Спрятанная (СИ) - Давыдова Майя - Страница 4

Иссу передернуло от одной мысли, что эти руки могут коснуться ее тела. Нет-нет, никогда.

Молчание затягивалось.

— Исса! — Кора нахмурилась, а в пухлых руках задрожал платочек. Она боится.

Иссе тоже страшно. С колдуном пришли тени и расселись, как зрители в круг сцены — по углам. И по полу тянуло холодом и сыростью, запахло землей и сухими цветами.

— Вы знаете мое имя, — наконец, тихо произносит она, не поднимая взгляда. Смотреть на Дувафа почти больно. И так хочется пить, что в сухом горле першит.

— Вижу, ты не рада мне, — голос у колдуна чистый, красивый даже. Таким бы песни петь. Колыбельные, убаюкивающие. — Ничего, понимаю. Я старик, а ты… такая молодая, такая красивая…

— Зачем вы приходили в мои сны? — Исса сжала кулаки и все-таки подняла взгляд. Не выдержала и отвела.

— В твои сны? — смешок. — Разве так можно? Я простой колдун, живу на отшибе у самого леса, немного разбираюсь в травах, умею задаривать духов… Только и всего. Твоя наставница сказала, что ты много читаешь. Легенды, мифы, сказки… Реальный мир он не такой. И я не умею ходить в чужие сны.

Против воли Иссе хочется верить этим словам. Да и разве такой голос может обманывать? Он обволакивает, дурманит…

Она тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Сглотнула сухим ртом. Голодовка — это правильно, но от глотка воды вреда ведь не будет.

А Дуваф уже пододвигает к ней полную кружку настоя. Он сладок и пахнет яблоками и медом. Только на языке остается полынная горечь.

— Я уже был женат. Давно. Моя жена ушла после долгой болезни, и я никак не мог ей помочь. Тогда я покинул большой город… Мне хотелось покоя.

Желание заесть горчинку было раздражающе настойчиво, и Исса потянулась к ягодной лепешке. Вкусная. Аж пальчики оближешь.

— Я не выйду за вас.

Ахнула Кора. Зашипели возмущенно тени.

— В мое время слово родителя не обсуждалось, — колдун склонил голову набок. — Кому, как не произведшему на свет человеку знать то, что будет правильно для его дитя?

— Самому дитя.

В узких глазах под нависшими веками плескалась тьма — ледяная, безжалостная. По спине Иссы пробежали мурашки, дрогнули руки, сжимавшие лепёшку. Потек по тонким пальцам красноватый сок.

— Твоя дерзость пройдет, — Дуваф поднялся и тени скользнули к его ногам, как верные псы. — Я научу тебя быть покорной женой. Если ты откажешься есть — то я накормлю тебя силой. Решишь сбежать — путами стяну руку и ноги. Вздумаешь еще раз мне дерзить… — ледяные пальцы обхватила ее подбородок. — Вырву язык. Женщине он ни к чему. — Колдун медленно повернулся к Коре и та отпрянула. — Я думал сыграть свадьбу через несколько недель, в Ночь полных лун, но вижу, что тянуть не стоит. Подготовь ее, у тебя три дня.

Он покинул их дом сопровождаемый звенящей тишиной. Исса еще долго сидела не в силах даже пошевелиться. А потом терла и терла лицо в том месте, где ее коснулись пальцы Дувафа, в надежде избавиться от ощущения склизкого холода. Тщетно.

В минуты слабости Исса думала о том, что будь жива мать, она бы не позволила ей стать женой такого чудовища. Она даже верила, что Кора откажет Дувафу — он ведь и ее напугал до полусмерти. Тщетные надежды.

Та, как и обещала, начала готовиться к отъезду. Дом пустел — исчезали памятные с детства вещи, а место их занимала тягучая тишина. И Исса чувствовала себя похороненной заживо — еще живой, но уже обреченной.

Колдун ей больше не снился. Но даже днем она постоянно ощущала его незримое присутствие. За ней следили тени, или же существа, обитавшие в них. Ночами она слышала их тихий шепот, от которого в животе стягивался тугой комок страха.

Три дня пролетели незаметно.

Сегодня с самого утра истопили баню. Запарили травы. Какие-то, Исса видела, прислал сам колдун, и к запаху ромашки и чистотела примешивались пряные горьковатые нотки.

