Метаморфозы. Тетралогия - Дяченко Марина и Сергей - Страница 43

– Не знаю, – призналась Сашка, подумав. – Все это как-то… умозрительно.

С этого момента ей стало понятно мамино состояние и стало понятно, почему тема «наркотиков» и Сашкиных измененных реакций не получила развития. Сашка понятия не имела, как бы она выкрутилась, вздумай мама припереть ее к стенке: чем вы там занимаетесь в этой Торпе?! Но маме было не до того. В ней рос ребенок, и именно ему, неродившемуся, а не взрослой Сашке, предназначалось ее внимание.

Сашка думала так, понимая, что несправедлива. Мама не была равнодушна к ее судьбе. Мама рвалась между новой семьей и Сашкой, и Сашка рвалась пополам: ей страшно хотелось, чтобы мама освободила ее от Торпы. Она прекрасно понимала, что это желание неосуществимо и преступно. Она боялась, что мама однажды докопается до правды и возьмется Сашку вызволять – и погибнет в этой борьбе, потому что в схватке с Фаритом Коженниковым у нее нет шансов…

– Если бы ты училась в нормальном вузе рядом с домом, – сказала мама накануне Сашкиного отъезда, – у тебя хватило бы времени… И желания… И ты бы видела, как малыш растет, помогала бы мне… Тебе полезно, скоро свои дети будут… Как насчет перевода?

– Нам будет тесно вчетвером, – сказала Сашка. – Квартира слишком маленькая.

– Но у нас же нет другой квартиры! Потом, может быть, со временем, сможем найти вариант с доплатой, а пока…

– А пока я буду в Торпе, – сказала Сашка. – Там прекрасное общежитие.

Мама вздохнула. В этот момент ей очень хотелось верить, что общежитие – прекрасное.

– Я пойду собираться, – Сашка поднялась. – А то завтра поезд, а у меня еще конь не валялся.

Она ушла в свою комнату, села на диван и, опустив руки, ясно представила себе, что ничего привычного, доброго, старого уже больше не будет. Когда она приедет домой в следующий раз… если приедет… все сделается по-другому. Начнется новая жизнь, новое детство. Сашкина комната преобразится, и память, слежавшуюся вместе с пылью на книжных полках, вытянет сквозняком в окно. Да, Сашка эгоистка, она привыкла, что мама принадлежит только ей; сперва появился Валентин, теперь придет кто-то третий и полностью завладеет информационным пространством этого дома. А Сашка будет там, на периферии, медленно превращаться в другое существо. Непонятное. Возможно, смертельно опасное. Будет превращаться и молчать. И хорошо еще, что у мамы есть Валентин и будет ребенок, потому что девочки, которая родилась и выросла в этом доме, больше не существует…

Сашке сделалось жалко себя. Но она обнаружила – без удивления, – что не умеет плакать.

– Курс «Введение в практическую специальность» рассчитан на два семестра. Зимой мы сдадим зачет, летом мы тоже сдадим зачет. На третьем курсе нас ждет один семестр собственно практических занятий, а после него – переводной экзамен. Это серьезно, дорогие мои. Опыт показывает, что легче всех этот экзамен сдают студенты, одинаково успевающие в классе «Специальность» и «Введение в практику», то есть отныне вы должны делить свои усилия между двумя главными предметами: моим и Олега Борисовича. Но если с Олегом Борисовичем вы занимались год, то меня вы пока не знаете…

Горбун улыбнулся.

Он стоял посреди аудитории, почти упираясь головой в потолок. А если бы не сутулился – наверняка бы уперся; на Николае Валерьевиче был черный костюм старомодного кроя. Время от времени Стерх поводил плечами, будто у него затекла горбатая спина.

– А заниматься мы будем с каждым индивидуально. Может быть, потом разобьемся на маленькие подгруппки, человека по три-четыре, но сначала мне надо выявить ваши профессиональные склонности. На данный момент здесь сидит только один человек, чье будущее более-менее ясно…

– И это Самохина, – сказала Лиза.

Николай Валерьевич поднял брови:

– Милая девушка, разве Олег Борисович не научил вас молчать, когда говорит преподаватель?

Лиза покраснела, но глаз не отвела.

