Я Распутин. Книга третья (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 36

— Как во времена древних, сейчас нужны праведники, чтобы спасти Россию. Разве на армию нашу и страну нашу не пало более огненных туч, чем на Хананейские города?!

Я строго посмотрел на побледневшего Никсу, махнул рукой на зашумевших правых:

— Возьмем недавнюю войну с Японией. Все для победы у нас было: и деньги, и оружие, и люди…

Дальше я развернул сравнение двух стран в 1904 году — вдвое больший военный бюджет у России, вшестеро больше военно-учебных заведений, даже при полной мобилизации империя восходящего солнца не могла выставить войск больше, чем русская армия мирного времени. По всем отчетам флот числился многократно сильнее японского, но все кончилось Цусимой.

Я намеренно давил на свежую болевую точку, надеясь расшевелить слушателей. И это мне вроде бы удалось.

— Что же привело нас к такому финалу? Недостаток чувства долга и правды. Чего же было вдосталь? Лжи и обмана.

И я пошел шпарить по материалам думских расследований, показавших, что бесчисленные рапорта, справки и доклады лгали. Что поставленные отвечать за дело люди слали наверх ложные донесения, обманывая собственную страну и заботясь лишь о благоволении начальства и собственном кармане. Вплоть до того, что прогадившие порученное дело за него же и получали награды.

Шум в зале нарастал, а я продолжал хлестать:

— Ложь и воровство разрушают империю, делают ее слабее. Было нам Божье предупреждение — метеор в небе, что ударил в Сибири. Нет, не услышали. Продолжают слать губернаторы бравурные отчеты, а сами набивают карманы взятками. Спасение же наше во Христе, в идеале первых общин. Не Мамоне служить, а обществу. Не свой карман лелеять, а общее дело. Не лгать, не воровать — не стоит город без праведника, не стоять и России без честных людей!

Я усиливал и усиливал напор. До тех пор, пока Никса не начал ерзать на своем месте, а с мест не пошли выкрики:

— Что предлагаешь?

— Дело говори!

Головин зазвенел в звонок, но бестолку. Тут надо по-другому.

— Будет вам дело. Господин председатель, господа товарищи председателя — я повернулся к президиуму — Считаю крайне важным принять специальный закон о противодействии мздоимству.

Первое. Все высшие чиновники, депутаты ежегодно объявляют о своих имуществе и доходах. Також и членов семьи — детей, жен, родителей и братьев, сватьев, дабы не записывали на них в обход закона. Комитет государственной безопасности проверяет объявления и коли находит вранье — гнать в шею. Увольнение с позором без права занимать государственную должность в дальнейшем.

Поднялся шум, депутаты повскакали с мест.

— Я еще не закончил — бухнул по трибуне кулаком — Все объявления открыты и публикуются в газетах.

— Это нарушение приватности!

— Да кто ж пойдет после такого на службу?

Последний выкрик Пуришкевича вызывал дружный смех в зале.

— Второе, — я поднял руку и дождался тишины. — Подарки чиновникам також объявлять. Все, что больше пяти рублей — сдавать на помощь малоимущим. Не сдал? Увольнение с позором.

— Третье. У нас, господа, в стране каждый считается невиновным, пока не доказано прокурором и приговором суда не установлено обратное. Так вот. Предлагаю в отношении доходов чиновников это отменить. Коли не можешь доказать, что средства получены законным путем — виновен! Это ты должен доказать суду, что чист, а не наоборот.

— Четвертое. Чтобы успокоить господина Пуришкевича, скажу, что меры эти требуют и кратного увеличения содержания, чтобы чиновник мог жить на честное жалование.

— Разоримся, — все так же ехидно поддел Владимир Митрофанович.

— Отнюдь, если сократим число чиновников. Большая часть их занимается бесполезным делом, бумажки перекладывает, отписки строчит да начальству угождает. А работа стоит, сами знаете — верблюду легче пролезть сквозь игольное ушко, нежели полезное начинание сквозь министерство протолкнуть!

