Туманная река (СИ) - Порошин Владислав Викторович - Страница 3

— Вот это поворот, — снова повторил я шепотом.

Ладно, нет смысла рефлексировать, будет день, будет и пища, разберемся. Я еще раз посмотрел на Луну и лег досыпать дальше.

На следующий день после выписки в ближайшем магазине я купил пару пачек папирос «Беломорканал» и триста граммов мармелада детского в дольках. Одну пачку я отдал Семенычу, вторую в свою больничную палату для курящих мужиков, а мармелад подарил молоденькой санитарке Наташе, которая все эти дни на меня дулась и обижалась.

Родной детский дом имени Григория Россолимо, который располагался в двух, двухэтажных зданиях, в одном здании находились наши спальни, в другом мастерские, встретил меня тишиной. Что было объяснимо, так как все ребята сейчас были в школе.

— Ну что Крутов, опять ты вляпался в историю? — спросила меня воспитатель, а так же по совместительству заведующая, Лариса Алексеевна.

Полная женщина лет пятидесяти с хвостиком, насколько мне подсказывала память моего второго я, была человеком не злым, многое нам прощала, да и просто жалела нас.

— Зачем ты полез на этот старый барак? Что там медом тебе намазано? Май месяц, скоро экзамены, кем ты будешь в будущем обалдуй? Сил на тебя моих нет.

Все вопросы, предназначенные мальчишке, в теле которого я оказался, я пропустил мимо ушей. Ну что сказать, был глуп, исправлюсь?

— Лариса Алексеевна, вы же знаете, как я вас уважаю, — внезапно сменил я тему, — а комната, в которой я жил с братом и матерью останется за мной?

— Конечно? — удивилась воспитатель, — тебе скоро исполнится шестнадцать лет, экзамены сдашь и вернешься в свою комнату. Никто от туда выселить тебя не имеет права, а если это произойдет, не беспокойся, мы отстоим твои права. Мы своих воспитанников в обиду не дадим! А что ты вдруг этим заинтересовался?

— Думаю чем заняться после школы.

— Учишься ты слабо, иди на завод или на фабрику, — усмехнулась Лариса Алексеевна, — у нас в СССР любой труд в почете.

Спасибо обнадежили, подумал я и поплелся на второй этаж, где располагалась спальня старших ребят. В длинной комнате было четырнадцать кроватей, которые стояли в два ряда и занимали восемьдесят процентов жилого пространства, еще пять процентов тумбочки, остальное — длинный проход. Как в пионерском лагере. Моя койка была самой козырной, она стояла у окна в самом дальнем от дверей углу. Рядом были кровати моих корешей, Толика — Маэстро, Саньки — Зёмы, Вадьки — Буры. Над койкой Толика висела гитара, которую как он говорил, его отец привез из Германии. Его история так же чем-то похожа на мою, мать умерла, правда отец их не умер, а бросил несколько лет назад и у него другая семья. Здесь в детском доме он вместе с сестрой, Наташкой, они близнецы. Фамилия у него Марков, но прозвище из-за своей тяги к музыке. Санька — беспризорник, родителей своих вообще не помнит. Прозвище Зёма образовалось от его фамилии Земакович. А Вадьку мать оставила на попечение бабушки и уехала куда-то в Сибирь на заработки. Бабушка его умерла, а от матери ни слуху, ни духу. Прозвище у него — Бура, так как фамилия его Бураков, чем то похож фигурой на медведя. Он самый физически сильный из нас. Зато я самый авторитетный и в компании за старшего. И судя по моим разбитым кулакам, махать ими мне приходилось довольно часто.

Я открыл дверцу своей тумбочки и обследовал ее. Учебники, тетради, какие-то шурупы и неплохая свинчатка. Я взял ее в кулак, сжал, легла она в него как родная. На самом дне обнаружились десять рублей, две трешки и четыре рублевки. Память моего предшественника подсказала, что рубль сейчас не такое уж большое богатство. А те советские деньги, которые помнил я, должны были вот-вот появиться. Но в каком году произойдет смена денег и деноминация я не вспомнил. Получается сейчас рубль — это как десять копеек в восьмидесятых годах.

— Денег нет, но вы держитесь, — усмехнулся я, вспомнив слова одного политического бездельника из первой жизни.

