говорили негромко, мягко подталкивая продолжать путь. И в ущелье спустили всех — не потеряли ни одну лошадь, ни один вьюк.

К поселению вышли в сумерках. Подлесок кончился внезапно, открыв взгляду длинную цепь гор вдали. Это были не те несерьёзные пологие холмы, что Роберт наблюдал по пути к Чаячьему городу, а настоящие горы с острыми заснеженными вершинами, которые он в течение всего своего детства видел из окна Лунной башни. Роберт на миг остановился, забыв о поклаже на своих плечах. Ущелье, куда они спустились, подернутое лёгкой дымкой тумана и залитое последними лучами садящегося солнца, казалось бледно-сиреневым, словно вересковое море. От уходящих вдаль безбрежных просторов веяло спокойствием и такой величественностью, что он, поражённый этой необъятностью, почувствовал себя совсем одиноким и потерянным.

Встречали их радостно, словно вернувшихся из дальнего многодневного похода героев. Парней поздравляли и возбуждённо расспрашивали, снимали тюки и ящики, распрягали лошадей, уносили куда-то мёртвые тела. Роберт наконец-то смог сбросить свой мешок, от тяжести которого с трудом разогнулся. Он чувствовал себя разбитым, измочаленным, не ощущая ни спины, ни ног. У главного костра всех ждала зажаренная на вертеле туша кабана, но Роберту было настолько плохо, что он отказался от ужина и пошёл спать, равнодушно проводив взглядом Хагена, волокущего за руку упирающуюся Хлои. Та продолжала тихонько подвывать.

Роберт уже почти уснул, когда девичий крик нарушил ночную тишину. Но он лишь досадливо поморщился, перевернулся на другой бок и провалился в сон.

Проснулся Роберт от голода. Два дня он практически ничего не ел, и сейчас в его животе крутило и жалобно подвывало. На решётке очага со вчерашнего вечера стоял небольшой чугунок с тушёным с луком и морковью кроликом, и Роберт взял его в руки, прижал к себе словно сокровище, подцепил пальцами кусок мяса побольше и впился в него зубами, прикрыв глаза от удовольствия.

— Ты хоть бы присел, а то как дикарь, — подошла к нему сзади Мораг, шаркая больными ногами. Старческая бессонница поднимала её раньше всех. — Это Улрике тебе оставила.

— Шпашибо, — с набитым ртом пробубнил Роберт, взял ложку и выловил половинку луковицы, чуть разбухшую и полупрозрачную от напитавшего её мясного сока. — Ммм, — замычал он, с наслаждением жуя, а потом отхлебнул с края чуть тёплый бульон. Кружок моркови шлёпнулся ему на нос, но, ловко поддетый языком, тут же отправился в рот. — Никогда не ел ничего вкуснее!

Женщины потихоньку поднимались, натужно кряхтели и кашляли, кто-то стал мести пол, загремела посуда. Роберт вернул чугунок на место, сыто рыгнул и облизал пальцы.

— Говорят, ты помог Красной Руке? — спросила Силдж, ставя на решётку весело полыхающего очага своё очередное варево. Несмотря на слепоту, она ловко передвигалась по помещению, никогда никого не задевая и ничего не роняя.

— Я убил лошадь, — нехотя признался Роберт.

— И Тиметт заставил тебя нести мешок с луком? — хихикнула Мораг.

— Ага. Он сказал, что я убил ту самую лошадь, которая должна была везти тот мешок, — вздохнул Роберт. — Я не должен был убивать лошадь.

— Все убивают лошадей, — проворчала Силдж. — Тиметт просто вредничал.

— Тиметт знает, что делает, — возразила Мораг.

— Он вредничал! Он и в детстве был вредным… бешеным и вредным. Тот рыцарь мог сбить его и покалечить. Или насмерть задавить! — не на шутку рассердилась знахарка.

— Ни один андал не собьёт Тиметта. И он наш командир, он сын вождя. Его нужно слушать! — не унималась Мораг.

— Так я и слушал, — с трудом вклинился в склоку Роберт. — Я же не возражал ему. И тащил на себе тот проклятущий мешок всю дорогу, будь он неладен… Принести воды? — чтобы прекратить дальнейшие препирательства, спросил он у подошедшей к очагу Улрике. Та со сна зябко куталась в шерстяную накидку и зевала.

— Знаешь что, парень, — ворчливо сказала она, — думаю, тебе пора уходить. — И когда Роберт посмотрел непонимающе, пояснила: — Ты уже был на охоте, и обоз с Красной Рукой брал. Не дело тебе жить с нами, со старухами. Иди в дом к мальчикам, там тебе место. Поди, принеси воды в последний раз, и уходи. Хватит уже всем насмехаться над тобой.

Далеко не сразу Роберт разобрался в том хаотичном скопище шатров из шкур и небольших каменных домиков поселения Обгорелых. Сейчас он уже знал, что семейные пары жили каждая в небольшом отдельном шатре, дети до пяти лет находились подле родителей. Холостые же по семь-десять человек спали вместе: в нескольких шатрах взрослые мужчины, в других женщины, потом дети от пяти до шестнадцати лет, девочки и мальчики так же порознь. Каменный дом был у вождя и Грай, второй у Красной Руки, а в самом большом обитали пожилые женщины. А вот сильно пожилых мужчин Роберт у Обгорелых не видел.