Камни последней стены - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/67
• Следующая

– Никто, – ответил Менарт, – я могу поручиться за всех. Габриэлле трижды предлагали работать на американцев, и она трижды отказывалась. Гайслеру тоже предлагали сдать своих бывших коллег. Ему еще повезло. Все его досье были уничтожены, и они не узнали, что он был «ликвидатором». Вряд ли он станет отдавать такие документы американцам. Скорее уничтожит их. Бутцману тоже не нужно дергаться. Он перебрался в Израиль. И не станет рассказывать каждому встречному о своей бывшей работе в «Штази». Кроме того, он уехал в Израиль с семьей. А значит, не мог взять документы с собой, понимая, что его могут проверить при въезде. Нет. Скорее всего, я мог бы оказаться в роли предателя. Но ни один из них не станет работать ни с американцами, ни с нынешними германскими властями.

– Как получилось, что в ту ночь погибли Хеелих и Шилковский? Почему они остались одни?

– У меня спустилось колесо. Мы загрузили микроавтобус документами и, наверно, это был слишком большой груз для нашей машины. Я заметил, как спустилось колесо, еще когда мы выгружали документы, но Хеелих приказал торопиться. Теперь я думаю, что он не хотел, чтобы о наших даже маленьких проблемах узнали в КГБ. Он торопился. Хотел забрать Вайса и Нигбура, оставшихся в здании «Штази». В ту ночь ломали Стену и в городе был общий беспорядок. Могло произойти все.

– Вы сразу вернулись за ними?

– Нет. Они поехали короткой дорогой через парк. А мы объехали парк и прибыли в наш центр. Там уже ждали Нигбур и Вайс. А потом мы начали беспокоиться и поехали за полковником Хеелихом. Мы нашли их тела. Я думал, что сойду с ума. Там были какие-то советские солдаты, и мы их чуть не перебили. Шилковский был еще жив, но мы понимали, что его не довезут до больницы. Габриэлле стало плохо, у нее началась истерика. Мы ее едва успокоили, не пустили сопровождать тело Шилковского. Гайслер сильно нервничал.

– Когда вы вернулись обратно, там оставался кто-нибудь из ваших сотрудников? Ты не помнишь, кто там был еще?

– Нет, конечно. Даже многие охранники разбежались. А когда мы занимались погрузкой, два раза приходил Дамме, руководитель отдела, который отвечал за эти документы. Я стоял у машины и видел, как он разговаривал с Хеелихом и Шилковским.

– Как я понял, в вашей группе Гайслер и ты были главными «стрелками»?

– Да, – кивнул Менарт, – у каждого была своя «специализация».

– В таком случае, как можно объяснить промах Гайслера. Такие навыки не забываются даже спустя много лет.

– Не знаю. Может, у него в последний момент дрогнула рука. Ведь они были близкие друзья с Бутцманом. Я не понимаю, что там произошло. Не понимаю.

– Как ты думаешь, где нам искать Гайслера. Он ушел от наблюдения в Израиле. Говорят, у него были свои связи с арабами, и его теперь не могут нигде найти.

– Да, он работал на Ближнем Востоке. Я тебе скажу, где его искать. В Восточном Берлине есть бар «Красный Дракон», там могут знать, где находится Гайслер. Спросишь Гуго. Только учти, что он может не согласиться на разговор с тобой.

– Назови мне адрес, – попросил Дронго, – я постараюсь его уговорить.

Менарт назвал адрес. Затем взглянул на бутылку и разлил остатки водки в два стакана. Взял свой стакан и посмотрел на Дронго.

– Я знаю, что нельзя этого говорить. Я стал верующим человеком и понимаю, что каждому воздается в этой жизни. Каждому – по заслугам его. Но когда вспоминаю своего погибшего брата, когда вспоминаю, сколько людей сидит в тюрьмах только потому, что Горбачев не стал оговаривать условия с победителями, не потребовал остановить расправу над побежденными... Когда вспомню, как умер Вайс. Знаешь, я встретил несколько месяцев назад одного нашего знакомого, не буду называть его имя, он был бургомистром довольно большого города. Как раз в это время Горбачевы приехали в Германию на обследование. Так вот он мне сказал – если есть Бог, он не допустит, чтобы Горбачевы вернулись домой живыми и невредимыми. Если есть Бог, один из них должен остаться на этой земле, ведь они предали здесь столько людей.

