Бурные страсти тихой Виктории (СИ) - Кондрашова Лариса - Страница 15

Произносить какие-то успокаивающие слова не поворачивался язык, тем более что всего полтора часа назад она сама позвонила этой… хулиганке домой и что-то ей говорила… Другая бы сглотнула, а эта отношения выяснять примчалась. И ведь такая никаких доводов слушать не станет, а вцепится своими острыми когтищами, еще все лицо расцарапает. Говорят, следы от них очень долго заживают.

Вика ждала. От возбуждения она не могла устоять на месте и переминалась с ноги на ногу, как боксер на ринге. Даже отошла от разлучницы чуть подальше, чтобы иметь разбег. Или замах.

Или вот так сейчас вскинуть правую ногу и ударом под подбородок влупить этой разлучнице, которая от страха не иначе язык проглотила!

Ну, пусть и не в подбородок, а хотя бы под зад поддать.

— Мне не о чем с тобой разговаривать, — наконец выдавила Елизавета и собралась гордо покинуть плацдарм, где столкнулись их с Викторией интересы, но не тут-то было.

Разве не для того выходят на тропу войны, чтобы испить вражьей крови?! Вика иногда выражалась по-книжному, но это были издержки бабушкиного воспитания.

— Вы как предпочитаете, мадам, — сказала Вика, проворно заступая ей дорогу, — лишиться волос или руки?

— В каком смысле — руки? — спросила Лизавета, пятясь назад.

— В том смысле, что я вам ее сломаю!

Вика наступала. Настроение у нее было хулигански-задорное. Соперница ее боялась. Слепому было бы видно, она едва не уписалась от страха.

Теперь Вика понимала, что имели в виду ребята с ее улицы, когда говорили: «А я его взял на понт, типа “пасть порву, моргалы выколю!” И он спекся!»

Придется все-таки отпустить ее небитой. А жалко, руки так и чешутся.

Но чем-то же жажду мщения надо утолить. Ну хотя бы плюнуть на землю и носком плевок растереть.

А еще Виктория хотела сказать напоследок что-то очень остроумное, такое, чтобы припечатать эту хищницу на веки вечные, выжечь на ней клеймо… и в этот момент проснулся персональный Викин святой — «коверный клоун».

Отчего-то веселить толпу он любил именно в такие вот напряженные минуты, когда нужна вовсе не клоунская расслабленность, а сосредоточенность и точность.

Вику обманула легкость, с какой отступала назад Лизавета, не глядя под ноги. Не учла, что та здесь каждый камень знала. А вот Вика…

Она зацепилась ногой за торчащий из земли старый рельс — когда-то здесь, наверное, пролегала узкоколейка — и с размаху растянулась во весь рост, как следует, приложившись об железяку лбом.

Она уже не слышала, как Лизавета истошным голосом закричала:

— Позовите Петровского, его жена расшиблась!

Пришла в себя Вика от того, что ее равномерно покачивало и глаза на запрокинувшемся лице видели высокое голубое небо. Немного погодя она поняла, что ее несут, и ощутила знакомый запах — так пахнуть мог только Санька.

— Я ее не трогала! — вскрикивал рядом женский голос. — Я пальцем к ней не прикасалась!

— Санька, — тихо сказала Вика, — поставь меня на землю, уже все прошло.

Она увидела близко-близко его обеспокоенные голубые глаза.

— На этот раз ты упала как следует, правда, Тростинка?

Так он звал ее в самые интимные минуты их жизни, потому что Вика была, по его мнению, очень худенькой, и все говорил, что ему как мужу придется-таки ее посадить на жирную, богатую белками пищу.

— Споткнулась, — призналась Вика, слегка отстраняясь от него — что же это, на виду у всех…

Но оказалось, что поблизости уже никого нет, а Лизавета вообще испарилась, будто всего лишь от звука Викиного голоса. Наверное, стала удирать со всех ног, потому что Вика своим возвращением из глубины обморока сняла с нее обвинения чуть ли не в убийстве жены старшего менеджера.

— А чего это ты так вырядилась? — спохватился Санька, ставя ее на землю и слегка отодвигая от себя, чтобы получше рассмотреть.

— Ну, это… поговорить, — нехотя созналась Вика.

