Орудия войны (СИ) - Каляева Яна - Страница 13

Там, под берегом, Саша говорила, что Князев никогда не бросил бы раненых. Но что бы он в самом деле приказал, если б пришлось выбирать — всем погибнуть или только слабым? Саша не знала. Предпочла бы не знать. Белоусов говорил ей, что практики войны сильно отличаются от красивых лозунгов и героических романов.

— Дак теперь мы все будем держать за него ответ, — сказал Князев. — Наказывать тебя я не стану. Нет нужды. Есть вещи похуже расстрела. Ты и сама знаешь: все, что случится здесь с нами дальше — это последствия твоего решения, — Князев откинулся в койке, и Саша чуть выдохнула. — А пока расскажи про этого Антонова и его окружение. Я уже послал к нему сообщить, что приду завтра на их совет. Что он за человек? В самом деле скорее командир, чем атаман?

— Атаман, изо всех сил старающийся быть командиром, — ответила Саша. — В голове каша у него. Экзальтирован несколько. Типичный эсер, поэт-висельник. Пьет, как уж водится… Но за народное дело болеет, и люди идут за ним.

Саша выложила все, что приметила за деятелями из окружения Антонова. Пересказала, что слышала на советах об ожидаемом нападении казаков и планах по противодействию ему. Изложила, что ей удалось понять о ресурсах, которыми Антонов располагает — в том числе о поддерживающих его хлыстах.

— Хлысты — это занятно, — хмыкнул Князев. — У нас на Костромщине много их было, хоть и пытались они не выделяться в те годы. Их послушать — не от мира сего, блаженненькие. А на деле все у них крепко схвачено. И связи торговые, как у любых старообрядцев, и капиталец еще как водится за ними. Есть тайные хлысты среди попов, и даже, по слухам, среди епископов. Поговаривают, сам Распутин, ныне святой мученик, был из ихних. Вот только чего им надобно, тут черт ногу сломит.

Дыхание Князева стало тяжелым. Саша поняла, что он устал.

— Ладно, пойду, коли отпускаешь, — сказала она. — Дело к ночи, а завтра много работы.

— Аглаю пришли ко мне, — сказал Князев. — Пусть доложится… и за семьей своей завтра же человека отправлю. Не дело это, в такое время не знать, где мои и что с ними.

Саша коротко кивнула и пошла к двери.

— Как же вышло, что ты Ваньку не уберегла? — вдруг спросил Князев. Саша потупилась, не зная, что тут ответить. — Как жить теперь станешь, Александра?

— А я с тех пор и не живу, — ответила Саша, не поднимая глаз. — Я работаю.

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Август 1919 года

Отряд шел по краю ржаного поля. Антонов с частью своих командиров возвращался в штаб. Саша встретила его в селе, где была расквартирована часть пятьдесят первого полка. Ну как расквартирована… спрятана, скорее. Казачий полк прибыл на Тамбовщину две недели назад. Командовал им Топилин, носивший звание войскового старшины, однако и казаки, и повстанцы звали его атаманом. Народная армия уничтожила два разъезда и небольшой отряд, но про столкновение с основными силами казаков нечего было и думать. У восставших были люди, винтовки и даже пулеметы, но практически не было боеприпасов. Приходилось отступать, прятаться, уходить дальше в леса, куда конным дороги не было. Вот и теперь держались кромки леса, готовые залечь, едва дозорный сообщит о приближении всадников. Села и небольшие городки, где жили семьи восставших, остались на милость казаков.

Антонов споткнулся о выступающий древесный корень, длинно и грязно выругался. Саша глянула на него с сочувствием, но говорить ничего не стала. Что можно сказать командиру народной армии, которая не способна защитить свой народ?

Задумавшись, Саша задела сапогом несколько колосьев. Зерно с сухим шелестом посыпалось на землю.

— Этот хлеб, он ведь перестоял? — спросила Саша у Антонова. — Его еще можно убрать, спасти?

— Поздно, — хмуро ответил Антонов.

— Но как так вышло, почему зерно пропадает?

— Сенька! — окликнул Антонов своего порученца. — К нам навроде с этого села третьего дня приходил кто-то? Сыщи. Пусть расскажет комиссару, чего тут произошло.

