Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл - Страница 37

Покета больше не было.

Амулет втянул синий разящий луч обратно и со сдавленным иканием захлопнулся.

Филип остался в гостиной один. Точнее — наедине с бесчисленным множеством личинок. Он слышал их. Они бормотали, искали друг друга, вступали друг с другом в короткие жаркие дискуссии, собирались в группки. Группки объединялись в группы побольше. Громоздились друг на друга. Что-то строили. Воздух налился фекальным, гангренозным зловонием. Поскуливая, Филип залез с ногами на диван и сжался в уголке, подальше от творящегося кошмара. Амулет он сжимал обеими руками, выставив перед собой, сам не зная, зачем, но не в состоянии отпустить.

Миллионы червяков с чудовищной быстротой образовали огромную кучу, разделенную на три все отчетливее прорезающихся части. Кипящая, копошащаяся поверхность этих частей на глазах твердела и темнела, превращаясь в блестящий хитиновый панцирь. Выступившие наружу длинные щупальца сгустились в членистые конечности, потемнели, отрастили когти, ощетинились колкими волосками. Из спины формирующейся твари с треском отдирающейся липучки выскочили здоровенные склизкие почки, из которых выросли твердые прозрачные крылья, растянутые на черных металлических стержнях. Следом прорезалась и голова: два больших фасеточных пузыря над щетинистыми клейкими жвалами. Один глаз сверкал, второй напоминал больной грейпфрут.

Личинки, недавно еще составлявшие некромантскую форму Покета Доброчеста, сложились в гигантскую трупную муху, источавшую запах экскрементов и аммиака.

Полностью преобразившись, существо несколько секунд стояло неподвижно, а затем чуть переступило лапками и наклонило гротескную голову. С того конца, где располагался хоботок, высунулась губа, плоский волосатый отросток размером с коровий язык. Некротическая слюна стекала с него на ковер. Видимо, не обретя того, что искала, муха развернулась на проворных шипастых лапках в сторону Филипа.

Ему хотелось спрятаться за диван, но он не мог даже пошевельнуться, загипнотизированный и до странности безучастный. Он сам не знал, что подступает к горлу — душа или недавний ланч. Гигантский хоботок ощупью пробрался к дивану, нашел и залил слизью ботинок Филипа, а потом судорожными движениями пополз вверх, к живой плоти его ноги.

Амулет отпрянул, вздохнул и открылся. Режущее синее сияние на короткий миг обволокло муху мерцающим светом. Чудище отдернулось и завалилось набок, неистово суча лапками. Огромное брюхо конвульсивно подрагивало. От монотонного оглушительного гудения весь коттедж так и вибрировал. В окнах дребезжали стекла.

Эта волна звука выбила Филипа из транса.

— Сдохни, тварь! — заорал он. — Сдохни!

Хотя желание его шло от самого сердца, но возымело ровно противоположный эффект. Паралитическими, судорожными движениями муха снова поднялась и, смолкнув, застыла на подрагивающих лапках; со сложноустроенных челюстей стекала толстая нить слизи. А потом, так же проворно, как прежде, муха снова развернулась к дивану. Филип выставил в ее сторону Амулет, однако вспышки света не воспоследовало.

Он с силой встряхнул талисман.

— Ну же, ну!

Ничего.

— Ну пожалуйста, черт тебя побери, пожалуйста!

Муха приближалась.

И вдруг остановилась.

Парализованный страхом Филип обнаружил, что смотрит прямо в выпуклые фасеточные глаза. Оттуда на него глядели мириады искаженных лиц Морла Морлбранда.

Муха заговорила.

— Опусти Амулет, Мёрдстоун. Он не способен уничтожить меня здесь, за пределами Королевства.

Голос этот звучал, точно тысяча голосов, слитых воедино. Точно ночной голос безбрежного леса. Глубокий и — учитывая, что исходил он от мухи, совсем недавно прихлопнутой миллионовольтным разрядом магики, — необыкновенно самоуверенный.

Филип не мог, был не в силах даже пошевелиться.

— Я люблю страх, Мёрдстоун. Особенно — когда он чист. Неразбавлен. Беспримесен. Вкушу ли я его, если слизну сейчас пот с твоего чела? Или же в нем будет горькое послевкусие остаточных следов надежды?

— Не прикасайся ко мне! Пожалуйста. Не трогай меня. Забирай Амулет. Правда. Мне он не нужен.

Морло-мух чуть опустился, точно расслабившись.

— Не нужен? Тогда почему бы тебе не кинуть его мне? Давай, протяни руку и отпусти его. И все твои проблемы закончатся. Ну же.