В зале послышались хохотки, думцы зашумели, несмотря на прострацию — такие нововведения переварить трудно. Это вы еще, ребята, не знаете, насчет силы подоходного налога, внедрение которого уже началось. Через налоговиков тоже много чего любопытного вскроется и можно будет хорошенько так почистить элиту.

— У меня есть еще ряд предложений, но дабы не утомлять высокое собрание, — я посмотрел на оторопевшего Никсу, — внесу их обычным путем, через комитеты.

На самом деле в неозвученных предложениях были не менее важные пункты. Показательные аресты. И да, ликвидация безграмотности, в том числе правовой. Народ же сам несет чинушам “барашка”, ибо уверен, что по другому нельзя.

— Очень смело.

Отпаивать Николая я повел в кабинет Головина. Все-таки неудобно вот таки приватизировать самодержца на глазах думцев. А у нашего спикера был секретный глобус-бар с настойками, что ему присылали родные из Московской губернии.

— И очень опасно — Николай пригубил рюмку, тяжело вздохнул — Мздоимство в России неискоренимо. Мой прадед, когда утвердил комитет «Для соображения законов о лихоимстве” говорил моему деду: “Мне кажется, что в России не воруем только мы с тобой”.

— Помню эту историю — заулыбался Головин, подливая нам рябиновую — Это он сказал после истории с художником Францем Крюгерем.

— Что за история? — заинтересовался я

— Один немец рисовал прадеда — Николай достал золотой брегет из кармана, показал мне — И ему были дарованы вот такие часы. Только с бриллиантами. Однако чиновники дворцового ведомства принесли Крюгеру только золотые часы, на которых не было ни одного бриллианта. Дед узнал об этом и сказал художнику: “Видите, как меня обкрадывают! Но если бы я захотел по закону наказать всех воров моей империи, для этого мало было бы всей Сибири, а Россия превратилась бы в такую же пустыню, как Сибирь”.

— Не будет толку от твоих инициатив, Григорий — грустно покачала головой Никса — Мы же не в Европе живем, последний городовой и тот мзду тянет. Тут если запретить взятки — весь чиновничий аппарат встанет. Никто работать не будет.

— Я это слышал и в отношении Думы — коротко ответил я — Дескать, нельзя быдлу во власть, все испортит. Крестьянин должен пахать, купец торговать… ну вы поняли.

— Социальный прогресс возможен — примирительно произнес Головин — Ваше величество, главы фракций хотят вам засвидетельствовать свое почтение. Если возможно…

— Да, пойдемте обратно в зал — царь встал, допил настойку — Я еще не осмотрел пневмопровод.

Огромная куча дерьма. Коричневая. Дурнопахнущая. Лежала у меня на рабочем столе. Принес ее не кто-нибудь, а лично Филиппов — глава сыскной полиции Питера. Спокойно дождался своей очереди в приемной, положил мне на стол докладную записку из МВД. За подписью Зубатова. В которой министр просил снять депутатскую неприкосновенность с господина Кузнецова Ивана Ивановича.

Я посмотрел справку, которая была приколота к записке. Из крестьян смоленской губернии. Окончил земскую школу. С четырнадцати лет три года был учеником в московской столярной мастерской. С семнадцати до девятнадцати лет жил в родной деревне, где занимался сельским хозяйством вместе с родителями. Потом работал столяром на Балтийском судостроительном заводе в Санкт-Петербурге. В течение четырех лет отбывал воинскую повинность, служил в пехоте. В ноябре 1905 вернулся в родную деревню, а уже в апреле 1906-го года избран от кадетов (!) в Государственную думу первого созыва от съезда уполномоченных волостей Смоленской губернии. Попал под репрессии как подписант Выборгского воззвания. В седьмом году амнистирован, после чего вступил… да что за… в Небесную Россию…

— Оля! — от моего крика задрожали стены

Испуганная Лохтина забежала в кабинет, уставилась на меня коровьими глазами.

— Срочно мне личное дело Кузнецова. Ивана.

— Это который смоленский? Их крестьян?

В отличии от меня Лохтина помнила поименно всех небесников, что прошли в третью Думу.