Теперь ей казалось, что она совершила ужасную глупость, придя к мужу на работу в таком виде. Коллеги Петровского скажут, что у его жены не все дома. И сама же на себя разозлилась: чего в самом деле она мямлит? Кто создал эту ситуацию? Разве не Санька виноват в том, что его любовница звонит им домой и позволяет себе говорить всякие гадости!

— И почему ты не на работе? — строго спросил он, словно был ее начальником. Наверное, и Саньке было не по себе, вот он и пытался отвлечься. Точнее, как всегда, наехать на нее.

— Я взяла отгул, — сказала Вика. — Накануне ночью я не выспалась, вот и решила отдохнуть.

Но оказывается, он не так уж и был этим озабочен, а просто как бы брал разбег, чтобы ей признаться.

— Знаешь, когда ты лежала на земле, без сознания, — вдруг сбивчиво заговорил Санька, — я почувствовал, что у меня внутри — он прижал руку к сердцу, — будто что-то оборвалось. Ты лежала такая худенькая, несчастная… Я готов был убить Лизавету. Я, кажется, даже молился Богу, просил прощения за то, что позволил себе так обидеть свою любимую женщину…

Любимую! Вот тот бальзам на душу, который ей так необходим. Любимая! От одного этого слова внутри у Вики потеплело, к глазам подступили слезы. Вообще-то она вовсе не из плаксивых, но в последнее время что-то в ней не то чтобы сломалось, а сдвинулось с привычного места. Вот слезы и подошли так близко к глазам…

— Мне, между прочим, Лизавета не понравилась, — сказала Вика, — если в твоем вкусе такие женщины, как она, зачем ты женился на мне?

— Мне нравишься ты, — сказал Санька с некоторой тоской, — хотя после происшедшего ты, наверное, мне больше не веришь. Я не знаю, что делать, как просить у тебя прощения… Давай договоримся: если ты меня простить не можешь, ну что ж, придется мне уйти, потому что не разговаривать с тобой или спать в соседней комнате — выше моих сил. Или — или, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула Вика.

— У тебя красивые ноги, — сказал Санька, — но эта юбка…

— Я знаю, эта юбка лежала на антресолях. Я достала ее для тропы войны.

— Со мной?

— С Лизаветой. Ты не думай, она мне сама позвонила. Обзывалась, ну я и не выдержала. Когда тебя опускают ниже уровня городской канализации, кому это понравится?

— Я понимаю, — сказал Санька, — но ты мне не ответила.

— Я выбираю первое.

— Не понял?

— Прощаю и обещаю больше об этом не вспоминать.

Не слишком ли опрометчиво давать такие обещания?

Но Санька страшно обрадовался и опять поцеловал ее на виду у всех. То есть никого поблизости не было, но отчего-то Вика была уверена: из окон административного здания на них смотрит не одна пара глаз.

— Ты — лучшая женщина на свете!

— Хочешь, я сегодня на ужин отбивнушки сделаю?

— Хочу, — оживленно согласился Санька. — Знаешь, я, наверное, неделю не ел.

— Ты что? Не больше суток.

— А разве это мало?

Они стояли посреди штабелей с лесом, огромных грузовых машин и прочей техники, и Санька поддерживал Вику за плечи и говорил с ней о всякой ерунде, потому что это значило главное — примирение.

— У тебя голова не кружится? — заботливо спросил он.

— Немного.

— Давай я отвезу тебя домой.

— Не надо. Здесь же рядом. Коленку вот сбила, но это ничего, дома зеленкой намажу… У меня шишка на лбу? — Она потрогала пальцем какое-то новое, весьма болезненное образование.

— Небольшая. Как придешь домой, приложи лед.

— Хорошо. Так я пошла?

— Иди. Но, пожалуйста, будь осторожна. — Он поцеловал ее. — Совсем ты у меня девчонка. В этом прикиде вообще как школьница. Странно, тебе даже эта черная помада идет.

— Она не черная. Она темно-коричневая.

Вика, не замечая охранника, прошла через проходную. У нее было такое чувство, будто своим приходом сюда она от чего-то освободилась. То ли удачно головой ударилась, то ли посмотрела на соперницу — эта Лизавета нормальная женщина, у которой все лучше, чем у нее самой? — и успокоилась.