Филип не мог. Пальцы его крепко сжимали Амулет, а когда он пытался отвести его в сторону, сила сопротивления талисмана во много раз превышала силу его рук.

Муха засмеялась дребезжащим смехом.

— Ты думал, что обладаешь Амулетом, верно? И ошибался — как и во всем остальном. Это он обладает тобой. Поверь мне, тебе самому было бы лучше, если бы я освободил тебя от него. К несчастью для нас обоих, я просчитался. Я мнил, что покорил и перенастроил его древние чары. Однако вижу теперь, что мне еще есть над чем трудиться. Я должен покорить более глубинные бездны. Спуститься в озера более густой тьмы.

Хотя все нормальные телесные процессы Филипа сковал ужас, ему почудилось что-то знакомое в манере изъясняться некроманта, в слегка книжной вычурности его выражений.

— Не сомневайся же в том, что я преуспею, Мёрдстоун. Ничто уже не в силах остановить меня; даже сама Смерть, с которой, как видишь, я достиг определенных соглашений. В некотором роде.

Очередной сальный смешок.

— Да я только и хотел, что историю, чтоб ее, просто историю! — вскричал Филип.

— Нет, Мёрдстоун, ты хотел мою историю. А это, как ты убедишься, совсем другое дело.

Зазвонил телефон.

Муха резко втянула хоботок в его хитиновое вместилище и развернулась — точно застигнутый врасплох преступник, подвластный какому-то жуткому зову. Лапки ее совершили очередную серию угловатых движений, цепляясь коготками за ковер. Филип съежился, но муха метнулась от него к камину.

— Сожалею, что вынужден оборвать нашу беседу. Время не стоит на месте — даже в Фулах. Адью, Мёрдстоун. Я еще вернусь. Теперь у меня есть твои координаты. Хоть какая-то кроха определенности для тебя. Смею сказать, возможно, ты обретешь в ней утешение — теперь, когда границы твоего мира растаяли. По крайней мере, на меня можно положиться.

Муха заползла в камин и приподнялась к дымоходу, нащупывая в почернелом жерле зацепки для передних лапок. А потом с треском и шорохом начала подниматься и пропала из виду.

Великой Мухе Флемуорти потребовался почти месяц на то, чтобы войти в местный фольклор. Причиной задержки стала некоторая сомнительность ключевых свидетельниц. С виду-то Мерили и Фрэнсин казались совершенно нормальными. С другой стороны — близнецы. Ходили о них всякие слухи сексуального характера. А что важнее, они были библиотекаршами, а значит — с причудами. Как выразился Леон однажды вечером во время горячего обсуждения Мухи в «Приюте коновала»: «Не просто же так это место назвали приври-ка-текой».

Сами Фрэнсин и Мерили тем временем сохраняли тихое достоинство. В библиотеке наблюдался заметный прирост посетителей, изображавших интерес к видеоурокам аэробики, но в ответ на все расспросы Мерили (а может, Фрэнсин) отвечала только: «Я уж что видемши, то видемши, а врать не стану».

Однако на очередной ежемесячной скотной ярмарке, проводимой в заброшенной индустриальной зоне на окраинах города, положение дел изменилось в пользу сестер. Шикарная вдовица Флаксмэн, широкоплечая и (предположительно) лесбийских наклонностей владелица племенного завода «Тоггенхеймский козел» по ту сторону Гримспаунда, неожиданно подтвердила их рассказ. Она разглагольствовала в буфете:

— В воскресенье, вот когда дело было. Привет, Бернард. Да ты что? Сорок гребаных фунтов за голову? Холера! Ну что тут поделаешь. Чертова Европа. До скорого. Ну как получится. Да-да, повторить. Будь-будь. О чем я там говорила? Что-что? А, да. Во время ланча, вот когда. Я аккурат пришла к загону, а тут над ним и пролетает эта тень. Я-то, конечно, ничего такого не подумала. Ну, облако. Но тут, гром меня разрази, если шесть козочек и оба козла не валятся как подкошенные. На месте прям. Как подстрелили. Я аж поверить не могла. Нет, Джерри, пивасик, как ты выражаешься, тут ни при чем. Но раз уж мы на эту тему… Спасибо. И воды глоточек еще. Твое здоровье. Козы-то? Да через минуту-другую пришли в себя. Правда, до конца так и не оправились. Бедный старина Аякс все еще никакой. Боюсь, придется пристрелить бедолагу, если не поднатужится. Говорите, что хотите, а история чертовски мутная.