Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович - Страница 34

Наконец он остановился, просто потому, что устал и совершенно потерялся. Он не мог даже взглянуть поверх голов: — толпа дымила. Все пространство над фигурами было затянуто разноцветным смогом.

Уже не сопротивляясь, Аркас позволил увлечь себя в ячейку всеобщей вакханалии. Тут же ему разорвали китель на груди, и принялись лить масло на бледную кожу. Рот забили яствами, и принялись сдирать с изможденного миссионера штаны. Копия Мишель Мерсье на несколько секунд застыла над Никасом, а потом нырнула вниз, к его паху.

Журналист чуть не подавился тарталеткой. Он и не знал, что можно испытывать такое наслаждение, будучи сумасшедшим. Ему быстро и обосновано доказали, что воображение — великолепный любовник. Во всяком случае, когда ты играешь на его поле. Аркас почувствовал, что жизнь, внезапно начала налаживаться, притом резко, через рывок госпожи Мерсье.

Тут кто-то, особенно не целясь, начал лить на него коньяк.

Через какое-то время, журналист перестал понимать, где находиться. Перед глазами миссионера прокручивалась панорама, с чрезвычайно пикантным содержимым. Он совершенно опьянел и реагировал только на громкие звуки. Самым ярким впечатлением был сигнальный рев яхты сделанной из накрашенных человеческих ногтей. Рисково скользя подмышками по серебристым перилам, Аркас облегчался. Вниз, в голубоватую воду огромного бассейна, в котором застряло омерзительное судно.

— …высокая мораль утомляет, — совершенно отчетливо слышал он, раскисая в джакузи. Это было до того странно, что миссионер стремился найти говорящего, но ему чем-то светило в глаза. — Почему мы сосредотачиваем вокруг себя такие колоссальные ресурсы? Ведь совершенно очевидно, что мы не в состоянии их использовать? Это не совсем верно. Точнее, в корне неправильно. Ошибка кроется в устаревшей точке зрения, что сдержанность — это добродетель. Сколько нам еще путаться в дебрях этих предрассудков, страдать и мучить себя. Сдержанность, человеколюбие, щедрость и милосердие, — чрезвычайно калечащие привычки. Если можете, берите. Это куда естественнее, чем самоограничение и скромность. Это здоровое и ожидаемое стремление. Оно не вызывает подозрений у окружающих. Берите, если хотите стать сильным.

Никаса вывела из оцепенения стрельба и рев мотора. Его куда-то мчали, в воздухе метались радужные перья, лобовое стекло кабриолета было запылено белым. За рулем сидел образ в жемчужном костюме.

— Стреляйте же, сэр Аркас! — азартно кричал он, не оборачиваясь. — Иначе уйдут!

Мимо проносились какие-то желтые пятна. Никас различал только медные рога и длинные клювы.

— Стреляйте! — крикнул образ.

Их подбросило на ухабе и Никаса снова замутило. Он обнаружил у себя в руках ружье и поднял его, неуверенно прицелившись. Отдачей его опрокинуло вниз.

— Мы делаем это потому, что можем. Не потому что особенно злы. Тем, кто ниже, не понять, насколько тяжело отказаться от Жира. Жир — это жизнь. Без него мы — ничто. Шаг назад — пропасть, полное обезличивание. О каком милосердии может иди речь? О какой, скажите, пожалуйста, практичности? Жир гораздо ценнее будущего.

— Но почему?

— Жир защищает нас.

— От чего?

— От кого, господин Аркас. От кого. Только совершенно оскотинев, потеряв лицо, потеряв человечность… Навсегда смирившись со своей враждебностью к людям, можно войти в совершенно особенное состояние. Когда Одиночество отступает. Когда Его легко побороть. Когда не остается чувств, отличимых от голода. Мы не можем иначе. Мы искали и нашли. Не судите наши методы. Мы больше, чем люди. Мы часть нового божества. Все — Жир. Все к его алтарю.

Аркас ехал по красной дорожке, со свитой и оркестром. Он приближался к воротам во дворец. Ему салютовали полки, тысячи образов скандировали его имя. Журналист совершенно одурел. Путаясь в разноцветных лентах, он отбросил тянущиеся к нему руки, и упал на заднее сиденье. Парящие экраны с изображением неба гасли. Надвигалась мгла. Она расплывалась как облако отравляющего газа, и опускалось на площадь.

— Осторожнее… — неслышно сказал Никас. — Что это такое? Осторожнее… Вы что, не видите это?