– Да, это Александра Самохина. У нее очень яркие, гм, профессиональные данные, они выявились еще на первом курсе, и с Александрой мы будем заниматься по особой программе. Но это не значит, что кто-то из вас останется без внимания, поверьте, – и он снова мягко улыбнулся.

Кажется, не все преподаватели специальности придерживались инквизиторской манеры Портнова. Горбун был, по крайней мере, добрый. Второкурсники обменялись просветлевшими взглядами, кое-кто даже поверил, кажется, что здесь можно будет немножечко посачковать…

Сашка не обольщалась.

Расписание практических индивидуальных горбун составлял сам, никому не доверяя. Сашка оказалась последней в списке; она успела посидеть в библиотеке и поэкспериментировать с новым сборником упражнений.

Первый взгляд не обманул ее: новые упражнения были сродни старым, но сложнее на порядок. Многоступенчатые преобразования сущностей, бесконечно абстрактных, иногда закольцованных, иногда сжатых в точку, готовых в любой момент высвободиться и насквозь прорвать ткань воображаемой реальности; если это были чужие мысли – то настолько нечеловеческие, что Сашка боялась себе представить мозг, естественным образом родивший эти химеры. Одновременно – Сашка уже умела это видеть – упражнения были потрясающе красивы в своей гармонии.

Она вспомнила о занятиях с горбуном за минуту до назначенного времени.

Аудитория номер четырнадцать размещалась на четвертом этаже, деревянном, скрипучем и гулком. Пробежавшись по коридору, Сашка силой заставила себя сдержать шумное дыхание и постучалась.

– Здравствуйте, Саша. Садитесь, поговорим.

В аудитории стояли, как в классе, парты, Сашка выбрала ту, что под самым окном. Внизу – руку протяни – шумело зеленое море лип.

– Вот и первый курс пролетел. – Горбун уселся напротив, за преподавательский стол. Его пепельные волосы, прямые и длинные, двумя кулисами обрамляли лицо. Острый подбородок лежал на высоком белом воротнике. Какой-то он весь старинный, подумала Сашка.

– Саша, – сказал горбун раздумчиво. – Вам никогда никто не говорил, что вы – отдельный, особенный человек? Которого ждет отдельная, очень важная миссия?

– Нет, – быстро сказала Сашка.

Горбун улыбнулся:

– Оно и к лучшему. Звездной болезни нам не надо… Но вот, Александра Самохина, пришло ваше время. Вы не просто лучшая наша студентка, вы редкостное дарование, можно сказать, подарок. Вас ждет великое будущее. А что это значит?

Сашка недоуменно молчала.

– Это значит прежде всего, что ваше настоящее – ежедневный рабский труд, без лени, без страха, без колебаний. Работа – подготовительная, – которую вы проделали на первом курсе, ничтожна по сравнению с тем, что вам – нам с вами – предстоит еще выучить, усвоить, отработать. Сегодня – прямо сейчас – мы начинаем готовиться к переводному экзамену, который вам предстоит на третьем курсе, зимой.

Она слушала, навалившись животом на стол. Горбун говорил с легкой улыбкой, но он не шутил, о нет, и Сашка прекрасно понимала, что он не шутит.

За раскрытым окном колыхались липы. Сашка чувствовала левой щекой теплый ветер с едва ощутимым привкусом осени.

– Вам кажется, что вы материальны, Саша?

Вопрос был задан таким снисходительным, таким небрежным тоном, что Сашка невольно хлопнула глазами.

– А разве нет?

Горбун улыбнулся. Он сидел за преподавательским столом, перед ним лежали журнал посещений – и CD-плеер. Сашка когда-то мечтала иметь такой.

– Да, – кивнул Николай Валерьевич. – На данном этапе вы куда более вещны, чем мне хотелось бы. Три семестра мы будем с этим воевать, три семестра вы будете разрушать свою материальную составляющую и наращивать информационную. Смысловую. Идеальную, если хотите, хотя это слово в данном случае неточно. А мы будем бороться за точность, Саша, нам это очень важно – точность формулировок… Вы хотите что-то спросить?

Портнов никогда не позволял такую роскошь – спрашивать. Сашка на минуту отвела глаза, посмотрела на липы под окном. В первый день сентября они стояли зеленые, будто посреди лета.