После шахматных больничных баталий я разбогател на семнадцать рублей. Весь свой капитал, двадцать семь рублей, я спрятал в книжку по литературе. Надо бы разведать, где тут в Измайлово играют в шахматы, можно будет снова подзаработать. Не в деньгах конечно счастье, но без них плохо. Я взял в руки Толькину гитару провел по струнам и поднастроил ее. Играть я научился в первой жизни, будучи студентом Политеха, потом много практиковался в туристических походах и на сплавах, виртуозом, конечно, не был, но слух имел, и играл сносно.

— Призрачно все в этом мире бушующем, — запел я негромко, — есть только миг, за него и держись.

Да, пальцы о непривычки моего нового тела заболели. Видать Богдана музыка особенно не интересовала, исправим это недоразумение. Ведь музыка строить и жить помогает. Я повесил гитару на место и закимарил на своей кровати.

— Богдан! Братуха! — услышал я сквозь легкий сон.

Я разлепил глаза и увидел, как на меня несется худой и высокий Зёма, — а мы думали, что ты уже все каюк, я уж думал сам этой вертихвостке поджопников надавать.

— Здаров, братан! Как видишь, наша советская медицина враз меня на ноги поставила, — заулыбался я.

Тут же в дверь влетели и Маэстро с Бурой, они радостно меня обнимали и похлопывали. Странное дело, в первой жизни у меня друзей к сорока шести годам практически не осталось. А тут сразу три преданных товарища, необычные ощущения.

— Хавать пора! Пошли, — забеспокоился Бура.

— Все бы тебе только жрать, — засмеялся Маэстро, — в самом деле, пошли, там и поболтаем.

Вся наша боевая четверка переместилась в детдомовскую столовую, которая занимала одну комнату на первом этаже. Кормили, надо было признать, только-только, чтобы ноги не протянуть. Жидкий суп и макароны на второе, на десерт чай с хлебом.

— Это блюдо знаменитой кавказкой кухни! — грустно пошутил я за столом.

— Какое такое блюдо? — изумился Зёма.

— Жричодали! — под смех всех ребят вокруг закончил я фразу, — ну что мужики, как там, в школе дела?

— Без тебя вообще хреново, — забубнил Бура, — на Маэстро опять наехали, меня жестко прессанули, Зему тоже попинали немного.

Я немного поднапряг память и вспомнил, что в школе у нас была нехилая конфронтация с местными, главой которых был Олег Постников, сынок богатых родителей, папик у него заведующий продовольственным магазином.

— Постный что ли расслабился? — спросил я парней, — че от тебя хотят? — обратился к Толику Маэстро.

— Деньги говорят, я им должен, типа я десятку им задолжал, — невесело пролепетал он.

Нам в детском доме выделяли по тридцать рублей в месяц на всякую мелочуху и конфеты, заведующая заботилась о том, чтобы мы привыкали к обращению с наличностью. Постному, конечно, эти копейки были не нужны, ему было важно себя поставить выше всех. Чем гнилее человек, тем больше ему хочется раболепия.

— Ладно, завтра все разрулим, — похлопал я паренька по плечу, — за каждую мою разбитую костяшку на кулаках он мне заплатит звонкой монетой.

— Здорово, что ты жив и здоров! — развеселился Зёма, — чего уж мы тут только не передумали, пока ты в больничке валялся.

Однако Толик все равно был не в себе.

— Ну, ты чего? — удивился я, — Маэстро, не кисни.

— К Наташке местный бандюган, Чеснок, подкатывает, — признался он, беспокоясь за сестру.

Я посмотрел в сторону наших детдомовских девчонок, Наташка действительно была сама не своя. Симпатичная, — подумал я, — между прочим, чем то похожа на актрису, которая играла Маю Светлову из кинофильма «Приключение Электроника». Практически одно лицо, да и по фигуре похожа. Странно, что Богдан в теле, которого я был, раньше на нее не обращал внимание.

— Я этого Чеснока так отхирачу, что всю оставшуюся жизнь он на лекарство работать будет, — снова я попытался взбодрить Толика.

Кстати Маэстро так же, как и сестра, был очень симпатичным парнем, поэтому Постный его больше всех и доставал. Завидовал, прыщавая морда.

После обеда вся наша компания переместилась к нам в комнату, потом к нам пришли в гости все наши старшие девчонки и стали просить Маэстро сыграть на гитаре. Да, — усмехнулся я, — компьютеров нет, айфонов и телевизоров тоже, чем еще занять свободное время. Толик после обеда и моих слов заметно повеселел и с удовольствием взялся за инструмент.