Я тебя проучу (СИ) - Кейн Лея - Страница 12

Я смирюсь с тем, что мама меня предала. Она всегда была суровой, жесткой, где-то резкой и безжалостной. Но папа! Как он мог?! Неужели ни разу не возникало желания поведать мне правду о моем рождении? Разве я стала бы любить его меньше? Наоборот, мое уважение к нему выросло бы в геометрической прогрессии. Он не бросил жену после страшного диагноза, не променял ее на другую — на женщину, способную родить ему родного ребенка. Он растил меня — жалкое порождение какой-то слабачки!

Утерев скатившуюся по щеке слезу, завожу машину и выруливаю со двора. Впервые в жизни пьяная за рулем. Хотя встретить в такую погоду гаишника — нечто фантастическое. Впрочем, пусть меня поймают, арестуют, отберут права. Пусть Богатырев использует это и отнимет у меня дочь. Мама же этого добивается! Не удивлюсь, если она, воспылав нежными чувствами к Богатыреву, сама выложила ему тайну всей жизни, а тот воспользовался этим. Не зря же он угрожал мне сегодня, советуя не вынуждать его идти на крайние меры. Ох, если бы я только знала, ЧТО он подразумевает!

Всякий раз, когда я думаю, что хуже уже не будет, попадаю вот в такую задницу. Наверное, расплачиваюсь за грехи биологической мамаши. И тянуть мне эту лямку до скончания моих дней. Вылезая из одной дыры, попадать в следующую. Не видать мне счастья с мужиками. Либо они скоты, либо я их недостойна.

Выехав на дорогу, вливаюсь в редкий неторопливый поток машин и направляюсь за город. Бродить по кладбищу посреди дождливой ночи не самая прекрасная затея, но мне действительно больше некуда пойти. В баре или в клубе дров наломаю в таком состоянии, а там хоть выплачусь, успокоюсь.

Как только проскакиваю дорожный знак «Конец населенного пункта», выжимаю максимум скорости, плевав, что асфальт под старой резиной, как расплавленное масло, по которому я не еду, а качусь.

Нашариваю бутылку и делаю еще глоток, проигнорировав знак крутого поворота. Слишком поздно соображаю, что вовремя не сбавляю скорость, с визгом колес слетаю в кювет, перескакиваю через жуткие кочки и врезаюсь в дерево.

Моя голова встречается с выскочившей перед носом подушкой безопасности, и от хруста в шее я едва не теряю сознание.

Машина шипит, будто тает под непрерывным ливневым потоком. «Дворники» работают, словно психованные. Уцелевшая фара освещает край поля и треснувший ствол сухого тополя. Кое-как подняв голову, гляжу на капот. Крышка смята, из-под нее валит то ли дым, то ли пар.

Понимаю, что из машины надо выбираться, но сил нет. Будто парализованная откидываюсь назад и прикрываю глаза. Жутко клонит в сон. В воображении появляется теплая кровать с мягким одеялом. Я мысленно укутываюсь в него после чашки горячего какао, нежусь и засыпаю…

Тьма — густая и убаюкивающая. Она обволакивает меня нежным бархатом. Похожая на надежные объятия сильного мужчины. Который выдергивает меня из этого мини-ада, прижимает к себе и уносит в безопасное место. Я чую его запах — знакомый, родной. Жадно вдыхаю его полной грудью и млею.

— Дура! — рычит он, заворачивая меня в свой пиджак.

Разлепляю глаза, приглядываюсь к полумраку салона машины и пригвождаю взгляд к нависшему надо мной лицу. От злости на нем играют желваки. Глаза метают молнии — ярче тех, что с раскатом грома освещают небо.

Закончив возню, он смотрит мне в глаза и фыркает:

— Рано тебе еще на тот свет, Рита. Я не разрешил.

Хлопает дверью, обходит машину и, сев за руль, пальцами зачесывает назад свои влажные волнистые волосы.

— Ты чт-то, след-дил з-за мной? — спрашиваю заплетающимся языком.

Задирает свою ручищу, поворачивает на меня зеркало заднего вида и стреляет пронзительным взглядом темно-зеленых глаз.

— Ты тоже следила за мной.

Заводит машину, а я без сил падаю на сиденье и проваливаюсь в беспамятство с одной навязчивой мыслью: Богатырев только что спас мне жизнь.

Сон забрасывает меня в прошлое — в то время, когда я впервые увидела Богатырева за игровым столом подпольного казино. Королев тогда сказал, что он весь вечер на меня таращился. Почему именно сейчас тот момент врезается в мою память, беспощадно царапая корпус дохлого суденышка, на котором я дрейфую в этом суровом шторме реальности?

