Гонзо-журналистика в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 41

Там вообще многие углы были сглажены, в этой статье, и следователь по особо важным делам прокуратуры БССР Солдатович превратился в просто следователя, ни к какому конкретно ведомству не относящегося и фамилии с именем-отчеством не имеющего. Токсикоманы, жрущие гуталин, преобразились в алкоголиков — так оно было более привычно и не настолько мерзко, да и вообще — много чего было недосказано и полито соусом полуправды. Но — остросюжетно, живенько, и негодяя в конце поймали. Снова сотрудничество советской прессы и советской милиции доказало всему миру превосходство социалистической системы, потому как у нас журналист и замначальника УГРО — друзья, товарищи и братья, а не конкурирующие хищники, как какие-нибудь репортеры "Нью-Йорк Таймс" с агентами ФБР!

Через два дня после "Маяка" эстафету подхватила "Комсомолка", потом — "На страже Октября", и, наконец, всесоюзный журнал "Советская милиция". Насколько я знал, номера журналов готовятся весьма заранее, и кого они там подвинули, впихнув довольно объемный материал никому в Москве неизвестного Германа Викторовича Белозора — оставалось только гадать.

Не сказать, чтобы я проснулся знаменитым — но шороху наделал. Здесь, в отличие от моего времени, прессу читали внимательно, да еще и перечитывали. И на фамилию автора обращали самое пристальное внимание. Не было сейчас блогеров, инфлюэнсеров и стримеров. Тут в моде и в фаворе — шахматисты, космонавты и поэты с писателями. И журналисты тоже, немножко. Конечно, где Белозор, и где Таль с Каспаровым и Климук с Коваленком, но всё-таки, всё-таки... Теперь я мог надеяться на то, что мой голос будет звучать чуть громче.

Одна статья, конечно — это всего лишь одна статья. Но, как сказал мне позвонивший прямо в редакцию Михаил Иванович Старовойтов из Минска:

— Это уже другой уровень, Гера! Это совсем другой уровень!

Он теперь не считал, что я закапываю талант в землю, получается? Ну, и напомнил, что ждет меня летом к себе. А я всё понять не мог — какой же тут другой уровень? Принципиально статья про отлов собак в Дубровице или, например, про пресс-тур, устроенный Исаковым по нефтяницким подразделениям, от этого самого выстрелившего материала ничем не отличались. Да, да, остротой сюжета — но это, скорее, Каневский виноват, не я. От меня что зависело? Получить по мордасам, вываляться в грязи и описать свои впечатления. Так что в общем и целом — ничего нового. Никакого другого уровня. Тот же Белозор, те же байки. А то, что людей больше прочло — так это к уровню материала никак не относится. Так что я вежливо поблагодарил директора корпункта "Комсомолки" и пошел чай пить.

Не дали.

***

— Гера! — сказала Светлова, забегая в кухню. — В город едет Петр Миронович! И он хочет тебя в качестве экскурсовода! Как же так?

Наша чудесная главред, слава Богу, выздоровела и вышла на работу, и теперь я мог гораздо эффективнее избегать приятного, но слегка смущающего внимания со стороны Езерской. Поэтому я искренне радостно улыбнулся начальнице и спросил:

— Чай будете? С лимонной цедрой. И с горьким шоколадом.

— Вы такой спокойный? Совсем не волнуетесь? — она всплеснула руками.

— Конечно, волнуюсь. Это ж Петр Миронович! Человечище! Просто меня Волков предупреждал о чем-то подобном, но я не думал, что это будет так скоро.

— И как же вы...

— А как обычно. Начну нести всякую чушь, а потом оно само пойдет, — и улыбнулся.

— Он, может быть, и в редакцию к нам зайдет?.. — заволновалась она. — Надо занавески перестирать и скатерть новую застелить на кухне!

Я посмотрел на скатерть. Нормальная, немного потертая... Ну, с лимонами, да. Отличные лимоны, не стоит их менять.

— Не стоит скатерть менять, Татьяна Ивановна. А то подумают, что у нас всё хорошо и помощь не выделят.

— Вы думаете? Нам бы пара диктофонов не помешала. Вот как у вас, портативных. И фототехника старая... Действительно — сделаем чистенько и аккуратно. Бедность не порок, правда? Мол, в таких скромных условиях мы вот так вот можем! Районка номер один в области! И народ попрошу поскромнее выглядеть, особенно девчат.

— Ну Татьяна-Ванна! — эти пигалицы, оказывается, навострили ушки под дверью, — Ну почему-у-у...