В небольшой баньке стоял густой, горячий пар, от которого кружилась голова. Иссу раздели донага и терли, терли, терли. Потом семь раз обливали настоянной на травах водой. И чем дальше продолжалось это изматывающее таинство, тем менее реальным казалось девушке все происходящее.

Стоило прикрыть глаза, и она видела себя со стороны: у девушки тонкая талия, округлые бедра, длинные стройные ноги, волосы цвета льна рассыпались по белоснежной коже… и все тонет в дурманящей дымке. И даже сердце, кажется, бьется тише. Спокойнее. Только щиплет глаза, и текут по щекам слезы.

Бесконечное количество раз провели частым гребнем по ее волосам, так, чтоб не осталось ни одного спутанного. И стянули в тугую косу, закрутили вокруг головы. Впиваются шпильки, царапая кожу, но даже боль ощущается отстранено.

Вот она уже в доме, и, наконец-то, можно вдохнуть полной грудью. Пахнет хлебом, мясной похлебкой и густо — яблоками и цветами. На столе, застеленном белой скатертью, букет из полевых цветов. Зачем? Все равно же повянет, стоит колдуну переступить порог.

Принесли платье. Холодная ткань стянула грудь, и кружево трет шею. Неудобно.

— Съешь, — пихает в рот вязкую кашу Кора. — День долгий, нужно подкрепиться.

Переслащено. Гадко. Но Исса послушно глотает, и одобрительно шипят тени в своих, уже обжитых углах. Послушная девочка, это хорошо…

Опекунша усаживает ее на низкую скамеечку, и подол стелется по полу, очерчивая призрачно-белый круг. Теперь только и остается, что сидеть и постараться не лишиться чувств.

Туман выветривается из головы, все делается четче, реальнее, больнее.

И Исса уже не смотрит на себя со стороны. Ноет затекшая спина — ее спина. Заходится в груди сердце — ее сердце. И руки… как же дрожат руки. Только ноги все еще будто чужие — не слушаются, немеют.

Она облизала пересохшие губы сухим языком. Надо бы попросить воды, но куда все делись? Помощницы, что старательно прятали глаза, разошлись, и вот в доме они снова одни с Корой. Та суетится, расставляет свечи. Толстые, янтарно-желтые, как змеиные глаза.

— Не нужно. Я сам все расставлю, — бархат, сквозь мягкость которого прорезает спокойная властность.

Исса вздрогнула и резко вскинула голову. Его голос изменился, как и манера говорить — стало в ней меньше чуждого, прихваченного из далекой страны, где он родился. Он и сам изменился. Вырос и раздался в плечах, стала шире грудь и крепче руки.

И больше он не выглядел нелепо. Статный, с прямой спиной, иссиня-черными, как крыло ворона волосами. В гладких густых прядях прятались тоненькие косички, с плетенными в них черными же бусинами. И притаились, едва заметные, несколько темных перышек.

Его лицо тоже изменилось, хоть в чертах еще сохранилась юношеская мягкость. Разноцветные глаза — агатовый и янтарный — смотрят сосредоточенно и колко, тонкие губы поджаты — белесые на белом. Ян по-прежнему бледен, почти болезненно. Неправильно.

И одежду носит черную. Свободные штаны из простой, но добротной ткани, мягкие сапожки, рубаха навыпуск с зашнурованным под горло воротом — все по размеру, будто на заказ шито. Связка амулетов на кожаном шнурке — косточки, перья и бронзовая капелька застывшего янтаря.

На пальцах костяные кольца. Широкие, с вязью танцующих знаков.

Кора отступила молча. Сцепила перед собой руки и замерла у стены. Как же она постарела за последние дни — сердце Иссы кольнуло жалостью. Пухлое лицо осунулось, новые морщины залегли на лбу и возле губ. Опухли и без того тяжелые веки.

Исса отвела взгляд.

Ян тем временем закончил расстановку свечей — сплел из них не то замысловатую тропинку брачующимся в новую, безусловно, счастливую жизнь, не то вывел тайный символ. А потом просто щелкнул пальцами — костяной перестук колец — и вспыхнули язычки пламени. Синеватого, колдовского.

Приглушенно охнула Кора.

— Рассыпь это у входа, — Ян протянул ей тканевый мешочек. И видя нерешительность и страх женщины, пояснил. — Всего лишь заговоренная соль. Человеку не повредит….- но стоило мешочку упасть в дрожащую ладонь, добавил. — Однако, лучше все-таки на нее не наступать и не прикасаться… на всякий случай.