Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine - Страница 94

— Надо трубку взять, а то вдруг…

— Чё всем надо-то?

— Чтоб ты на всех поорал!

— Да я это и сделаю на хрен!

— Только тапки найди! И для разнообразия труселя…

— Лиза, бля…

— Ну, тапки тогда!

— Фиг его знает, я в последний раз ими черную морду из комнаты гнал!

— Ладно, я сама отвечу…

— Скажи там, что они мне весь кайф обломали!

— Обязательно!

Лиза, не натянув на себя и пледа, быстро пробегает в коридор, чтобы надоедливая трель прекратилась. Кос, накинув на плечи теплый махровый халат, умиротворённо закурил, гадая, кто позвонил им в такое тихое и спокойное… обеденное время. Плевать, что нормальные люди в это время либо стоят в очереди в универмаге за «Столичной» к новогоднему столу, либо пытаются достать пушистое двухметровое дерево для увеселения детворы.

Тутанхамон воровато проникает в комнату хозяйки, и, прощая за все пущенные под свой кошачий хвост тапки, просится на руки смолившего в открытую форточку Космоса. Обстановка идиллическая, жаль Лиза из коридора не может увидеть картину маслом, как непримиримые враги мирятся. И Косу совсем не кажется, что черная кошка — это к беде.

— Опять жрать просишь, бандит мелкий? — когда сигарета потушена в хрустальной пепельнице, Холмогоров от скуки роняет себя на кровать, а питомец запрыгивает следом, клубочком свернувшись на мужской спине. — Бандит… Наряжу вместо ёлки, будешь мне, народ развлекать. Засранец… — юркий потомок египетских кошек спрыгнул на пол, засовывая черную мордочку в сухие мужские ладони.

— Ты всё-таки его выдрессировал!

Восторженный возглас и аплодисменты раздаются за спиной Космоса, и он лениво кивает, подталкивая животное куда-то прочь. Лиза, вернувшаяся в комнату, присаживается на кровать. Когда на её животе снова оказались длинные теплые пальцы, сомкнутые в замок, она заметно расслабилась, изучая глазами потолок своей комнаты.

— Эта морда хозяина почувствовала, с хрена ли со мной обостряться?

— Кормить ещё не будешь.

— И меня не покажут во «В мире животных», позорище…

— Зато завтра велено дуть втроём в Шереметьево, — Лиза не знает, как бы мягче сказать о том, что к ним в гости едет ревизор. — Ёлку с самолёта ловить будем! Самую настоящую…

— Тебе одной ёлки тридцать первого мало будет?

— Можно и три, как раз Пчёле будет место! Где-то надо первого с утра просыпаться…

— Мне, главное, Снегурочка чтобы рядом была, как в сказке…

— А вот про детские сказки поговорим после боя курантов…

Вот и подходил к концу так несчастливо начавшийся для Космоса Юрьевича Холмогорова девяностый год.

***

Чернова затруднялась сделать шаг вперёд, и, поднявшись на несколько этажей вверх, оказаться в квартире покойного брата. Боялась смотреть на стены, комнаты, где он когда-то жил, трудился и не думал, что его звезда так быстро погаснет, едва получив дорогу в светлое будущее. Не представляла, как зайдет в комнату Алексея и Татьяны, и обнаружит в ней серый порядок, нетронутый с самого восемьдесят третьего года. Ёлка знала, что Лиза запретила всем трогать родительские вещи, и ютилась в своей бывшей детской, превратившейся в комнату будущей жены сына профессора астрофизики.

Не будь скорой свадьбы племянницы — не видеть бы Ёлке дома на улице Профсоюзной. В родном Ленинграде легче прятаться от бурь прошлых лет, пережитых в Москве. Мерные волны Невы уносили боль, как бы остра она не была, а московские равнины нисколько не вносили спокойствия. Лишь заставляли вспомнить, что Москва — это чужой для Ёлки город.