Фаечка, Аленушка и Ариночка принялись пищать про то, как они собирались нарядиться, и какой Петр Миронович видный мужчина, и вообще — перед гостями из Минска нужно показать, что мы тут в Дубровице не какая-нибудь рязанская дяревня...

— А самая сапраўдная беларуская вёска! — поддела из Светлова. — Знаю я вас! Дай волю — нарядитесь в выпускные платья, сделаете начёсы и боевую раскраску нанесете на манер индейцев. Ничего подобного не будет! Вот ровно как сейчас одеты и причесаны — ни больше, ни меньше! Я запомнила! Тоже мне — видный мужчина! Шестьдесят два года человеку, примерный семьянин и вообще... Нехорошо себя ведёте, барышни!

Девчата что-то себе снова запищали и скрылись с глаз долой.

— Вообще-то, — сказала Татьяна Ивановна. — Он по возрасту больше мне подходит. И мужчина в самом деле видный. Может, и есть проблемы со здоровьем, говорили что-то про почки, но по сравнению с кремлёвскими старцами — в самом расцвете сил!

Она была самую капельку диссидентствующей, наша Светлова. Даже Бродского почитывала, хотя больше любила Тютчева и Фета.

— Дорогого Леонида Ильича на десять лет младше? — спросил я.

— На двенадцать, — откликнулась главред, — Кажется. Так, Гера, экскурсии — экскурсиями, но о людях труда писать нужно. У нас на очереди — ткацкая фабрика. Придется идти.

— Старикова со мной пустите?

— Стариков на село поедет со Шкловским, доярок фотографировать.

— Ну, раз доярок...

Что значит рубрика "Люди труда"? Это значит, нужно прийти на предприятие, вломиться в профком или к парторгу и потребовать выдать с поличным двух-трех заслуженных работников или работниц, которые вкалывали на производстве уже лет двадцать-тридцать, ничем особенным себя не запятнали и при этом как-то милостью небес отмечены не были. Мелькнуть в газете — это и в двадцать первом веке было вроде как престижно, учитывая и другие наши медиаресурсы, конечно. А тут и вовсе! Для меня долгое время было несколько дико слышать, что люди даже поздравляли друг друга с этим — вот мол, в газете напечатали, какая ты молодец...

А ведь никакого объективного отбора, по сути, не происходило. Позвонил главред, сказал — надо! Пришел журналист. Профком посмотрел, кто сейчас на смене, кто работает в более-менее плавном режиме, без авралов, и при этом говорящий, не косноязычный.

— Так, подождите, — говорит профком, обычно — приличная женщина лет сорока-пятидесяти, берет трубку и звонит в цех: — Тимофеевна! Там Ковалева у тебя сильно занята? Ну, так пускай ко мне подойдет, корреспондент пришел из "Маяка". Не хочет? Скажи, дело серьезное, и пусть не дурит голову. Поощрить ее хотим, интервью взять! Да, и у Машки спроси — может, и она подойдет? Нет? Ну, не больно-то и хотелось, тогда я Ирку позову, раскройщицу. Она за словом в карман не лезет! Ой, и не говори — трындычиха...

Потом кладет трубку, ждет некоторое время, смотрит и произносит:

— Три человека хватит?

Разговаривать с людьми я, прямо скажем, умею. Несу порой, правда, абы что, но всегда — доброжелательно и с искренней симпатией к собеседнику. Вообще, на предприятиях мне народ попадался в целом приятный, так что притворяться не приходилось. Не то, что в важных конторах и высоких инстанциях.

— Я сюда сразу после войны пришла, как интернат закончила, — рассказывала Ковалева, миловидная женщина лет пятидесяти. — И сильно впечатлилась. Тогда всё это еще не было фабрикой, называлось — артель! Ткацкие станки практически ручные, немецкие трофейные швейные машинки... Зимой в цехах было так холодно, что прекращали работу, потому что руки примерзали к оборудованию. Но народ был в основном молодой, коллектив — женский, такие отношения хорошие с девчатами наладились... И наставники подобрались замечательные, наша мастер цеха и простошвеи постарше, поопытнее меня научили всем тонкостям швейного дела. А теперь — ситуация совсем другая. Теперь у нас тепло, уютно и оборудование новое, автоматическое — взгляните, и станки, и машинки вон какие... И зарплаты неплохие! Грех жаловаться. Здесь я работаю, но и дома шью платья, брюки, всё, что душе угодно, для друзей, родственников, знакомых. Творчество, можно сказать! Знаете — своей жизнью я довольна!