Тьма, – и больше ничего - Кинг Стивен - Страница 8

Платье застыло. Ложное дыхание оборвалось. Но она смотрела на меня, и это был пристальный взгляд горгоны. Я видел крысиные укусы на ее щеках, одна мочка исчезла.

– Господи, – прошептал я. – Арлетт, мне так жаль.

Твои сожаления не принимаются, казалось, говорил ее взгляд. И когда меня найдут в таком виде, с крысиными укусами и в изгрызенном нижнем белье, ты точно усядешься на электрический стул в Линкольне. И мое лицо станет последним, что ты увидишь перед смертью. Ты увидишь меня, когда электричество поджарит тебе печень и подожжет сердце, а я буду улыбаться.

Я опустил крышку и поплелся к амбару. Внезапно ноги отказались служить мне, и будь я на солнце – точно потерял бы сознание, как Генри прошлой ночью. Но я находился в тени, поэтому, посидев минут пять с опущенной головой, более или менее оклемался. Крысы добрались до нее – и что такого? Разве, в конце концов, крысы и жуки не добираются до всех нас? Рано или поздно самый крепкий гроб не выдерживает и впускает жизнь, чтобы она покормилась на смерти. Так устроен мир, и какое это имеет значение? После того как сердце останавливается, а мозг задыхается, наши души или куда-то отправляются, или просто исчезают. В любом случае мы не чувствуем, как кто-то гложет нашу плоть или выедает что-то из костей.

Я двинулся к дому и уже добрался до ступенек, ведущих на крыльцо, когда новая мысль остановила меня: а что тогда дернулось? Вдруг она была еще жива, парализованная, неспособная шевельнуть даже разрезанным пальцем, когда крысы вылезли из трубы и принялись ее пожирать? Что, если она почувствовала, как одна пробралась в ее располосованный рот и начала…

– Нет, – прошептал я. – Она ничего не почувствовала, потому что не дергалась. Никогда. Вниз я сбросил ее мертвой.

– Папка? – сонным голосом позвал Генри. – Пап, это ты?

– Да.

– С кем ты говоришь?

– Ни с кем. Сам с собой.

Я вошел. В майке и трусах он сидел за кухонным столом и выглядел ошеломленным и несчастным. Волосы торчали во все стороны, напомнив мне время, когда сын, еще маленький, гонялся по двору за курами, а его верный пес Бу (к тому лету давно умерший) не отставал от него ни на шаг.

– Лучше бы мы этого не делали, – прошептал он, когда я сел напротив него.

– Сделанного не вернешь, – ответил я. – Сколько раз я тебе это говорил, парень?

– Пожалуй, миллион. – Он на какое-то мгновение опустил голову, потом вновь посмотрел на меня. Его глаза, окаймленные красным, налились кровью. – Нас поймают? Мы отправимся в тюрьму? Или…

– Нет. У меня есть план.

– У тебя был план не причинять ей боли! Посмотри, что из этого вышло!

Моей руке просто не терпелось отвесить ему за это пощечину, так что я придавил ее другой рукой. Не время сейчас для встречных обвинений. Кроме того, он говорил правду. Во всем, что пошло не так, вина лежала на мне. За исключением крыс, подумал я. Крысы – не моя вина. Нет, и они тоже. Разумеется, и они тоже. Если б не я, она сейчас стояла бы у плиты, готовила ужин. Вероятно, говорила бы и говорила об этих ста акрах, но живая и здоровая, а не лежала бы в колодце.

Крысы, должно быть, уже вернулись, прошептал голос в глубинах моего сознания. Едят ее. Скоро закончат лучшее, самое вкусное, деликатесы, а потом…

Генри перегнулся через стол, чтобы коснуться моих сцепленных рук. Я вздрогнул.

– Извини. Мы вместе это сделали.

И я любил его за эти слова.

– Все будет хорошо, Хэнк; если мы не запаникуем, все будет хорошо. А теперь слушай меня.

Он слушал. В какой-то момент начал кивать. Когда я закончил, задал только один вопрос: «Когда мы засыпем колодец?»

– Не сейчас.

– Разве это не рискованно?

– Есть такое, – согласился я.

Двумя днями позже я чинил изгородь в четверти мили от фермы, когда увидел большое облако пыли, движущееся по нашей дороге от шоссе Омаха – Линкольн. На нашу территорию вторгался мир, частью которого Арлетт так хотелось стать. Я направился к дому, сунув молоток в петлю на поясе, в плотницком фартуке, в кармане которого позвякивали гвозди. Генри ничего не увидел. Возможно, он побежал на речку купаться. А может, спал в своей комнате.