Мгла жадно заклокотала.

В страшной духоте, не чувствуя опоры, Аркас нависал над загадочной пропастью. Ее неразведанное дно ощутимо бурлило, пахло топленым салом и гарью. Что-то влажно лопалось и постанывало, почти по-человечески. Никас заворочался, пытаясь отодвинуться подальше от неизвестного, но начал медленно сползать вниз. А там его поджидал бездонный океан жира, из тяжелых волн которого выныривали макабрические твари, гудящие от наслаждения.

Никас моментально протрезвел и заорал не своим голосом. Падь откликнулась, словно только и ждала этого. Журналиста швырнуло вверх, ударило, вышибло дух и сознание.

— О, какой неожиданный вкус! Настоящий человек! Примечательно, до чего примечательно! Щекочет небо.

Альфа стоял на осмии, окруженный пузатыми идолами. На площади было тихо. Под покрывалом пестрого мусора лежали высушенные тела образов. Они напоминали осенние листья. Желтые и невесомые. Большинство расползалось блестящими чешуями, словно отстающая краска.

— Жадная утроба, ты не понимаешь, что делаешь, — произнес Альфа смеющимся голосом.

— Молчать! — рявкнула Ненасытность.

Слепни тяжело взвились над мертвецами.

— Хранитель Малого не потерпит неуважения!

— А-а-а, — захрипела сущность, — не шипи здесь. Маленький Альфа волнуется. И ты бы волновался.

Она оглушительно икнула.

— Выплюнь его немедленно, глупая, — отчетливо проговорил Прим. — Без этого человека нам всем придет конец. Выплюнь, тебе говорят!

— Так как ты смеешь… — зажужжало со всех сторон.

— Не шипи, — снова осадила сущность.

Она заурчала, высунув зеленый язык.

— Ты знаешь, пожалуй, я его оставлю. Он очень вкусный. Я могу жевать его очень долго. Восхитительно!

Альфа запрокинул подбородок.

— Бессмысленная прорва, — произнес он презрительно. — Я так и знал, что не обойтись без сцены. Решила разозлить меня?

Слепни ринулись на него без предупреждения. Прима-образ скрыло трепетанием крыльев и серых тел. Насекомых сотрясала зернистая рябь. Они вытянулись тонким веретеном и устремились вверх. Животы раздувались, жужжание тяжелело. В какой-то момент веретено вдруг надломилось как спичка, рассыпая неподвижные тельца. Они исчезали на излете, бессмысленно кружили в воздухе, и лопались, брызгая и смердя.

Ненасытность метнулась в сторону, спасая остатки своей сущности. Поредевший рой со стоном рассеялся, стелясь у самой земли. Альфа, подогнув колени, сидел, дрожа и одновременно рыча от ярости. Он сильно иссох и побледнел. На открывшемся лице горели голубые глаза и рыжие ссадины.

— И снова подавилась! — крикнул он сорвавшимся голосом.

Идолы надвинулись на него, скрежеща постаментами.

Концепция весело смеялась.

— И правда! — прогремела она. — Ничему не учиться моя мошка! Маленький Альфа, но ведь и ты уже не так уверен в себе. Уходи! Я не отдам человека. Максиме предупреждала. У нас с ней договор. Она приводит мне человека. Я не отдаю его. И не собираюсь! Я…

— Показуха! — вдруг крикнул Альфа.

Концепция, приоткрыв пасть, глядела на него с растерянностью ребенка.

— Дерзость! — прохрипела она, жалобно булькая.

— Пена и показуха! — приподнялся Альфа.

Концепция всхлипнула. Фасад затрясся, рывками поползли трещины. Идолы бились друг о друга, раскалываясь. Из них вязко выплескивалась прелая гниль.

— Твое настоящее лицо! — Альфа, припадая на правую ногу, ковылял вперед. — Хочешь, что б я открыл его?! За ним мразь и погонь!

— Замолчи! — взревела Концепция.

— Я знаю, чего ты боишься! Не смей перечить мне, ничтожество! Иначе маленький Альфа сорвет твою драгоценную маску! Человека мне! Сейчас же!

— Никогда! Он мой! Мой! Пророк отдала его мне!

Альфа бросился к осыпающимся стенам. Карабкаясь по кренящимся колоннам, он перепрыгивал на расколотые подоконники и, едва цепляясь слабеющими пальцами, взбирался по резьбе и лепнине.