– Ты не прав, – возразил Дронго, – я согласен, что он действовал не лучшим образом. Согласен, что он был слабым и непоследовательным политиком. Я даже соглашусь, что он слишком часто предавал и своих бывших союзников, и свои идеалы. Но, с другой стороны, он ведь пытался что-то изменить. Он искренне пытался убрать эту Стену, помогая немцам, а не мешая им. И разве можно его за это осуждать? Ведь тогда, десять лет назад, граждане Восточной Германии сами выбирали путь к объединению. Ты помнишь, какие митинги прокатились по всей Германии, сколько людей штурмовали Стену, причем со стороны Восточного Берлина.

– Я не сказал, что они были против, – горько возразил Менарт, – красивые витрины магазинов всегда привлекательнее мертвых догм. Но разве тот же Горбачев не мог спасти тысячи людей, которые ему так верили и которые были его союзниками? Разве он не мог гарантировать им безопасность в будущем?

– Он много чего не сделал, – согласился Дронго. – Когда-нибудь историки подробно проанализируют случившееся и дадут объяснение каждому его шагу. А насчет смерти его жены... Знаешь, что я тебе скажу, Бруно. Они так сильно любили друг друга, что для него потеря супруги была, возможно, самой большой личной трагедией в жизни. Даже когда развалилась страна, даже когда он уходил со своего поста, – это было не так страшно и горько. Поэтому ты этого не трогай. Я видел слезы на глазах его дочери, я видел, как он относился к своей жене. Ты не нашел со своим сыном взаимопонимания и поэтому сходишь с ума. Представь себе состояние человека, который потерял самого близкого человека. А если учесть, что он атеист, как и ты был когда-то, и не верит в существование другого мира, то тяжесть потери усиливается тысячекратно.

– Еще немного и я заплачу, – отмахнулся Менарт. Он залпом выпил, затем тяжело поднялся, открыл дверцу шкафа и достал вторую бутылку.

– Такие вопросы нельзя решать без спиртного, – мрачно сказал Менарт, усаживаясь напротив. Он отвинтил крышку. Взглянул на Дронго. – Насчет личной жизни Горбачева, может, ты и прав. Не нужно желать никому зла. А вот насчет всего остального... Здесь ты меня не убедишь. Он нас всех предал. Предал, – упрямо повторил Менарт.

Дронго поднял стакан: мутная жидкость, на дне несколько лимонных косточек.

– Будь здоров, Бруно, – пожелал своему собеседнику Дронго. – Выпьем за твоего сына.

– У тебя есть дети? – вдруг спросил Менарт.

– Есть, – сказал Дронго, вспомнив о Джил и своем сыне. До этого он никогда и нигде этого не говорил. Никогда и никому. Но сейчас ему не хотелось врать Менарту.

– За наших детей, – налил себе полный стакан Менарт. – Может быть, они когда-нибудь поймут и простят нас. Или не простят, как ты думаешь?

– Я думаю, у каждого поколения своя правда. И не дело детей судить родителей. Мы ведь не судим наших родителей. Каждому свое.

– Будь осторожен, – вдруг сказал Менарт. – Я видел, что вчера около моего дома одного человека сбила машина. Видимо, он пытался ко мне прорваться. Она появилась неожиданно и потом сразу скрылась. А эти суки смотрели из своих машин со всех сторон, и никто даже не попытался помочь человеку. Вот тогда я и подумал, что нужно с ними рассчитаться. А когда увидел тебя в магазине, вспомнил, что мне рассказывали про Дронго. И решил сюда приехать.

– Спасибо, – кивнул Дронго. – Ты мне очень помог, Бруно. Только назад ты меня не повезешь. По этой дороге мы в таком состоянии не поедем.

– Верно, – сказал Менарт, – мы останемся здесь. Уже поздно. Завтра утром я отвезу тебя на вокзал. Давай еще по одной. Так, кажется, говорили в Москве. Ты видишь, я еще не забыл русский язык.

– Вижу.

Был уже девятый час вечера. Возвращаться назад не было смысла. Можно остаться здесь, а утром вернуться в Зуль. Хотя нет, зачем ему возвращаться в Зуль? Он должен ехать в другой город. Но в какой именно, он уже не помнил. Он слушал бормотание Менарта и отвечал ему, грустно качая головой.

• Предыдущая
• 46/67
• Следующая