Плохой хороший день Алексея Турова - Метлицкая Мария - Страница 11

Ответила, конечно. Наврала с три короба про завал на работе – короче, опять отбрехалась. Отец обижался, хотя и пытался это скрыть, но расстроенный голос скрыть было трудно.

Ну а в последние годы, примерно лет пять или шесть, он вообще перестал приезжать в Москву. Говорил, что прибаливает, ехать ночь или целый день в поезде тяжело, домашние дела ну и все прочее. Рина охала, сочувствовала, спрашивала, не выслать ли денег. Отец твердо отказывался:

– Нам хватает: две пенсии плюс зарплата.

В гости он ее больше не приглашал.

Однажды пошутил:

– Ты теперь важная птица, Ирка! Куда тебе к нам?

Шурочка приезжала в Москву раз в год непременно, и тогда у них с Риной случались загулы: ежедневные походы в театры, рестораны, вернисажи и бесконечные гости. Рина мотала уставшую с непривычки Шурочку по своим новым знакомым, среди которых были и известные публичные люди. С той мгновенно спадала усталость, она начинала кокетничать, сверкать глазами и смеяться. Кстати, была она по-прежнему хороша, эта мадам Олсен, эта уже немолодая Брижит Бардо.

Два раза Рина свозила Шурочку в Ниццу и в Канны – она была счастлива и каждый день рвалась в казино.

Странное дело. С годами Рина, кажется, стала понимать отца. Кажется, он все сделал правильно – они с Шурочкой несовместимы. При дальнейшем совместном проживании дело бы непременно кончилось убийством – случайным или тщательно спланированным. Только кто бы отправился в тюрьму, а кто на погост – вопрос.

Рина полюбила свое одиночество и удивлялась Шурочкиному желанию тусоваться и быть среди людей. Хотя что удивляться: добропорядочной провинциальной домохозяйке московская суета только в радость. А Рина так уставала от людей и бесконечных встреч, что в пустую квартиру заходила с облегчением. Сбросив пальто и обувь, она блаженно выдыхала: «Какое счастье! Одна!»

Это и вправду было счастьем – родная, уютная, красивая квартира, где все, от полочки в ванной до коврика в спальне, тщательно продумано именно для нее.

Она шла в душ, долго стояла под тугой струей, чувствуя, что ее отпускает – опускаются, расслабляются плечи, оттаивают напряженные мышцы.

Потом теплый, пушистый, уютный халат, мягкие тапочки, крем на лицо и шею и – кресло! Дорогущее дизайнерское кресло мышиного цвета, которое ласково и нежно принимало ее в свои объятия, обтекало и убаюкивало. Блаженно откинув голову, Рина закрывала глаза и начинала приходить в себя. И не дай бог, чтобы в этот момент зазвонил телефон!

Кстати, даже в отпуск Рина уезжала одна. Заказывала дорогой отель, максимально удаленный от города, несколько дней валялась в шезлонге – как тюлень, по ее же утверждению, – и, немного придя в себя, брала в аренду машину и каталась по окрестностям, забираясь в самые глухие и отдаленные места – в горы или на дикие пляжи. Конечно, ей оказывали внимание – в ресторанах или в магазинах. Попадались и вполне приличные особи. Но она пресекала любые попытки. «Еще чего! Я на отдыхе, и этим все сказано».

– Ира! Так что? Ты приедешь?

– Приеду. Завтра выеду и к вечеру буду. Что-нибудь нужно? Ну продукты там или что-то еще.

– О чем ты, Ирочка? – Валентина громко всхлипнула. – Что же мне может быть нужно? Теперь-то?

– Я поняла, – резко ответила Рина и повторила: – Завтра я буду. Всего хорошего.

Плюхнулась в кресло и горько усмехнулась – хорошее пожелание вдове накануне похорон: «Всего хорошего!»

Спала со снотворным, понимая, что ни за что не уснет – воспоминания обрушатся лавиной и потащат за собой. Она просто не доживет до утра – задохнется. Задохнется от чувства вины – страшной, непрощаемой. Пять лет – пять лет! – она не видела отца. Не собралась, не приехала хотя бы на пару дней. Не сказала ему то, что должна была, обязана была сказать. Опоздала.

Мы всегда опаздываем, всегда. Почему? На все находим время, а вот на главное – нет.

И почему она сейчас не плачет? Совсем заледенела?

Утром нервно вытаскивала из шкафа темные вещи – черную блузку, черные брюки.