Четверть часа спустя Сенька подвел к Саше молодого еще плечистого мужика. Лицо его трудно было рассмотреть из-за лиловых, начинающих понемногу желтеть следов побоев.

— Да что случилось, то и случилось, — без особой охоты сказал мужик. — Казаки были.

— Это они тебя так избили? — спросила Саша.

— Да если б только так... Саблями они наших рубили. Пуль жалеют на нашего брата.

— Как же ты выжил?

— А так, — мужик задрал рубаху, показывая свежий рубец через весь левый бок. — Промазал казачок, вот как. Много народу положили, по всем и не попадешь. Ну я мертвым прикинулся, сжал зубы, перетерпел. Баба из хлыстов зашила тут уже. Сказала, свезло, никакие кишки не задеты.

— А что ж семья твоя хлеб не убрала?

Мужик равнодушно глянул в светлое небо и ответил без всякого выражения:

— Им уже без надобности тот хлеб.

— Казаки убили их? Господи...

— Ну, казаки... Жену я сам порешил. Пожалел. Мучилась больно, весь живот распороли ей, и не добили даже. А мать... — он осекся. Не хотел продолжать.

— А дом вот этот тоже казаки сожгли? — быстро сменила тему Саша, указывая на еще дымящееся пожарище слева от тропы.

— Этот? Это председателя сельсовета нашего был дом. Его не казаки. Его мы сожгли. Дверь снаружи подперли бревном и запалили. Хороший дом был, и горел хорошо.

— Но почему?

По полю прошел легкий ветерок и воздух наполнился шелестом высыпающегося из колосьев зерна.

— А это председатель казакам показал, с чьих дворов люди в леса поуходили. Списочек аж составил, грамотный был шибко. С нашего двора никто и не бывал в партизанах отродясь, а прост запашка моя старосте больно глянулась. Теперь-то уж все ушли в леса, кто от казаков уберегся.

— А у нас на селе казаки тож с кулака нашего списочек энтот требовали, — вмешался идущий рядом молодой парень. — А он в отказ: так и так, не стану на соседей своих донос клепать. Мне, мол, с ними жить еще. Есаул засмеялся так: а вот и не жить! Шашкой и порешил на месте. Юшки было...

— Наш-то мироед мигом списочек подал, — влез в разговор третий мужик. — Рад, мол, услужить, господа хорошие. Одна нога тут, другая там. Ан не глянулся атаману его списочек. Покрываешь, грит, партизанов-то. И отдал дом его на поток. И то, богатых-то антиреснее грабить, нежели бедноту.

Саша, не отрываясь, смотрела на пересохшие колосья и гибнущее в сырой земле зерно.

***

Ночь полнилась танцующими огоньками. Иногда они загадочно мерцали в вышине, иногда кружились веселым хороводом совсем рядом. Саша не помнила, как и почему оказалась здесь, возле какого-то бревенчатого сруба у края… наверно, поля. Ночь, ласковая и теплая, сама вела ее, и причин сопротивляться не было.

Впервые за невыносимо долгое время Саша не тревожилась ни о чем. Она и не знала прежде, что выпивка приносит такое облегчение. Первую рюмку пила через силу, как обычно, чтоб не обидеть собравшихся. Антонов знакомил ее со своими товарищами с северных уездов Тамбовщины. Это была важная встреча… Каким-то образом рюмка в ее руках снова стала полной, и опять пришлось пить. А дальше пошло само, и с каждым разом все легче. Саша смутно помнила голос Князева: “Эй, комиссар, тебе не хватит? Ты пить-то умеешь вообще?” Саша не поняла, о чем это. Потом вдруг сделалось душно, срочно захотелось выйти на воздух, и вот она оказалась здесь. Где — здесь? Да какая разница.

Невдалеке — или все же вдалеке? — горел костер, от него доносились нестройные голоса. Люди. Люди — это хорошо. Это забавно. Идти, правда, стало сложно, все постоянно оказывалось не там, где находилось какую-то секунду назад. Но это тоже было забавно. Мерцающие огоньки плясали перед глазами.

— Саша, — знакомый голос. Белоусов. — А ну-ка, посмотрите на меня.

Саша посмотрела куда-то в его сторону. Широко, радостно улыбнулась.

— П-почему, — задала она вдруг показавшийся важным вопрос, — вы в-все время один?