Где восходят звезды (ЛП) - Коллектив авторов - Страница 9

До станции было недалеко, но каждый шаг был риском. Мы не продавали онигири в Камакуре. Было слишком опасно. А если нас отследят до дома? Начнут угрожать? Мы пытались помогать другим в начале, как хотел бы отец. Мы взяли в дом пухлую и милую женщину с красным лицом и толстыми пальцами.

— Зовите меня бабушкой, — сказала она, повязала красный фартук мамы и резала тофу кухонным ножом нашей мамы. Мы дали ей спать на маминой кровати. Она сделала нам мисо-суп и хлеб на обед, мы заснули с теплыми словами и полными желудками. Мы проснулись и обнаружили, что рис и тофу пропали, банка чайного порошка опустела, остатки арбуза были украдены. Она забрала красивое синее кимоно мамы. Бабушка даже приготовила кровать, а потом пропала с нашими вещами. Это для меня было любопытнее всего.

Теперь мы ни с кем не говорили, старались выглядеть голодными, как все. Порой нам кричали, спрашивая, что в корзинке. Я говорила: вода, книги или куклы дарума. Порой я говорила, что кости матери. И больше вопросов не задавали.

Мы были ее костями. Мы остались двумя птенцами под ее крыльями и уставшими лапками. Мы проснулись голодными во тьме, думая лишь, что нужно есть и выживать. Есть. Выживать. Как два шелкопряда, мы сплели коконы, чтобы закрыться. Не смотреть на печаль и разрушение. Не смотреть на тех, кто звал нас. Я крепко сжала руку Аки, и мы быстро пошли к станции.

Сегодня много людей направлялось в Токио. Кроме еды и выживания, дел толком не было. Новости не вернулись, но порой приезжали грузовички от властей и кричали в рупоры. Сегодня запускали спутник. На это откладывались припасы, выжившие ученые этим занимались. Они думали, если он взлетит, мы снова будем со связью. Мы сможем послать сообщение, что мы тут, если было кому слушать.

Врата станции поржавели, но поезд ходил два раза в дверь. Люди беззвучно шли на платформы, их грязные волосы были в воде, их грязная одежда была приглажена руками. Никто не говорил. Мы были призраками того, что было. Мы выстроились внутри отметок, словно на пути в школу, магазины. Я повернула ремешок, корзинка была теперь передо мной, чтобы я все время ее видела. Аки прижалась ко мне, защищая корзинку маленьким телом.

Поезд приехал без звонка, без вежливого голоса, сообщающего о прибытии. Колеса заскрипели на рельсах. Вагоны грохотали, выравниваясь под отметки. Окна были разбиты, осколки смели кучками у рельсов, и там они лежали месяцами. Двери с трудом открылись, мы с Аки сели на алые сидения с другой стороны. Места было много. В нашем вагоне было лишь пятеро людей, а раньше тут было полно работников и учеников в форме, с медными пуговицами и чулками до колен.

Дверь в конце поезда открылась, вошел кондуктор. Его пиджак был без застежки, фуражка обтрепалась. Его белые перчатки были постиранными, но все равно в пятнах. Он бы потерял работу, явись в таком виде раньше, но в этом мире он казался чистым, символом того, какими мы были. Он хлопнул руками по штанам и низко поклонился нам. Его голова была у пола, когда он закричал извинения:

— Прошу прощения за состояние поезда, — рявкнул он на вежливом японском. — Прошу прощения за состояние окон. Постарайтесь не порезаться. Простите, что мы не можем отмыть полы. Поезд вот-вот поедет. Простите, что звонки не сообщают об остановках, — он всегда так говорил. Мы тихо слушали. Он выпрямился и пошел в другой вагон, поклонившись на выходе.

Через пару мгновений поезд поехал. Осенний холодный ветер задувал в разбитые окна. У нашего окна виднелась темная высохшая полоса, кровь была возле рамы. До города путь был долгим, поезд медленно двигался по рельсам.

Мужчина напротив смотрел на нашу корзинку. Я сжала пальцы на крышке и отвела взгляд, надеясь, что он перестанет глазеть. Он молчал, пока мы покачивались. Он был широкоплечим под черным свитером, узкое угловатое лицо было с темными глазами. Он был голодным, как мы, но намного больше. У меня не было шансов против кого-то его размера. Ему нужно было лишь выхватить корзинку. Я не смогла бы остановить его. Мы знали это. Я часто брала онигири в чем-то безопаснее, типа рюкзака, но сегодня мне нужно было как можно больше, и потому я была с уязвимой корзинкой.