Побросала все в дорожную сумку, резко закрыла молнию и глянула в окно – машина с водителем стояла под окнами.

Конечно, никакого СВ в поезде не было – еще чего! Важные персоны в К. ездили нечасто, а скорее всего, вообще не ездили – что они там забыли? Никаких крупных предприятий в уездном городке не было, значит, и интереса для бизнеса тоже. Чем жил городок, чем кормился? А бог его знает! Молодежь наверняка разъехалась, старики доживали. Собственно, так жила вся Россия, медленно погружаясь в небытие.

Но в поезде было чисто и тепло, проводница услужливо предложила чай или кофе.

– Растворимый? – спросила Рина.

Проводница искренне удивилась:

– А какой же еще? Поезд ведь, не ресторан какой.

Рина заказала чай, села к окну и – заплакала. Впервые за сто тысяч лет. Она давно позабыла, что слезы соленые, что они могут течь таким сильным и бурным ручьем и что они – чудеса! – могут принести облегчение. «Значит, – усмехнулась она, вытирая платком лицо, – надо срочно учиться плакать. Значит, не до конца, слава богу. Не до конца превратилась в Снежную королеву. Уже хорошо».

Нет, правда ее чуть отпустило, стало полегче. С удовольствием выпила сладкого чая и улеглась на полку, завернулась в одеяло и – снова чудеса – тут же уснула. Проспала ведь день – ничего себе, а! Проснулась за полчаса до прибытия – за окном уже наступили густые осенние сумерки. Наспех причесалась, умылась, морщась от густого запаха хлорки. В холодном, насквозь продувном тамбуре уже стояла проводница с хмурым и недовольным лицом, готовя ступеньки и дверь, распространяя сладкий запах дешевого вина. Рина поморщилась – скорее бы на воздух.

Платформа была мокрая от недавно прошедшего, видимо, сильного дождя. Но пахло свежестью, мокрой землей и травой, и еще чем-то сдобным и вкусным – кажется, свежеиспеченным овсяным печеньем.

В здании вокзала было пусто, дремала, уронив голову в пышных белых кудрях на пластиковую стойку, буфетчица.

Рина вышла на улицу.

Одинокий фонарь тускло освещал темную тихую улицу.

«А говорят, что есть жизнь на Марсе», – с тоской подумала она и оглянулась – в отдалении стояла одна машина, старые и помятые «Жигули», за рулем которых дремал водитель. «Сонное царство, – подумала Рина, – все спят. А всего-то полдевятого, в Москве жизнь только начинается. А здесь она, жизнь, похоже, остановилась. Впрочем, она здесь давно остановилась, лет двести назад».

Она постучала в окно машины. Водитель открыл глаза и с удивлением, словно увидев инопланетянку, уставился на нее.

– Вы свободны? – с усмешкой спросила Рина.

Тот растерянно кивнул.

В машине удушливо пахло бензином и старыми тряпками. Рина качнула головой и поморщилась – сервис, однако! – но промолчала. Назвала адрес, и наконец с божьей помощью тронулись.

– Доедем-то без потерь? – с опаской спросила она.

Водитель посмотрел на нее с удивлением:

– Зря беспокоитесь, дамочка! Доставим в лучшем виде, не сомневайтесь!

Рина смотрела по сторонам – в окнах почти не горел свет. Мертвое царство, городок спит, и даже экраны телевизоров не подсвечивали голубым, рассеянным светом.

– И что, – спросила Рина, – у вас так всегда?

Водитель глянул на нее с удивлением.

– Ну в смысле, девять вечера, и все на бочок.

– А, вы про это! – словно обрадовался он. – Так провинция! Село, можно сказать. Ложимся рано, встаем с петухами. Это здесь, в городке. А там, в деревне, – он махнул рукой, – там вообще в восемь темно. А вы, извиняюсь, из самых столиц?

– Из самых, – кивнула она. – Из самых что ни на есть.

– И как там у вас? – осторожно спросил водитель. – Ну в смысле в целом?

– В целом хорошо. А вот не в целом…

Водитель понимающе кивнул:

– Ну так везде! И там, и здесь.

– Наверное, – ответила Рина и подумала, что, хотя она целый день проспала, очень устала. Ломило тело, зудели ноги, разболелась голова. «Нервничаю, – подумала она. – Просто очень нервничаю. Папа, похороны. Ну и эта… Мадам, тетя Фрося. Как ни крути, а общаться придется. Приятного, конечно, мало. Но и это переживем».