Тьма египетская - Ланитова Лана - Страница 12

– Я понимаю, – с волнением отвечал Владимир.

– Они и лавандовые поля не выращивают. И фламинго у них над озерами не летают. Там все скромнее и тривиальнее, Махнёв. А главное – без лукавых премудростей. Там всё, Махнев, довольно наглядно и весьма грустно.

– Да, уж…

– Так что, ты можешь вполне поблагодарить своего патрона за то, что несколько раз в твоей короткой жизни он оттащил тебя от края иной бездны, которая считается более тяжким грехом, нежели прелюбодеяние.

– Спасибо вам, Виктор, – глаза Владимира увлажнились.

– То-то же.

Они оба молчали, слушая шорох тихих волн.

– A propos, на чем мы с тобой остановились? Ах да, после нудного и скучного детства идут совершенно гадкие годы отрочества, когда на чистом лбу и щеках, словно клубника в июне, зреют пышные бутондамуры[3]. И весь ты становишься таким нескладным и гадким, что порою кажется, что в этом теле нельзя более жить. А дальше – еще хуже – вновь учёба и набивание шишек. А плоть? Глас плоти звучит настолько сильно, что впору грызть косяки в учебном классе. И вот, наконец, твои товарищи рассказывают о том, как всё это бывает у взрослых джентльменов. И что там, на Никольской, за углом, находится то вожделенное место, где исполнятся твои самые смелые мечты. То место, где с легкостью решится всё. Всё! В тот момент тебе кажется, что нет ничего важнее, чем насытить собственную голодную плоть в том страшном и всесокрушающем желании. Да, мой друг. И перед нами во всей красе предстает дешевый бордель какой-нибудь мадам Кубышкиной, провозгласившей себя на французский манер, скажем, Женевьевой Делакруа. Но от француженки у этой рыжей и жадной бестии есть только жалкий бантик на глубоком декольте безвкусного лимонного пеньюара. Но ее ленивые и потасканные девахи знают свое древнее ремесло.

Владимир хмыкнул.

– Я опущу подробности. Они нам всем известны. И вот, после небольшого конфуза, суеты, трясущихся ладоней со смятым рублем, ты, наконец, оказываешься во святая святых – женской спальне. Ох и ах! О, боги. И вот… О, Жюли! Или… О, Адель! О, Мари… Всё это весьма прекрасно. Вначале. А потом и первые мысли: «Неужто это именно то? Оно самое? То, о чем знает каждый взрослый мужчина. Не может быть! Что-то не так. Отчего все так быстро? И почему так стыдно? И почему она отвернулась? О, боже, она оказалась так худа и некрасива в ярком свете дня! И этот рваный спущенный чулок… И как здесь грязно. И дохлые мухи на стенах».

«Я, наверное, пойду», – говоришь ты поспешно. И, увы, этот мир не становится ярче от того, что именно в этот день ты притронулся к некой тайне. Но по дороге домой, в ночи, тебе становится чуточку легче. Ты уговариваешь сам себя, что в первый раз у многих бывают разочарования. И что ты еще встретить ту, которая даст тебе совсем иные ощущения. О, да! Но уговаривать себя не приходится слишком долго. Все твои новые философии разбиваются в пух и прах ровно через три дня. Да-да!

Владимир почти хохотал, глядя во все глаза на демона.

– Что интересно, эти «философии на вольные темы» заканчиваются и у всех твоих однокурсников, кто вместе с тобой знал адрес того желтого дома с приветливым швейцаром на входе. А заканчивается вся лирика ужаснейшим зудом на причинном месте и прочими неприятностями. В итоге ваша славная компания оказывается в полном составе у местного эскулапа. А воспитателя вашего отчитывает директор. Я знаю, Махнев, что тебя в этом отношении бог миловал. Я всегда следил за тобой и отправлял тебя лишь к здоровым проституткам. Но так везло не всем. Увы.

– Патрон, выходит, что и тут я должен вас поблагодарить?

– Выходит, что так.

Демон с улыбкой смотрел на море.