Но надежды на счастливое будущее сильнее страха перед прошлым. Так сказал ей Лёня, когда принес два билета на самолёт, и Елене пришлось взять три дня в счёт отпуска, в котором её давно уже не видели. С того самого мига, как служебная машина её старшего брата приказала тормозам долго жить, и отправила на тот свет сразу двух человек. Лизе несказанно повезло остаться живой и почти невредимой, если очутиться без родителей в двенадцать лет от роду — это милосердно. Шрамы на тонких ладонях племянницы долго будут напоминать Черновой, как суров, оказался восемьдесят третий год…

Леонид Рафалович курил свой неизменный «Беломор», которому не изменял, даже когда друзья предлагали ему настоящие американские «Marlboro». Папиросы, прямиком из казарменной юности грели душу. Фирма импортная не та, да и он привык к старой марке. Хотя… «Беломорчик» не тот пошел с этой вашей треклятой перестройкой. Что же, он не расстроится, если курево упадет маркой вниз: съедет на турецкий табак. Рафу не привыкать терпеть лишения и неудобства. Разменял же он когда-то Ленинград на Мурманск, пытаясь оставить в родном городе все то, что так дорого и греет закостенелую душу морского волка? Умел забываться…

Но не в случае с Ёлкой, которую он, как и много лет назад, привёз в Москву. Причем, по тому же адресу, в обитель её брата. К кирпичному скворечнику, бывшему когда-то элитным жилищем для молодых специалистов. Но если двадцать лет назад они приехали зелеными юнцами на новоселье к другу и брату, то сейчас решают, как без слез в глазах взглянуть в спину юности. Прекрасной, светлой, да и что греха таить — пьяной. Пропахшей противным хересом, папиросами и запахом костра у маленького пруда, где курсант Рафалович поёт своей невесте Леночке «Милая моя…». А их друг, нераскрытый талант, враль и пьяница Ванечка берет с друзей клятву — один за всех и все за одного…

Растерялись, однокласснички. Засосало водоворотом жизни, беспощадной к светлым головам. Не соберутся как тогда, после новоселья Павловых. Петь песни под гитару, жарить свежую рыбу, и гулять под Луной. Иных уж нет. Но Леонид на месте. Жаль вот только, что рыжие волосья облетели. Но, кажется, что для Ёлки — ничего в нем не изменилось…

Раф не торопил свою женщину, понимая, что Черновой следует прийти в себя, осмотреться и, наконец, растопить тот айсберг, который стоял между нею и забытыми московскими воспоминаниями. Она слишком долго не была в этих краях, а командировки не в счёт. Леонид и сам бы не приехал сюда в одиночестве после гибели друга, черной тучей отравившей существование восемь лет назад.

Рафалович помнил, какие люди стояли за сиротством дочки Лёшки, и нёс свой груз, зная, что вряд-ли кто-то и когда-нибудь узнает правду. И кто спросит отставного офицера — новообращенного успешного кооператора, который и сам мнил о врагах Павловых ровно столько, сколько позволил ему узнать Алексей в последнюю встречу. Тварь, решившая порешить всю семью судьи сразу, не сгнил на зоне и не пал от острого пера в воровской схватке. Возможно, коронован своими синими братьями, и когда-нибудь снова поднимет башку. Чем рогатый не шутит? Рафалович отвык удивляться тому, что происходит в его жизни.

Но время затягивает. Ёлка, сминающая в упрямых пальцах просыревшую от падающего снега сигарету, лёгким щелчком отбрасывает её в ближайшую урну. Все, кончено, баста! Можно подняться в пятидесятую квартиру, отбросив старый страх перед привидениями, которых нет. Не зря же огненный «Линкольн» примчал их сюда, иногда повизгивая на крутых поворотах.

Добро пожаловать в Москву!..

— А говорила… — курящих женщин Рафалович не любит, но Ёлке готов простить и эту зловредную привычку.

— Что? — Лёня снова нашел повод учить Ёлку жизни, но не учёл, что на один его аргумент у неё находилось десять.

— Что курить бросишь, к началу, — Раф понимает, что это разговор в пользу бедных, но готов отвлекать свою половину от любых дурных воспоминаний хоть лекцией о вреде курения, — ладно я, не жалко!

— Брошу? Держи карман шире, Лёня! У меня работа нервная, похуже твоих партнёров и контрактов.

— А обещала, Ленка! И ещё ждать меня, пока буду бороздить просторы! Просторы новообращенного советского предпринимательства и т.д., и т.п…

— На пенсии со шлангом пробороздишь, но нам пока туда не скоро!

— Ну… В чем-то ты и права! Я ведь, как ты сама сказала, ещё у тебя ничего?

— Для сельской местности, — конкуренции с бывшим гаремом морского офицера Ёлка точно не выдержит. Или возьмёт дробовик, чтобы перестрелять эти тени из прошлого. Шутка, она на госслужбе. — Выбирала специально, чтоб не лезли, и жить мы теперь будем долго и счастливо!