Ах, точно! Он следил за мной, а я и не заметила. В точности, как сегодня. Пора перестать его недооценивать, он всегда на шаг впереди. А если обойду его, силой назад отбросит.

— Совсем рехнулась! — Жилистые мужские руки сдирают с меня мокрую одежду.

Грани и очертания перед глазами стираются, как бы я ни пыталась фокусировать зрение. Встряска, алкоголь и авария долбанули по мне зажигательной гранатой. Разбомбили меня на отдельные части, переставшие функционировать.

— Бухло нивелирует стыд… — бормочу бессвязно. — Можешь трахнуть меня и закрыть гештальт…

Богатырев опять подхватывает меня на руки, куда-то переносит и опускает во что-то горячее, разгоняющее кровь по застывшим венам.

Это ванна. Да, однозначно. Вода такая приятная, согревающая, расслабляющая. В тусклом свете я силюсь хотя бы разглядеть стыки плитки, но без толку. Весь мой мир сузился до этой ванны и наглых мужских рук, бродящих по моему телу. Одно я знаю точно — я не у себя дома!

— Ты же не забыл включить камеру? — усмехаюсь горько. — Такое событие нельзя упускать. Предъявишь на суде — и опека над Сашей твоя.

— Если я захочу получить над ней опеку, — шипит он мне на ухо, — я и без доказательств твоих тупых выходок ее добьюсь.

— Спасибо за письмо «От друга», козлина! — всхлипываю я, глотая ком в горле. — Какой же ты урод, Богатырев… Как же это низко — проецировать на других свои неудачи и комплексы…

— Проспись, алкоголичка! — Отогрев меня, вытаскивает из ванны, укутывает в большой махровый халат и переносит в спальню — на мягкую широкую кровать с обалденно удобным матрасом.

Подмяв под себя подушку, натягиваю одеяло до самого подбородка и опять отключаюсь. Теперь надолго. Во сне беспрерывно прогоняю одну и ту же сцену — признание мамы. Все разрушилось в один миг.

Я — обманщица. Вру Яру. Не выполняю обещаний, данных дочери.

Я — сирота. При живой, но не родной матери.

Я — плохая подруга, не заслуживающая прощения Мадлен. Я расколошматила ее машину.

И я — собственность Богатырева. Его личная подстилка, вещь. Без своего согласия и даже против воли.

— Гори в аду, Платон, — проклинаю я его вслух и слышу ответ:

— Я, слава Богу, атеист.

Разлепляю глаза, морщусь от ударившего по радужке света и приподнимаю голову. Я нахожусь в чужой богато обставленной квартире. Валяюсь посреди широченной кровати, а у ее изножья стоит сам Богатырев. По его влажной коже стекают капельки воды, огибая глубокие рельефы груди и живота и впитывая в полотенце, опоясывающее его бедра. Не глядя на меня, он бинтом туго перематывает свою руку.

В голову резко ударяет боль. Застонав, прикладываю ладонь к виску и зажмуриваюсь. Где я, черт его подери?! Какой сейчас час?!

— Похмелье? — издевается он, с треском отрывая край бинта и завязывая узелок.

— Нет. Ты! — отвечаю раздраженно, опять вперив в него взгляд.

Кажется, за эти семь лет он стал вдвое больше. Просто огромный зверь, способный легким жестом даже больной руки смести меня со своего пути. Вряд ли он сидит на стероидах. Слишком самолюбив, чтобы поганить свое здоровье допингом. Похоже, тягает немало железа.

— Минералка есть? — спрашиваю, смирившись с тем, что мы тут одни. В квартире висит буквально гробовая тишина.

— Крепкий черный чай с сахаром поднимает на ноги быстрее минералки, — с ленцой произносит Богатырев, бросает остатки от рулончика на край кровати и вальяжной походкой движется к двери.

— Чтоб ты там ошпарился, — ворчу я, глазами прожигая его мускулистую спину.

Он тормозит на пороге, медленно оборачивается и сотрясает воздух кровожадной улыбкой.

— Ты вообще не собираешься взрослеть, Рита? Что это за детсадовские предъявы и угрозы? Ты вчера нарезалась в хламину, расхреначила тачку своей подружки и могла в ней подохнуть от угара. Я уберег нашу дочь от осиротения. Не твой бывший муж или нынешний жених! Буду иметь в виду, что ты мне благодарна.