– А дальше и вовсе всё скучно. Учеба. Выпускной. Мечты и новые надежды. Невнятная карьера. Законы общества. Фальшивая мораль. Головная боль и презрение. Новые знакомства. Женитьба по расчету. «О, как она отвратительна, когда считает деньги». Зависть. Бессонница. Несварение желудка, запор и геморрой. А потом и, увы, импотенция. И такие недоуменные глаза от того, почему «подвёл впервые твой дружок», да еще в самый ответственный момент с юной и прекрасной любовницей. И первое отчаяние… И много философии в ответ. И бурбон в одиночестве. И мысли о бренности и пустоте всего земного. И зеркало начинает злить. И походка не та, и взгляд пустой, и живот не втягивается. И презрение к женщинам. Зачем тебе всё это вновь и так быстро?

– Вы, патрон, так говорите обо всем этом, будто в жизни земной и радости вовсе нет.

– Есть, конечно. Травка зеленая, небо голубое. Плюшки кухаря, сливки на серебряном подносе. Глашкины титьки, Машкин афедрон, Дашкины поцелуи… Милые и наивные переглядки, первые свидания, сюсюканья… Гуляния под луною… А потом все то же – тлен и горечь. Так что – не торопись, мой Le Favori на ТОТ свет. Всегда успеешь.

– Да, в ваших чертогах вряд ли можно стать упрямым гедонистом.

– Ну, почему же? – хмыкнул демон. – Чем тебе, Махнев, здесь не жизнь? Да, многие и сотой доли не видали в своей жалкой жизни в Яви того, что увидели впервые здесь. Скажем, твой друг Булкин. Что хорошего он мог постичь в своей деревне? А благодаря мне он побывал в таких местах, о которых и мечтать не мог. И даже княжну на руках умудрился поносить. Правда, мертвую, но это уже детали.

– Это вы о чём? – глядя в сторону, спросил Владимир.

– Махнев, не пытайся быть лукавее меня. У тебя это плохо получается. Кстати, твой друг Булкин тоже наворотил в своей лаборатории чёрт знает что.

– Да? И он тоже? – оживился Владимир.

– Конечно! Вчера только у него был. Создал вместо красавицы такую образину, что смотреть тошно. Веришь, я как увидал плод его творения, так аппетит даже потерял.

– Да уж, ему не позавидуешь.

– Он сам виноват. Те сливки, что надо было добавить в субстрат, сам слопал. Вот нежить и вышла такая страшненькая, да низкорослая.

Владимир только хмыкнул в ответ.

– Ну что, Махнев, долго мы еще будем здесь торчать? Мы же собирались слетать в Древний Египет.

– Да, я не против.

– Vade mecum![4] – демон решительно развернулся на каблуках, так что из-под них посыпались искры, и кивком головы пригласил Владимира следовать за ним.

Их путь лежал к прибрежным скалам. Ноги Владимира слегка увязали в гальке. Он едва поспевал за быстрыми шагами своего наставника. Когда он напоследок оглянулся, то увидел, что берег моря девственно чист. Куда-то испарился и роскошный стол, уставленный закусками, и вертел с ягненком, и сам официант, прислуживающий нашим героям. Лишь пенные волны «Глафириного» моря с шумом накатывали на пустынный галечный пляж.

Шли они недолго. Темные скалы, казавшиеся издалека не столь высокими, теперь словно бы подросли и потемнели. Высоко над ними с криками носились вполне себе обычные чайки и, как ни странно, разноцветные, ярко окрашенные птицы, похожие на жирных бакланов. Владимир услышал прерывистые курлыкающие звуки и поднял голову. Прямо на отвесном уступе он увидел нечто, так похожее на радугу. Сверху вниз на него внимательно смотрели удивительные птицы. От неожиданности Владимир замер на месте. Первая птичка имела перья ярко красного, почти алого цвета. Вторая была похожа на спелый рыжий апельсин. Третья отливала лимонной желтизной. Четвертая поражала изумрудом травяной зелени. Пятая – была голубой, Шестая – имела перья цвета яркого кобальта. А седьмая выглядела – лиловой. Птицы, нахохлившись, внимательно следили за путниками. Каждая из них походила на мохнатый шар, настолько они были тучными.

Владимир невольно рассмеялся, глядя на эту нелепую стайку местных бакланов.

– Нравится? – самодовольно произнес Виктор.

– А разве у вас бывает по-другому?

– Бывает… Но, как ты знаешь, я во всем предпочитаю эстетику.

Они обогнули одну из скал и уперлись в узенькую песчаную тропинку, петляющую мимо базальтовых камней и тяжелых остроконечных плит.