— Пахнет хорошо, — наконец, сказал он.

Я молчала. Четверо других в вагоне игнорировали его, но слушали и смотрели. Девушка в углу подняла платок ко рту и жутко закашлялась.

— Что у тебя там?

Я сжала губы. Вряд ли его устроил бы ответ «кости матери».

— Ты можешь говорить?

— Оставь ее, — сказал другой мужчина. — Это просто дети, — он был в потрепанной футболке с английской надписью: «Go! Future Dream» черными толстыми буквами. Вряд ли теперь у нас были мечты на будущее.

— Все мы — чьи-то дети, — сказал мужчина в свитере. — Детям еды нужно мало. А нам — много.

— Твой живот не выглядит худым, — сказал мужчина в футболке. — Голод не так плох, как кража у детей.

Мужчина в свитере выругался и отвернулся, поезд повернул. Я тихо кивнула мужчине в футболке и прижала ладони к коленям, чтобы он не увидел их дрожь.

Мы покачивались час. Я закрыла глаза, но солнце светило ярко, а ветер бил холодом по коже, проникая в разбитые окна. Аки у бухты Токио потянула меня за локоть.

— Я голодная, — сказала она с вопросом в глазах. Ее волосы были блестящими раньше, а улыбка сияла от уха до уха. У нее была ямочка справа. Я не видела ее уже год.

Я коснулась рукой голубой банданы на ее волосах.

— Пора рано.

Она скривила недовольно губы.

— Но… — она не закончила. Она знала, что не убедит меня. Я не посмела бы вытащить онигири тут. Одно дело нести их в корзинку, другое — есть при всех, манить запахом… тогда и мужчина в футболке нас не защитил бы.

— Прости, кроха-шелкопряд, — сказала я, обводя белый узор на ее повязке. Она смотрела в окно, солнце сверкало на воде в заливе.

Наш дедушка работал на шелковой ферме почти всю жизнь. Он показал мне как-то горсть крохотных белых коконов, похожих на мягкие яйца в его ладонях. Было сложно представить, что внутри есть червячки, что они медленно превращаются в белых призрачных мотыльков.

«Бедствия меняют нас, — сказал он. — Мы плетем красивую броню против них, меняемся и становимся готовыми лететь».

Мы были маленькими коконами. Так я думала, глядя на людей в поезде. Мы плели нити вокруг себя, закрывались от остальных, словно одни страдали. Пытаясь выжить, хоть судьбой нам была уготована смерть. Но наши распутанные истории становились ярдами красивой шелковой нити.

Еще полчаса, поезд добрался до станции Токио. Двери шумно открылись. Мужчина в свитере замешкался, думая забрать у нас корзинку. Мужчина в футболке преградил ему путь. Он фыркнул и ушел. Я тихо взяла корзинку, Аки поправила свою сумку. Мы вышли на платформу и пошли по лестнице. Я была теперь за мужчиной в футболки.

— Подождите, — тихо сказала я. Он оглянулся. — В благодарность, — Аки поняла меня и расстегнула свою сумку, чтобы достать наш обед.

Он коснулся ее запястья.

— Нет.

— Но…

— Не открывай тут. Вас обворуют, заодно и меня.

Я кивнула, глядя ему вслед. Все мы боялись. Как до этого дошло? Разве мы не ощущали безопасно себя вместе до землетрясения? Разве я не ездила на поезде со школы в темноте, не ходила по аллеям за закрытыми храмами и сияющими магазинами, гудящими автоматами с цикадами? Разве я не ходила тогда бесстрашно в темноте, окруженная незнакомцами? А первой испугала нас пухлая бабушка.

Мир изменился, когда иллюзия цивилизации разбилась, как окна поездов. История быстро расплелась, вернув нас в начало, когда мы ходили по странному новому миру одни и с копьями.

Станция Токио, когда-то шумная и яркая, была теперь пустой, как череп, в трещинах, брошенная живыми. Многие укрылись тут, когда упали здания. Они убрали тела, но запах смерти остался. Едкий запах с металлической горечью в воздухе. Не все умерли при землетрясении. Многие погибли в дни после этого, один за другим, в отчаянии и печали, как обреченная армия без другого выхода. Наши шаги отдавались эхом в длинных проходах. Аки крепко сжимала мои пальцы. Она помнила. Она тоже ощущала запах.