Во дворе я сел на колоду для колки дров, и тут же из кукурузы выехал автомобиль, поднимавший за собой беличий хвост пыли: грузовичок «Красная крошка» Ларса Олсена, кузнеца и молочника из Хемингфорд-Хоума. Иногда он подрабатывал и шофером, и именно в этом качестве прибыл на мою ферму в тот июньский день. Грузовичок въехал во двор, обратив в бегство Джорджа, нашего вспыльчивого петуха, и его маленький гарем. Мотор еще не успел заглохнуть, когда из кабины с пассажирской стороны вылез пузатый мужчина в сером пыльнике. Он снял очки, открыв большие (и смешные) белые круги у глаз.

– Уилфред Джеймс?

– К вашим услугам. – Я встал, чувствуя себя совершенно спокойно. Возможно, спокойствия у меня поубавилось бы, если бы подъехал принадлежащий округу «форд» со звездой шерифа на бортах.

– Эндрю Лестер, – представился он. – Адвокат.

Он протянул руку. Я на нее посмотрел.

– Прежде чем я ее пожму, вам лучше сказать, чей вы адвокат, мистер Лестер.

– В настоящее время я представляю «Фаррингтон лайвсток компани» с отделениями в Чикаго, Омахе и Де-Мойне.

Да, подумал я, кто бы сомневался. Но я готов спорить, что на двери таблички с твоей фамилией нет. Большие люди из Омахи не глотают деревенскую пыль, чтобы заработать на хлеб, правда? Большие люди сидят, положив ноги на стол. Пьют кофе и любуются красивыми лодыжками секретарш.

– В этом случае, сэр, почему бы вам просто не изложить цель вашего приезда и не убрать руку? Только не обижайтесь.

Он так и поступил, с адвокатской улыбкой. Пот проложил светлые дорожки по его пухлым щекам, а ветер спутал и взъерошил волосы. Я прошел мимо него к Ларсу, который открыл боковину двигательного отсека и возился с мотором. Он что-то насвистывал и выглядел таким же счастливым, как и сидевшая на проводе птичка. В этом я ему завидовал. Подумал, что нам с Генри тоже может выпасть счастливый день, – в таком переменчивом мире, как наш, возможно всякое, – но не летом 1922 года. И не осенью.

Я пожал Ларсу руку, спросил, как самочувствие.

– Все в норме, но в горле пересохло. Я бы чего-нибудь выпил.

Я указал на восточную стену дома:

– Ты знаешь, где взять.

– Знаю. – Он захлопнул боковину с громким треском, от которого куры, вернувшиеся во двор, вновь бросились врассыпную. – Сладкая и холодная, как и всегда?

– Скорее да, чем нет, – согласился я и подумал: Но если бы ты попробовал набрать воды из другого колодца, не думаю, что тебя волновал бы вкус. – Попробуй – и увидишь.

Он направился к дому, обходя его с той стороны, где под навесом стояла дворовая колонка. Мистер Лестер проводил его взглядом, потом повернулся ко мне, расстегнув плащ. Костюм его определенно нуждался в чистке по возвращении в Линкольн, Омаху, Диленд или какой-нибудь другой город, в котором он вешал шляпу, когда не занимался делами Коула Фаррингтона.

– Я бы сам не отказался от глотка воды, мистер Джеймс.

– Я тоже. Ремонтировать изгородь – потная работа. – Я оглядел его с головы до ног. – Но, наверное, не такая потная, как проехать двадцать миль в грузовике Ларса.

Он потер зад и улыбнулся адвокатской улыбкой. Но на этот раз в ней промелькнуло сожаление. Я уже видел, как его глазки бегают по сторонам. Не следовало недооценивать этого человека только потому, что ему приказали протрястись двадцать миль по сельским дорогам в жаркий летний день.

– Мой зад уже никогда не будет прежним.

На одной из стоек навеса на цепочке висела кружка. Ларс наполнил ее и выпил до дна, его кадык ходил вверх-вниз по жилистой, загорелой шее. Наполнил второй раз и предложил Лестеру, который посмотрел на кружку примерно так же, как я – на его протянутую руку.

– Может, мы попьем воды в доме, мистер Джеймс? Там чуть прохладнее.